Simmons_Dan__Terror (522890), страница 52

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 52)

Часть моего существа отказывалась верить в происходящее. Казалось невероятным, что здесь, на переполненной, провонявшей потом, полутемной жилой палубе с низким подволоком, под которым вдобавок хранились пиломатериалы и различное снаряжение, Джонсон сумеет нанести хоть один сильный удар плеткой. Выражение «так тесно, что кошка не поместится» я знал с малых лет, но только сейчас понял его смысл.

– Приведите в исполнение приговор, вынесенный мистеру Эйлмору,– сказал капитан Крозье. Барабаны пробили короткую дробь и умолкли.

Боцман Джонсон развернулся к Эйлмору боком и широко расставил ноги, как боксер на ринге, отвел кошку назад в опущенной вытянутой руке, а затем выбросил вперед резким, сильным, но плавным движением; кожаные хвосты с узелками на концах просвистели меньше чем в футе от передних рядов толпы.

Звук удара девяти хвостов кошки о тело я не смогу забыть до скончания своих дней.

Эйлмор испустил вопль – еще более нечеловеческий, чем жуткий рев, который я слышал в черном зале всего четыре дня назад.

На худой бледной спине мужчины мгновенно появились багровые полосы, и капельки крови забрызгали лица людей, стоявших в непосредственной близости от решетки, в том числе и мое.

– Один,– отсчитал Чарльз Фредерик Дево, который после гибели Роберта Орма Серджента в прошлом месяце вступил в должность старшего помощника капитана «Эребуса». Наблюдение за проведением данной экзекуции входило в обязанности обоих первых помощников.

Когда боцман отвел кошку назад для следующего удара, Эйлмор снова завопил – несомненно, от дикого ужаса при мысли об оставшихся сорока девяти плетях. Признаюсь, я пошатнулся… от давки в толпе давно не мытых тел, от запаха крови, от гнетущего ощущения замкнутого пространства в смрадном полумраке жилой палубы у меня закружилась голова. Это был сущий ад. И я находился в нем.

После девятого удара стюард потерял сознание. Капитан Крозье знаком велел мне проверить, дышит ли он. Он дышал. В обычных обстоятельствах, как я узнал позже, второй помощник вылил бы на осужденного ведро воды с целью привести в чувство, чтобы он претерпел всю меру физической муки. Но тем утром на нижней палубе «Эребуса» не было жидкой воды – вся вода замерзла. Даже капли крови на спине Эйлмора, казалось, застывали подобием ярко-красных дробинок.

Эйлмор оставался в беспамятстве, но экзекуция продолжалась.

После пятидесяти ударов Эйлмора отвязали от решетки и отнесли в бывшую каюту сэра Джона, которая по-прежнему использовалась под лазарет для пострадавших во время карнавала. На койках там лежали восемь человек, включая Дэвида «Пейса, все еще не подававшего видимых признаков жизни с момента нападения зверя на мистера Блэнки в начале декабря.

Я двинулся было к лазарету, чтобы позаботиться об Эйлмо-ре, но капитан Крозье знаком велел мне оставаться на месте. Очевидно, правила требовали, чтобы все до единого члены команд присутствовали при порке всех осужденных, пусть даже Эйлмору суждено умереть от потери крови по причине моего отсутствия.

Следующим был Магнус Мэнсон. Вторые помощники, привязывавшие его к решетке, казались пигмеями рядом с этим великаном. Если бы он решил оказать сопротивление, я уверен, на жилой палубе началось бы столпотворение, подобное творившемуся в семицветном лабиринте в новогоднюю ночь.

Он не сопротивлялся. Насколько я мог судить, боцман Джонсон наносил Мэнсону бесконечные удары плеткой с точно такой же силой, как Эйлмору,– не большей и не меньшей. Кровь брызнула при первом же ударе. Мэнсон не закричал. Он сделал нечто гораздо худшее. Он заплакал, как малый ребенок. Заплакал навзрыд. Но по завершении экзекуции ушел в лазарет сам, в сопровождении двух матросов, хотя по обыкновению сильно горбился, чтобы не задевать головой бимсы. Когда он проходил мимо меня, я заметил кровавые лоскуты кожи и клочья мяса, свисающие с перекрестных рваных ран, оставленных кошкой у него на спине.

Хикки, самый тощий и малорослый из трех осужденных, не издал практически ни звука в ходе долгой порки. Девятихвос-тая плеть рвала кожу и мясо на его узкой спине с большей легкостью, чем в случае с двумя предыдущими мужчинами, но он ни разу не вскрикнул. И не лишился чувств. Тщедушный помощник конопатчика, казалось, вперил яростный взгляд в некий незримый объект, находящийся над верхней палубой, и ни на миг не отвел от него горящих неприкрытой злобой глаз, выдавая свою боль лишь судорожным всхлипом после каждого из пятидесяти ударов.

Он ушел во временный лазарет в кормовом отсеке сам, не приняв помощи от двух своих сопровождающих.

Капитан Крозье объявил, что экзекуция была проведена в полном согласии с корабельным уставом, и распустил собравшихся. Даже не надев верхнюю одежду, я ненадолго поднялся на верхнюю палубу, чтобы пронаблюдать за отбытием людей с «Террора». Они спустились по ледяному скату и двинулись в долгий путь к своему кораблю в темноте – мимо страшного черного пожарища на подтаявшем льду. Крозье и его старший офицер, лейтенант Литтл, замыкали шествие. Ни один из сорока с лишним мужчин не произнес ни слова к тому времени, когда все они скрылись во мраке за пределами узкого пространства, освещенного фонарями «Эребуса». Восемь матросов остались в качестве своего рода дружеского конвоя, чтобы сопровождать Мэнсона и Хикки к «Террору», когда они оправятся после порки.

Я поспешно сошел вниз и направился в кормовой отсек, чтобы позаботиться о своих новых пациентах. Я ничего не мог сделать для них, кроме как промыть и перевязать раны – кошка оставила ужасные глубокие рваные ссадины на спине каждого мужчины, но, думаю, шрамов после них не будет. Мэнсон перестал рыдать, и, когда Хикки резко приказал ему прекратить шмыгать носом, придурковатый верзила мгновенно подчинился. Хикки молча вытерпел болезненную процедуру обработки и перевязки ран и грубо велел Мэнсону одеться и следовать за ним.

Телесное наказание совершенно лишило мужества стюарда Эйлмора. По словам молодого Генри Ллойда, нынешнего моего помощника, он безостановочно стонал и кричал в голос с той минуты, когда пришел в чувство. Он продолжал вопить все время, пока я промывал и перевязывал ему раны. Он по-прежнему громко стонал и не держался на ногах, когда несколько других мичманов – пожилой Джон Бриджес, офицерский стюард, мис тер Хор, капитанский стюард, интендант мистер Белт и помощник боцмана Сэмюел Браун – явились, чтобы отвести его в каюту.

Я слышал стоны и вопли Эйлмора все время, пока его вели, то есть практически несли на руках, по коридору в крохотную каюту, расположенную по правому борту за главным трапом, между ныне пустующей каютой Уильяма Фаулера и моей собственной. Я понимал, что вопли Эйлмора, доносящиеся из-за тонкой переборки, вероятно, не дадут мне уснуть всю ночь.

– Мистер Эйлмор много читает,– сказал Уильям Фаулер со своей койки в лазарете.

Стюард старшего интенданта получил сильные ожоги и серьезно пострадал от когтей зверя в карнавальную ночь, но за все четыре дня ни разу не вскрикнул от боли, когда я накладывал швы на раны или удалял лоскуты кожи. С ожогами и рваными ранами, равно на спине и животе, Фаулер пытался спать на боку, но ни разу не пожаловался Ллойду или мне.

– Читающие люди очень впечатлительны и чувствительны,– добавил Фаулер.– Если бы бедняга не прочитал тот дурацкий рассказ в американском журнале, он не предложил бы соорудить разноцветный лабиринт для карнавала – идея, приведшая всех нас в восторг поначалу,– и ничего этого не случилось бы.

Я не знал, что сказать на это.

– Может, начитанность – своего рода проклятие, вот и все,– заключил Фаулер.– Может, человеку лучше жить своим умом.

Мне захотелось сказать «аминь», непонятно почему.

Все описанные выше события произошли два дня назад. В данный момент я нахожусь в бывшей каюте доктора Педди, судового врача «Террора», поскольку капитан Крозье приказал мне три дня в неделю, со вторника по четверг включительно, проводить на его корабле, а остальные четыре дня на борту «Эребуса». За моими шестью идущими на поправку пациентами в лазарете «Эребуса» сейчас присматривает Ллойд, а я, к великому своему прискорбию, обнаружил почти такое же количество тяжело больных людей здесь, на борту «Террора».

Многие из них поражены болезнью, которую мы, арктические врачи, поначалу называем ностальгией, а потом анемией. Первые серьезные стадии данного заболевания – помимо кровоточащих десен, путаницы мыслей, слабости в членах, появления синяков по всему телу, кровотечения из толстой кишки – зачастую характеризуются также безумной, жгучей тоской по дому. От ностальгии общая слабость, замедленность мыслительных процессов, болезненная рассеянность внимания, кровотечение из ануса, открытые язвы и прочие симптомы усугубляются, покуда пациент не утрачивает всякую способность ходить или работать.

Другое название ностальгии и анемии, которое все врачи не решаются произнести вслух и которое я пока еще не озвучил, это цинга.

Между тем капитан Крозье вчера уединился в своей каюте и претерпевает ужасные муки. Я слышу его приглушенные стоны, поскольку каюты доктора Педди и капитана расположены рядом, в кормовой части судна по правому борту. Думаю, капитан Крозье грызет что-то твердое – вероятно, кожаный ремень,– чтобы сдержать стоны. Но Бог меня наградил (или наказал) отменным слухом.

Вчера капитан передал командование кораблем и управление всеми делами экспедиции лейтенанту Литтлу – таким образом тихо, но решительно назначив начальником Литтла, а не Фицджеймса,– и объяснил мне, что он, капитан Крозье, борется с рецидивом малярии.

Это ложь.

Сдавленные стоны, которые сейчас доносятся до меня из-за переборки – и вероятно, будут доноситься все время, пока я не отправлюсь обратно на «Эребус» завтра утром,– свидетельствуют не только о страданиях малярийного больного.

Благодаря своим дядьям и отцу я хорошо знаю демонов, с которыми капитан борется сегодня ночью.

Капитан Крозье – человек, приверженный крепким спиртным напиткам, и сейчас либо запас означенных напитков иссяк, либо он решил своею волей избавиться от пагубной привычки во время своей болезни. Так или иначе, он претерпевает адо вы муки и будет жестоко страдать еще много дней. Возможно, он повредится рассудком. Тем временем этот корабль и эта экспедиция остались без своего истинного командира и руководителя. Его приглушенные стоны – на корабле, пораженном тяжелым недугом и охваченном отчаянием,– просто разрывают сердце.

Мне бы очень хотелось помочь капитану. Мне бы очень хотелось помочь дюжинам других страдальцев – израненных, обо-больных, истощенных, погруженных в меланхолическое отчаяние – на борту этого умирающего корабля. Мне бы очень хотелось помочь самому себе, ибо у меня уже появились первые симптомы ностальгии и анемии.

Да поможет всем нам Бог.

27

КРОЗЬЕ

70° 05' северной широты, 98° 23' западной долготы

11 января 1848 г.

Этому не будет конца.

Боли не будет конца. Тошноте не будет конца. Ознобу не будет конца. Ужасу не будет конца.

Крозье корчится на своей койке под заледенелыми одеялами и хочет умереть.

В редкие периоды ясного сознания Крозье страшно жалеет о самом разумном поступке, который он совершил перед тем, как уединиться со своими демонами; он отдал свой пистолет лейтенанту Литтлу, без каких-либо объяснений, единственно лишь наказав Эдварду не возвращать оружия, покуда он, капитан, не потребует его обратно.

Сейчас Крозье заплатил бы любые деньги за свой заряженный пистолет. Эта боль невыносима. Эти мысли невыносимы.

Его бабушка со стороны рано умершего отца, Мойра, была парией, отверженной и неприкасаемой в семействе Крозье. В свои восемьдесят с лишним лет Мемо жила через две деревни от них – огромное, уму непостижимое, непреодолимое расстояние,– и семья его матери никогда не приглашала ее на семейные праздники и никогда не упоминала вслух о ее существовании.

Она была католичкой. Она была ведьмой.

Крозье начал тайком от своей родни наведываться к ней в Деревню – подъезжая на попутных телегах, запряженных ма лорослыми лошадками,– в возрасте десяти лет. Через год он уже ходил со старухой в католическую церковь. Его мать, тетя и бабушка по материнской линии умерли бы, когда бы узнали. Благопристойная ирландско-английская пресвитерианская ветвь семейства Крозье отреклась бы от него, изгнала бы из дома и стала бы презирать так, как военно-морское министерство и Арктический совет презирали Крозье все эти годы за то лишь, что он ирландец. И простолюдин.

Мойра считала внука не таким, как все. Она говорила, что он обладает даром ясновидения.

Эта мысль не пугала юного Френсиса Родона Мойру Крозье. Он любил таинственную атмосферу католического богослужения – когда высокий священник важно расхаживает, точно ворон, и произносит магические заклинания на мертвом языке; когда свершается мгновенное чудо евхаристии, возвращающее мертвых к жизни, и верующий, вкусив от плоти и крови Христовой, соединяется с Ним; когда сладко пахнет ладаном и звучат мистические песнопения. Однажды, в возрасте двенадцати лет, незадолго до своего побега из дома, он сказал Мойре, что хочет стать священником, и старуха рассмеялась обычным своим громким хриплым смехом и велела выбросить из головы эту чушь. «Быть священником – дело такое же заурядное и бесполезное, как быть ирландским пьяницей. Лучше используй свой дар, юный Френсис,– сказала она.– Используй дар ясновидения, который существовал в моем роду на протяжении многих десятков поколений. Я помогу тебе посетить места и увидеть вещи, каких еще никогда прежде не видел ни один человек на нашей скорбной земле».

Юный Френсис не верил в ясновидение. Примерно в то же время он понял, что не верит и в Бога тоже. Он ушел в море. Он верил во все, что узнал и увидел там, а порой он узнавал и видел вещи поистине странные.

Крозье качается на волнах тошноты, раз за разом низвергаясь в пучину боли. Он просыпается для того лишь, чтобы наблевать в ведро, которое Джопсон, его стюард, оставил здесь и меняет каждый час. У него болит все вплоть до полой полости в самом центре его существа, где прежде, он уверен, обитала его душа, пока не уплыла прочь по морю виски, выпитого за десятки лет. Все эти кошмарные дни и ночи, обливаясь холодным потом на ледяных простынях, он знает, что отказался бы от своей матери, своих сестер, от отцовского имени и даже от самой Мойры за один-единственный стакан виски.

Корабль стонет под натиском льда, перед лицом неминуемой смерти. Крозье стонет под натиском демонов, перед лицом неминуемой смерти от дикой боли, лихорадочного озноба, тошноты и бесконечного сожаления. Он отрезал шестидюймовый кусок от старого ремня и грызет его в темноте, чтобы не стонать вслух. Но он все равно стонет.

Он живо все представляет себе. Он видит все.

Характеристики

Список файлов книги