M. Мерло-Понти. Временность (553315), страница 2

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 2)

Я вступаю в контакт с этим временем и научаюсь познавать течение времени в своем «поле наличного бытия», взятом в широ­ком смысле (тот момент, когда я приступаю к работе, с горизонтом истекшего дня позади и, впереди, — горизонтом вечера и ночи). Прошлое более отдаленное тоже, разумеется, обладает своим вре­менным порядком и временным положением по отношению к мое­му настоящему, но только в той мере, в какой оно само было на­стоящим, было «в свое время» мною пережито и продолжилось вплоть до настоящего момента. Когда я оживляю отдаленное прошлое, я вскрываю время, я перемещаюсь в момент, когда оно еще содержало ныне закрытый горизонт будущего и горизонт ближайшего прошлого, сегодня уже далекого. Все отсылает меня, следовательно, к полю наличного бытия — как к изначальному опыту, в котором время и его измерения обнаруживаются лично (en personne), без промежуточной дистанции, в конечной оче­видности. Именно здесь мы обнаруживаем будущее, скользящее в настоящее и прошлое. Эти три измерения не даны нам в дискрет­ных актах: я не представляю свой день — он давит на меня всей своей тяжестью, он еще здесь, я не вспоминаю его деталей, но я могу сразу же сделать это, я еще держу его «в руках» ⁴. Я также не думаю о вечере, который наступает, и о том, что последует сразу после него, но, однако, все это «есть там» («est la»), как задняя стена дома, фасад которого я вижу, или как фон у фигуры. Наше будущее образуется не только из предположений и мечтаний. Перед тем, что я вижу, и тем, что я воспринимаю, несомнен­но, нет больше ничего видимого, но мой мир продолжается по­средством интенциональных линий, которые намечают заранее по крайней мере стиль того, что вот-вот произойдет (хотя мы всегда, и, очевидно, до самой смерти, ожидаем увидеть появление чего-то другого}. Само настоящее (в узком смысле) не положено. Бума­га, перо здесь, у меня под рукой, но я не воспринимаю их отчет­ливо, я скорее принимаю в расчет окружающее, чем воспринимаю объекты, я пользуюсь своими сподручными предметами, я на­хожусь не перед своим занятием, но, скорее, в нем самом. Гус­серль называет интенциональности, связывающие меня с окружа­ющим, протенциями и ретенциями. Они исходят не из какого-то центрального Я, но некоторым образом из самого моего перцептив­ного поля, которое тянет за собой горизонт ретенций и посредст­вом протенций искушает будущее. Я не прохожу через ряд «те­перь», сохраняя их образ, так, что, выстроенные вплотную, они оформлялись бы в линию. С каждым наступающим моментом момент предшествующий испытывает модификацию: я еще держу его в руках, он еще здесь и, однако же, уже меркнет, опускается ниже линии настоящего; чтобы сохранить его, мне нужно про­тянуть руку сквозь тонкий пласт времени. Это все тот же момент, и я обладаю способностью постичь его таким, каким он толь­ко что был, я не отрезан от него, но в конечном счете, если бы ничего не изменилось, он не был бы прошлым: он начинает профи­лироваться или проецироваться на мое настоящее, тогда как толь­ко что он им был. Когда наступает третий момент, второй испыты­вает новую модификацию: из ретенции, которой он был, он стано­вится ретенцией ретенции, пласт времени между ним и мной расширяется. Можно, подобно Гуссерлю, представить этот фено­мен в виде схемы, к которой следовало бы для полноты добавить симметричную перспективу протенций. Время — не линия, но сеть интенциональностей.

прошлое А В С будущее

Горизонтальная линия: ряд «теперь». Наклонные линии: Abshattungen^ тех же «теперь» с точки зрения более позднего «теперь» Вертикальные линии: по­следовательные Abshattungen того же «теперь». Схема основана на схемах Гус­серля {Husserl Е. Vorlesungen zur Phanomenologie des inneren Zeitbewusstsens Halle, 1928 S 22)

Скажут без сомнения, что описание и эта схема не продвигают нас ни на шаг. Когда мы переходим от А к В, а потом к С, А прое-цируется в А', потом в А''. Но разве отпала необходимость для того, чтобы A' было признано в качестве ретенции или Abschattungen A (a A''— как ретенция A'), и даже для того. чтобы эта транс­формация A в A' как таковая была воспринята — в синтезе иден­тификации, который объединял бы А, A', А" и все прочие воз­можные Abschattungen, и не делаем ли мы вновь из A некое идеальное единство, как этого хотел Кант? Однако при такого рода интеллектуальном синтезе, как мы знаем, не будет больше време­ни. A и все предшествующие моменты времени будут вполне для меня отождествимы: я был бы в известном смысле спасен от вре­мени, которое заставляет их скользить и смешиваться, но тем самым я потерял бы подлинный смысл «до» и «после», который открывается только благодаря этому скольжению, и временной ряд уже ничем не отличался бы от пространственного множества. Гуссерль ввел понятие ретенции и говорит о том, что я еще «держу в руке» непосредственное прошлое, именно для того, чтобы вы­разить, что я не полагаю прошлое и не конструирую его, отправля­ясь от некоего реально отличного от него Abschattung, посредст­вом осознанного акта, а постигаю его в его недавней и тем не менее уже минувшей самобытности. Мне даны изначально не A', А" или А"' и я не восхожу от этих «профилей» к их оригиналу A, как переходят от знака к значению. Мне дано само A, видимое благода­ря прозрачности сквозь A', затем — ансамбль A и A', видимый сквозь А'', и так далее, подобно тому как я вижу сам камень сквозь толщи воды, скользящие над ним. Синтезы идентификации, разу­меется. имеют место, но только в осознанных воспоминаниях и при намеренном воскрешении в памяти далекого прошлого, т. е. в про­изводных модусах сознания прошлого. Например, я колеблюсь в определении даты какого-то воспоминания, не знаю, к какой точке времени отнести представляющуюся мне сцену: воспомина­ние потеряло свою привязку. В этом случае я могу достичь интел­лектуальной идентификации, основанной, скажем, на каузальном порядке событий: я сшил себе этот костюм до перемирия, посколь­ку после него английской ткани уже нельзя было найти. Но само прошлое я при этом не улавливаю. Обнаружение же конкретного оригинала воспоминания означает, что оно снова обретает место в потоке страхов и надежд, который лежит между Мюнхеном и войной, что я снова соединяюсь с утраченным временем, что сцепление ретенций и наложение (emboitement) последователь­ных горизонтов утверждает непрерывный переход между рассмат­риваемым моментом и настоящим. Объективные приметы, через соотнесение с которыми я определяю в опосредованной идентифи­кации расположение вспоминаемого, и интеллектуальный синтез вообще, сами только потому имеют временной смысл, что я по­следовательно связан со всем своим действительным прошлым посредством синтеза аппрегензии. Не должно, следовательно, воз­никать вопроса о сведении второго к первому. A' и А" являются

для меня Abschattungen A не потому, что все они принадлежат идеальному единству A, которое было бы их общим разумным основанием, но потому, что через них я обладаю самой точкой A в ее непреходящей индивидуальности, раз и навсегда основан­ной ее вхождением в настоящее, и потому, что я вижу истечение из нее Abschattungen A', А"... На гуссерлевском языке, под «интенциональностью акта» — тетическим сознанием объекта, ко­торое, например, в интеллектуальной памяти обращает чувственно конкретное (le ceci) в идею, — нам нужно распознать «действую­щую» интенциональность (fungierende Intentionalitat)⁵, которая делает возможной первую и которая и есть то, что Хайдеггер называет трансценденцией. Мое настоящее выходит за свои преде­лы в направлении будущего и ближайшего прошлого и касается их там, где они пребывают: в самом прошлом и самом будущем. Если бы мы обладали прошлым только в форме осознанных воспомина­ний, мы бы непрерывно делали попытки воскресить его в памяти (подобно больному, о котором говорит Шелер, оборачивавшемуся для того, чтобы удостовериться, что предметы в самом деле на­ходятся на месте) — мы же на самом деле чувствуем его позади себя — как некое неоспоримое обретение. Для того чтобы овладеть прошлым или будущим, нам нет нужды объединять посредством интеллектуального акта ряд Abschattungen — они обладают чем-то вроде естественного и первичного единства, и то, что через них обнаруживается, и есть прошлое или будущее сами по себе. Таков парадокс того, что можно было бы вместе с Гуссерлем назвать «пассивным синтезом» времени⁶, употребив оборот, который, ко­нечно, не решает проблемы, но может ее обозначить.

Проблема начнет проясняться, если мы вспомним, что наша диаграмма представляет мгновенный срез времени. Реально не существуют прошлое, настоящее, будущее, нет дискретных мо­ментов A, В, С, реально различных Abschattungen A', A", В', множества ретенций и, с другой стороны, множества протенций. Истечение нового настоящего не провоцирует уплотнение про­шлого и колебание (secousse) будущего — новое настоящее и есть переход будущего в настоящее и предшествующего настоящего в прошлое, время волнуется в едином движении, от края до края. «Моменты» A, В, С не существуют последовательно, а диффе­ренцируются один от другого, и соответственно A переходит в A', а оттуда в А''. Наконец, система ретенций с каждым мгновением вбирает в себя то, что мгновением раньше было системой протен­ций. Мы имеем здесь дело не с множеством феноменов, но с еди­ным феноменом истечения (ecoulement). Время — это единое дви­жение, согласное с собой во всех своих частях, подобно жесту, который охватывает все мускульные сокращения, необходимые для его реализации. Когда мы переходим от В к С, происходит как бы взрыв, расщепление B в В', А' в А", само С, которое, перед тем как наступить, заявляло о себе непрерывной эмиссией Abschattun­gen, только-только обретя существование, уже начинает терять свою субстанциальность. «Время — средство, дарованное всему, что приходит в бытие, чтобы уже не быть» ⁷. Это не что иное, как всеобщее бегство из Себя (Soi), уникальный закон этих центро­бежных движений, или, как говорит Хайдеггер, «эк-стаз». В, становясь С, становится вместе с тем и В', при этом A, которое, становясь В, становилось также и A', опускается в А". Инстанции А, А', А", с одной стороны, В, В', В" — с другой, связаны между собой не благодаря некоему синтезу идентификации, который кристаллизовал бы их в одной временной точке, но посредством синтеза перехода (Ubergangssynthesis), поскольку они выходят одна из другой и каждая из проекций — лишь аспект взрыва или тотального распада (dehiscence). Вот почему время в том первона­чальном его переживании, которым мы обладаем, — это для нас не система объективных позиций, через которые мы проходим, но некая подвижная среда, которая удаляется от нас, как пейзаж в окне вагона. Впрочем, мы не в полной мере полагаем, что пейзаж движется: шлагбаум промелькнул в мгновение ока, но холм вдале­ке едва перемещается. Так же, если начало дня уже отдалилось от меня, начало недели остается некой фиксированной точкой: на горизонте обрисовывается объективное время и, следовательно, его набросок должен быть уже в непосредственном прошлом. Каким образом это возможно? Каким образом временной эк-стаз не стано­вится абсолютным разложением, в котором исчезает индивидуаль­ность моментов? Этого не происходит потому, что дезинтеграция разрушает то, что было создано переходом будущего в настоящее:

С находится в крайней точке длительной концентрации, которая доводит его до созревания; по мере своей подготовки оно сигнали­зировало о себе все менее многочисленными Abschattungen, при­ближаясь лично. Когда оно вступило в настоящее, оно принесло с собой весь своей генезис, будучи только его пределом, и ближай­шее настоящее того, что должно было наступить после него. Так что, когда это ближайшее настоящее реализуется и вытесняет его в прошлое, оно не сразу лишается бытия и его разложение всегда представляет собой оборотную сторону или следствие вызревания. Одним словом, поскольку во времени «быть» и «проходить» — синонимы, становясь прошедшим, событие не перестает быть. Источник объективного времени с его фиксируемыми нашим взглядом месторасположениями нужно искать не во вневременном синтезе, но в согласованности и обратимости (recouvrement) прошлого и будущего, опосредованных настоящим, в самом времен­ном переходе. Время поддерживает то, чему оно дало бытие, — в тот самый момент, когда изгоняет его из бытия, — поскольку новое бытие было объявлено предыдущим как предстоящее к бы­тию и поскольку для этого последнего стать настоящим и быть обреченным на переход в прошлое означает одно и то же. «Вре­менность — это не последовательность (Nacheinander) экстазов. Будущее — не последующее по отношению к прошлому, а про­шлое не предшествует настоящему. Время временится как будущее-которое-идет-в-прошлое-входя-в-настоящее» ⁸. Бергсон оши­бался, объясняя единство времени его непрерывностью, так как это вновь приводит нас к смешению прошлого, настоящего и буду­щего под тем предлогом, что переходы от одного к другому неощу­тимы, и в итоге — к отрицанию времени. Но он имел основания придерживаться непрерывности времени как существенного фено­мена. Нужно только прояснить этот феномен. Момент С и момент D, сколь угодно близкие между собой, не могут быть неразличимы­ми, так как в этом случае времени бы не было. но они переходят один в другой, и С становится D, поскольку С всегда был не чем иным, как антиципацией D как настоящего, и своего собственного перехода в прошлое. Это возвращает нас к положению о том, что каждое настоящее вновь подтверждает настоящее всего вытесняе­мого им прошлого и антиципирует настоящее всего на-ступающего и что, по определению, настоящее не замкнуто в самом себе и трансцендирует к будущему и прошлому. Не существует сначала одно настоящее, потом другое, следующее в бытии за первым. Неверно полагать даже, что за одним настоящим с перспективами прошлого и будущего следует другое настоящее, где эти перспек­тивы переиначиваются, так что необходим постоянный наблюда­тель, производящий синтез последовательных перспектив. Су­ществует единое время, которое само себя утверждает, которое ничего не может привести к существованию, не обосновав уже как настоящее и как наступающее прошлое, и которое устанавливает­ся единым импульсом.

Прошлое, следовательно, не есть прошлое, и будущее не есть будущее. Они существуют, только когда субъективность нарушает полноту бытия в себе, обрисовывает в нем перспективу, вводит в него небытие. Прошлое и будущее оживают (jaillissent), когда я дотягиваюсь до них. Я сам не существую для себя в сиюминут­ном настоящем: с таким же успехом я пребываю в начале дня или в наступающей ночи и мое настоящее — это, если угодно, вот этот момент, но так же точно и этот день, год, вся моя жизнь. Нет необходимости в синтезе, который извне объединяет tempora^ в одно единое время, поскольку каждое tempora уже содержало вне самого себя открытый ряд других tempora, внутренне сообща­лось с ними и поскольку «связность жизни» ⁹ дана с ее эк-стазом. Я не мыслю и не созерцаю переход от одного настоящего к друго­му—я осуществляю его, я уже нахожусь в наступающем на­стоящем, как мой жест уже находится у своей цели, я сам — время, время, которое «пребывает», а не «течет» и не «меняется», как говорил в некоторых текстах Кант¹⁰. Об этой идее времени, которое опережает само себя, здравый смысл по-своему догадыва­ется. Все говорят о времени как о чем-то определенном и не так, как зоолог о «собаке» или о «лошади» в смысле общего имени, но в смысле имени собственного. Иногда даже его персонифицируют. Все считают, что здесь есть какое-то единое конкретное бытие, которое целиком присутствует в любом своем проявлении, как человек — в любом своем высказывании. О существовании времени говорят как о существовании потока воды: воды меняются, а поток пребывает, потому что сохраняется определенная форма; форма же сохраняется, поскольку каждая следующая волна вы­полняет те же функции, что и предыдущая: движущая по отноше­нию к волне, которую она смещала, она, в свою очередь, становит­ся движимой по отношению к какой-то другой волне. И наконец, это происходит оттого, что от источника до устья (jet) волны следуют неразрывно: поддерживается единый напор, и одно-единственной лакуны в потоке было бы достаточно, чтобы он перестал существовать. Именно в этом отношении оправдывается метафора реки: не потому, что река течет, а потому, что она едина. Однако эта интуиция теряется обыденным сознанием, поскольку оно ее тематизирует, или объективирует, что на самом деле является наиболее верным способом ее игнорирования. Мифические персо­нификации времени ближе к истине, чем понятие времени, пред­ставленного в духе естествознания — как некая переменная при­роды самой по себе — или в духе кантианства — как форма, отде­лимая в идее от своей материи. Существует единый временной стиль мира, и время остается тождественным себе, потому что прошлое — это давно прошедшее будущее и недавнее настоящее, настоящее — ближайшее прошлое и недавнее будущее, наконец, будущее — наступающее настоящее и прошлое, т. е. потому что каждое измерение времени трактуется или обозначается как нечто отличное от самого себя. Это предполагает в итоге наличие в самом сердце времени некоего взгляда, или, как говорит Хайдеггер, своего рода Augen-blick, некто, благодаря которому слово «как» способно обрести смысл. Мы не говорим, что время существует для кого-то: это означало бы снова его разлагать и лишать движения. Мы говорим, что время есть некто, т. е. временные измерения, поскольку они непрерывно обращаются друг в друга и друг друга подтверждают, всегда лишь выявляют то, что неявно содержалось в каждом из них, и все вместе выражают единый взрыв, или еди­ный импульс, — субъективность как таковую. Нужно понимать время как субъект и субъект — как время. Совершенно очевидно, что эта изначальная временность не может быть рядоположенностью внешних событий, поскольку она есть та сила, которая удер­живает их вместе, отдаляя одно от другого. Первичная (derniere) субъективность временна не в эмпирическом смысле слова: если бы сознание времени было образовано последовательно сменяющи­мися состояниями сознания, понадобилось бы еще одно сознание, для того чтобы осознать эту последовательность, и так далее. Мы, безусловно, вынуждены допустить «сознание, которое не имеет за собой никакого сознания для своего осознания» ¹¹, которое, следо­вательно, не может располагаться во времени и бытие которого «совпадает с бытием для себя ¹² ». Мы можем сказать, что это первичное сознание «лишено времени» (zeitlose) в том смысле, что оно не интратемпорально¹³. «Внутри» моего настоящего, если я удерживаю его еще живым, со всем тем, что оно в себе скрывает, есть экстаз к прошлому и будущему, который и открывает измерения времени, не как соперничающие, но как неотделимые друг от друга: быть в настоящем означает быть от бесконечного прошлого (de toujours) до бесконечного будущего (a jamais). Субъектив­ность не во времени, потому что она осваивает или проживает время и совпадает со связностью жизни.

Характеристики

Список файлов учебной работы