Emec_D._Ojerele_Driadiy (522899), страница 31
Текст из файла (страница 31)
– И чего там в Муроме? – поинтересовалась Варвара.
– Муром – это город, – ответил Арей кратко.
Варвару ответ вполне устроил: любопытной она не была.
– Ну не хотите говорить и не надо! – разрешила она.
Пару раз Варвара останавливала машину и выходила подышать. С непривычки у нее кружилась голова. Со вчерашнего утра она даже конфеты не съела. Арей, как страж, обедавший только изредка, по собственной прихоти, всегда упускал из виду такие мелочи, как человеческая усталость.
– Бабулька какая‑то голосует! Остановить? – вдруг сочувственно сказала Варвара.
– Еще чего! Будем сейчас всех собирать! – раздраженно ответил Арей, размышляя, почему дочь не имеет ни малейшего желания его слушать. Чимоданов, Меф, Мошкин – все слушали и дрожали, а этой наплевать!!! И ведь голову не отрубишь, вот что самое досадное!
Они проехали еще километров шесть.
– Снова бабулька, – заметила Варвара, кивая на обочину.
– Развелось их! Дома не сидится, – отрезал Арей.
Варвара с сомнением кивнула, и они проехали еще километров десять.
– Опять бабулька голосует! – жалобно сказала Варвара.
– Слушай, тебе не надоело бабок считать?
– Надоесть‑то надоело, да только бабка одна и та же! Перебегает она, что ли? – Варвара недоверчиво скосила глаза на спидометр.
– Ты уверена, что та же самая? – удивился Арей.
– Я же не слепая! Кривоногая, с рюкзаком, с палкой!
Арей помрачнел.
– А, ну тогда это Мамзелькина! Тормози! Все равно не отстанет! – сказал он.
– Я уже проехала, – спохватилась Варвара. – Разворачиваемся?
– Не трудись! Она сейчас снова попадется. Приставучая, – проговорил Арей и не ошибся.
Аида Плаховна встретилась им метров через четыреста. Она была уже на самой дороге, прямо посреди полосы и решительно топала на стреугольных ножках им навстречу.
– И не боится, что собьют! – удивилась Варвара.
– Сбивать не советую, – серьезно ответил Арей.
Варвара затормозила. Как всегда резко, едва не улетев с дороги. Арей, уже привыкший к таким торможениям, выставил вперед руки. С Варварой он не доверял даже и ремням.
Мамзелькина, доковыляв, преспокойно уселась на заднее сиденье. Зачехленная коса не помещалась, и старушка долго устраивала ее так, чтобы можно было закрыть дверь.
– Двинься! Расселся тут! – сердито велела она Добряку.
Пес подвинулся. Отворачивая морду от грязного, давно потерявшего цвет рюкзака старухи, Добряк рычал и дрожал одновременно. Потом сам, без понуканий, перелез в багажник и тихо‑тихо лег там, опустив голову на лапы.
– Э‑хе‑хех! Боятся меня животинки! Коровы и лошади те вообще плачут, как дети, когда их на бойню ведут. Хошь верь, хошь проверь, – сказала Мамзелькина, скашивая умный, с прожилочкой, глаз на Варвару. – Ты чего меня в машину‑то не брала, красавица? Бензину жалко?
– Бензин нынче дорогой, – в тон ей отвечал Арей, влезая в разговор и ревниво оттесняя Мамзелькину от Варвары.
Старушка это прекрасно чувствовала, и сухие губки ее улыбались.
– Ох, и не говори! – пригорюнилась старушка. – Сколько водителей таскаю, с каждым об этом балакаю. Человек‑то незнакомый, нервничает, а молчать вроде неудобно. Сейчас вот только на этой дороге одного захватила. Так тоже про бензин… Во, кстати, тута и взяла!
Мамзелькина ткнула пальцем куда‑то вперед. Варвара сразу ничего не увидела, но, закончив поворот, заметила белую машину, слетевшую с дороги и буквально намотавшуюся на дерево. На обочине стояли «Скорая» и автомобиль ГАИ. Санитары отрешенно курили. Гаишники говорили с кем‑то по рации. К белой машине никто не подходил. Она была уже выписана из реестра жизни.
– И что теперь? – спросила Варвара.
– А что таперя? Таперя ужо все, приехали! Эйдос на взвешивание – и либо тудыть, либо сюдыть. Либо вамить, либо намить! – хладнокровно отвечала Мамзелькина, толкая рукой свой вяло провисший рюкзачок.
Арею тема не понравилась. Он хотел насколько возможно уберечь Варвару от всей этой кухни. Странное противоречие: не то чтобы он стыдился теперь своей работы, но считал свою дочь слишком чистой для нее. Вроде как некий папашка‑бандит, который крышует поставки наркоты, зная, что от нее гробы штабелями ставят. Но если его собственный ребенок к шприцу потянется – рога посшибает. Вот и получается: сами мрак плодим, а для детей света желаем.
– Аида! А что, рейсовые автобусы уже не ходят? – спросил он с нажимом.
– Ходить‑то они ходют, да только не тудыть, кудыть мне надоть, – насмешливо отвечала старушка.
– А кудыть тебе надо? – передразнил Арей, прекрасно знавший, что, когда нужно, бабулька способна изъясняться и на древнеперсидском. В конце концов, и персы не были бессмертными.
– А тудыть, кудыть и вам! Давно я чягой‑то сянцом да соломкой не дышала! – бойким горохом рассыпалась Мамзелькина.
– Аида! Мы едем в муромский лес! – сказал Арей мягко.
Представляет ли Аида себе вообще муромские леса?
Аида Плаховна вытянула губки ниточкой и заверила, что «малехонько представлят». Конечно, до Арея ей «кудыть», да все ж таки она бывала здесь примерно «восемь бульонов двести две тыщы» раз, да и то, если считать за последнюю тысячу лет. И, разумеется, по делам. А так чтоб просто гулять, нет, не гуляла, не было такого. Ей прохолаживаться некогда, она – бабулька трудовая, на пенсиях не сидит, деньгу лопатой не гребет, дитенков своих к себе на работу «не трудоустраиват».
И Плаховна таинственно умолкла, очень довольная, что Арей ее намек понял, а Варвара нет. Мечник глухо молчал, глядя на дорогу. Добряк тоскливо поскуливал в багажнике. Валявшаяся на панели свежая роза за считаные минуты не высохла даже, а мумифицировалась. Когда Варвара вопросительно толкнула ее, не понимая, что стряслось с цветком, роза рассыпалась мелкой пылью.
Через полчаса Варвара обнаружила, что стрелка горючего прилипла к нулю. Надо было заезжать на заправку. Пока она бегала отплачивать бензин и вставляла пистолет в бак, Плаховна искоса, точно воробей, взглянула на Арея. Тот барабанил пальцами по колену.
– Не рад мне! Ой, не рад! А ить какие друзья были! Не разлей медовуха! – сказала Мамзелькина сладко.
– Друзья? С тобой подружишь. У тебя все больше служба службой… – не то ответил, не то огрызнулся Арей.
Плаховна затрясла копилочкой. Сухие кости запрыгали в суставах. Коса, которую она небрежно придерживала жилистой ручкой, шевельнулась как живая и, лишь опомнившись, вновь одеревенела.
– А ведь испортишь девчонку! Эйдос‑то у нее на перепутье: не наш, не ихний, а ты его с перепутья да в самую яму толкаешь! – сказала она.
Арей повернулся к ней, сгреб за ворот и рванул к себе. Гнилая ткань затрещала.
– Не влезай, Аида! Прочь пошла, трупная старушонка! – рявкнул он.
На висках у него вздулись толстые, как канаты, жилы. Лицо стало не красным даже, а раскаленным, точно медным. В салоне машины сделалось жарко, как в турецкой бане. Закапал, плавясь, пластик с зеркальца.
Мамзелькина взяла Арея за запястья и легко, даже небрежно, стряхнула его руки. Сила в ее иссохших пальчиках была даже не медвежья. Арей снова схватил. Он давил всей своей мощью, разбухая мышцами и потея, Плаховна же лишь похихикивала, словно барышня, которую щекочут.
– Фух! – сказала она с ехидцей. – Ты бы еще мечоныш свой достал, Ареюшко! Да только проку‑то что? Рубишь‑то ты, а убиваю‑то я! Так что возьми «трупную старушонку» назад, покуда я не осерчала!
Руки Арея дрогнули и разжались.
– Не лезь, Аида! – повторил он придушенно. – Зачем тебе моя дочь? Чего суешься?
– Берешь «трупную старушонку» назад? Или мне обижаться? – упрямо повторила Мамзелькина, не отрывая от него цепких глазок.
– А Лигул, интересно, знает, что ты Тартар ямой называешь? – спросил Арей, предпринимая встречную атаку.
Лигула Плаховна не устрашилась.
– Ой, боюсь‑боюсь‑боюсь! – сказала она небрежно. – Чем мне Тартар называть, потолком, что ли? Коли Лигулу неймется – пусть сам мою косу потаскает хоть денек. Жирок, глядишь, растрясет. А вообще: это сильно! Арей и пугает Лигулом! Рассказать кому – так, почитай, все старые рубаки потешаться будут.
Арей смутился. Он и сам сообразил уже, что брякнул лишнее.
– Хорошо. Беру «старушонку» назад… – пропыхтел он.
– Взял – вот и сиди с ней! – смилостивившись, Аида похлопала его по плечу. – Я ж к тебе, чудак, по старой дружбе. Не трогай девчонку! К чему ты ни прикоснешься – все испортишь, изгадишь, убьешь. Сколько я за тобой трупья перетаскала, только и успеваешь прибраться. А раз так, чего трогать‑то? И эта туда же пойдет. Чего ты к ней тянешься?
– Как утопающий к спасательному кругу, – тихо сказал Арей. Видно, он много раз уже произносил эту фразу про себя, и вот теперь она вырвалась.
Зло, безнадежное, серое, больное, проступило на миг в его налитых кровью бычьих глазах.
– А если, положим, слон тонет, а кружок‑то с копейку? Потянет он его или нет? Не оба ли на дно уйдут? – едко поинтересовалась Мамзелькина.
Арей засопел. Язычок старушки оказывался порой острей ее косы.
Качая головой, Аида Плаховна ноготочком поскребла пятнышко на спинке переднего сиденья.
– Ай, неаккуратно как! Вы б чяхольчики купили – моя коса вот и то в чяхле! – посоветовала она, вновь начиная притворяться мирной рязанской бабулькой.
Арей грузно повернулся, качнув машину.
– Карты на стол? – внезапно предложил он.
Аида перестала скрести ногтем грязь и разнылась, что в карты она в жись не играла. Ей в азартные игры не везет.
– В кости же играешь, – напомнил Арей.
– В кости? Посмотреть в какие, так поигрываю, быват… – вздохнула Мамзелькина. – Опять же: я карты на стол, а ты мне соврешь? Что тогда?
– Видела когда‑нибудь, как комиссионер и суккуб в подворотне ворованными эйдосами меняются? Каждый свой пакетик за спину прячет и первым из ручек выпустить боится. Вот так и мы с тобой! – заметил Арей.
Плаховна пригорюнилась.
– Оно хужее нету, кагды своим‑то меньше, чем чужим веришь! – согласилась она. – Ты уж первым‑то начни, Ареюшко, а я продолжу! Уто, быват, я в ахтобус гружуся, так мущины меня завсегда первую пропускают!
Мечник решительно тряхнул головой.
– Ладно, – сказал он твердо. – Знаешь, чем дриада отличается от гамадриады?
– Да где мне, темной? – запела Мамзелькина. – Гамадриада завсегда погибат вместе с деревом! Как дерево срубишь, дык и она, родимая, рядышком лягит! Дрожит вся, дерево цалуит, а с места не сдвинется, покуда ее не подберешь.
Мечник приподнял брови. Он о таком никогда не слышал.
– Интересные подробности. Откуда это?
– И, милый… Для гамадриад‑то особой службы увоза нету, – расплывчато ушла от ответа Аида Плаховна.
Арей с пониманием посмотрел на ее брезент.
– А дриад тех поменьше будет, чем гамадриад, – продолжала щебетать Мамзелькина. – Они с деревьями не гибнут, ежели только дерево не одно такое осталось. На каждый, стало быть, вид, своя дриада – на тополь своя, на липу своя… И сколько их, положим, имеется видов лип – с такими листочками, с сякими – столько и дриад разных. Только те дриады уже вроде как родные сестры…
– Репейник? – внезапно перебил мечник, долго вглядывавшийся в красненькое личико Мамзелькиной.
Плаховна осклабилась и заслезилась глазками. Только что Арей выложил вторую карту, и она совпала с картой самой Аиды.
– Ужо и не знаю, зачем эта дурочка Лигулу понадобилась, – сказала она совсем другим, деловитым и собранным голоском. Болтливая расхлябанность куда‑то сгинула.
– Знаешь, – сказал Арей.
Аида Плаховна не без кокетства поправила юбку.
– Оно, конечно, знать не знаю, а предполагать могу! – проговорила она не без самодовольства. – Cилы‑то Мефа покою мраку не дают. Так или нет? Заморит их Буслаич, ох заморит. А все светлая мешается!
Мамзелькина сжала костлявый кулачок.
– А момент‑то сейчас подходясший! – продолжала она. – Светлая на меч Мефа напоролась, и темень у нее в крови бушует. А руку рассекла – потому что сама в мире человеческом увязла и втрескалась как обычная девчонка. У их в Эдеме‑то все неспроста! Как по нитке идешь, туды шагнул – сорвался, сюды шагнул – сам себя наказал. Это у нас свобода, кого хошь, того режь, а там‑то у них как в тюряге! Убивать, воровать, нажираться, глазки никому не выдавливать – ниче нельзя! Хучь верь, хучь не верь – без брехни говорю! У нас в сравнении с ними прям не жись, а праздник!
– Особенно в Нижнем Тартаре, к которому мы с тобой оба приписаны, – сдержанно ответил Арей.
Он пытался сообразить, откуда Мамзелькиной известно о ране Дафны, о которой он сам слышал впервые. Хотя старуха‑то отслеживает все, что происходит с артефактами мрака, к которым относится и меч Мефа. Мрак, что спрут, – тело одно, только щупальца далеко тянутся.