Metro2034 (522885), страница 23
Текст из файла (страница 23)
Надо только уметь видеть и правильно читать их.
Нет, время замедлилось не только для того, чтобы позволить ей еще раз побывать в последнем дне детства. Вооруженных людей, поднимающихся навстречу дрезине, она заметила раньше всех остальных. Видела, как обритый неуловимым перетекающим движением оказался за гашеткой, как начал поворачиваться в сторону удивленных дозорных толстый вороненый ствол.
Раньше старика услышала шипящий приказ остановить дрезину, и поняла: здесь сейчас погибнет столько народа, что их дыхания хватит ей на многие годы. Но она еще могла помешать расправе, уберечь от чего-то невыразимо страшного и их, и себя, и еще одного человека.
Дозорные уже снимали автоматы с предохранителей, но возились с ними слишком долго, отставая от обритого на несколько ходов.
Она сделала первое, что пришло ей в голову.
Вскочила и приникла к его бугристой железной спине, обняв его сзади и сомкнув руки на неподвижной, будто не дышащей, груди. Он вздрогнул, как если бы она ужалила его плеткой, замешкался… Опешили и изготовившиеся к стрельбе автоматчики.
Старик понял ее без слов.
Дрезина рванулась с места, изрыгая черные горькие облака, и станция Автозаводская унеслась прочь. В прошлое.
* * *
До самой Павелецкой никто больше не обмолвился ни словом. Хантер высвободился из нежданных объятий, разжав руки девушки так, будто гнул мешавший ему дышать стальной обруч. Но ругать ни ее, ни Гомера не стал. Мимо единственного блокпоста проскочили на полной скорости, посланные с него веером пули впились в потолок над их головами. Бригадир успел выхватить свой пистолет и ответил тремя беззвучными вспышками. Одного, кажется, свалил, остальные слились со стенами, вжались в неглубокие выступы тюбингов и так уцелели.
Однако, думал Гомер, посматривая на сникшую девчонку. Он предполагал, что любовная линия завяжется вскоре после появления героини, но все развивалось уж слишком стремительно. Быстрее, чем он поспевал не только записывать, но и понимать.
Выехав на Павелецкую, встали.
Старику случалось бывать на этой станции, словно неумело перерисованной из готических легенд. Вместо незамысловатых колонн, которые держали своды на всех окраинных новостройках московского метро, Павелецкая опиралась на вереницу воздушных округлых арок, слишком высоких для обычных людей. Как и полагалось, Павелецкая была поражена необычным проклятием, и тоже вполне в духе этих легенд. Ровно в восемь вечера только что бурлившая станция вымирала и преображалась в собственный призрак. Из всего ее деятельного и пройдошливого населения на платформе оставались лишь несколько смельчаков. Все прочие - вместе со своими детьми, со скарбом, с набитыми товаром баулами, со скамейками и лежанками - исчезали.
Забивались в убежище – чуть не километровой длины переход на Кольцевую линию – и там тряслись всю долгую ночь, пока на поверхности у Павелецкого вокзала рыскали пробудившиеся вечно голодные чудовища. Знающие люди говорили, что вокзал и прилегающие земли были их безраздельной вотчиной, и даже когда они спали, туда не отваживались забредать никакие другие твари. Жители Павелецкой были перед ними беззащитны: заслоны, отсекавшие на других станциях эскалаторы, тут попросту отсутствовали, и выход на поверхность всегда оставался открытым.
По Гомеру, трудно было найти менее подходящее место для привала и ночлега. Но Хантер считал иначе: достигнув дальнего конца зала, дрезина встала.
- До утра будем здесь. Располагайтесь, - стащив противогаз, он обвел рукой станцию.
И покинул их. Девчонка проводила его взглядом, потом свернулась на жестком полу. Старик устроился поудобнее и прикрыл глаза, пробуя задремать. Тщетно: мысли о чуме, которой он обносит еще здоровые станции, снова обступили его. Девушке тоже не спалось.
- Спасибо тебе. Я думала, ты такой же, как он, - подала она голос.
- Не думаю, что есть еще такие люди, - откликнулся старик.
- Вы с ним друзья?
- Как рыба-прилипала с акулой, - невесело улыбнулся он, думая про себя, что так оно и есть: людей пожирает Хантер, но кровавые шматы человечины перепадают и Гомеру, пока он находится с ним рядом.
- Как это? – она приподнялась.
- Куда он, туда и я. Я думаю, что без него не обойдусь, а он… Может быть, он думает, что я его очищу. Хотя на самом деле никто не знает, что он думает.
- А почему ты без него не можешь? – девушка подсела к нему поближе.
- Мне кажется, что пока я с ним, вдохновение меня не оставит, - нахмурился старик.
- Вдохновение – от слова «вдох», - сказала Александра, и неясно было, спрашивает она или утверждает. – Зачем тебе вдыхать такое? Что это тебе даст?
Гомер пожал плечами.
- Это не то, что вдыхаем мы. Это то, что вдыхают в нас, - ответил он.
- Я думаю, пока ты дышишь смертью, к твоим губам больше никто не прикоснется. Испугаются трупного запаха, - она что-то чертила пальцем на грязном полу.
- Когда видишь смерть, о многом задумываешься, - обронил Гомер.
- Ты не имеешь права вызывать ее каждый раз, когда тебе нужно подумать, - возразила она.
- Я не вызываю ее, я просто стою рядом, и потом, дело совсем не в смерти… Не только в ней, - сопротивлялся старик. – Я хотел, чтобы со мной случилась история, которая все переменит. Хотел, чтобы начался новый виток. Чтобы в моей жизни что-нибудь произошло. Чтобы меня встряхнуло… И в голове прочистилось.
- У тебя была плохая жизнь? – участливо спросила девушка.
- Скучная. Знаешь, когда один день похож на другой, они летят так быстро, что кажется – последний из них уже совсем недалеко, - попытался объяснить Гомер. - Боишься ничего не успеть. И каждый из этих дней наполнен тысячей мелких дел, выполнил одно, передохнул – пора браться за другое. Ни сил, ни времени на что-то действительно важное не остается. Думаешь – ничего, начну завтра. А завтра не наступает, всегда только одно бесконечное сегодня.
- Ты много станций видел? – она, кажется, совсем не следила за тем, что ей рассказывал старик.
- Не знаю, - озадаченно ответил тот. – Наверное, все.
- А я – две, - вздохнула девушка. – Сначала мы с отцом жили на Автозаводской, потом нас выгнали на Коломенскую. Я всегда хотела еще хотя бы одну увидеть. Здесь так странно, - она обвела глазами череду арок. – Как будто тысяча входов, и даже стен между ними нет. И вот все они открыты для меня, а мне уже туда не хочется. И страшно.
- Так это был твой отец? Тот, второй… - Гомер замялся. – Его убили?
Девчонка спряталась обратно в свою раковину и долго молчала, прежде чем отозваться.
- Да.
- Оставайся с нами, - набрался решимости старик. – Я поговорю с Хантером, думаю, он согласится. Скажу ему, что ты нужна мне, чтобы… - он развел руками, не зная, как объяснить девушке, что теперь хочет вдохновляться ей.
- Скажи, что я нужна ему, - она надавила на последнее слово.
Спрыгнула на платформу и побрела прочь от дрезины, гладя каждую колонну, мимо которой проходила.
* * *
Гомеру никак не спалось. Хоть он и сменил душный черный противогаз, сдавливающий череп, на легкий походный респиратор, дыхание давалось ему все так же сложно, и тиски, в которые была зажата его голова, не ослабли. Все свои старые вещи Гомер бросил в туннеле, куском серого мыла он отскоблил руки, смыл грязь зацветающей водой из канистры, и добровольно решил всегда теперь носить белый намордник. Что старик еще мог сделать, чтобы обезопасить тех, с кем находился рядом?
Ничего. Теперь уже совсем ничего, даже уйти в туннели и самому превратиться в кучу истлевшего брошенного тряпья не помогло бы. Но нынешняя близость к смерти внезапно вернула его на двадцать с лишним лет назад, во времена, когда он только потерял всех, кого любил. И это придавало его планам новый, подлинный смысл.
Будь на то воля Гомера, он воздвиг бы им настоящий памятник. Но хотя бы обычного надгробия они точно заслуживали. Рожденные с разрывом в десятилетия, умершие в один день: его жена, его дети, родители.
И еще его одноклассники, и друзья по училищу. Любимые киноактеры и музыканты. И просто все те люди, которые в тот день еще были на работе, или уже доехали домой, или застряли в пробках где-то на полпути.
И те, кто погиб сразу же, и те, кто пытался еще несколько долгих дней выжить в отравленной, полуразрушенной столице, слабо скребясь в закупоренные гермоворота метро. Те, кто в миг распался на атомы, оказавшись вблизи точки падения, и те, кто размокал и заживо крошился, разъеденный лучевой болезнью.
Бойцы разведки, первыми поднимавшиеся на поверхность, после возвращения с задания сутками не могли уснуть. Гомеру доводилось встречаться с некоторыми из них у костра на станциях пересадок, он смотрел им в глаза и видел там отпечатавшиеся навек улицы, похожие на закоченелые реки, вспухшие от снулой рыбы. Тысячи заглохших машин с мертвыми пассажирами забивали проспекты и шоссе, ведущие из Москвы. Трупы были повсюду. Пока в город не пришли новые хозяева, их было некому убирать.
Жалея себя, разведчики старались обходили стороной школы и детские сады, но даже случайно перехватить сквозь пыльное стекло замерзший взгляд с заднего сиденья семейного автомобиля было достаточно, чтобы потерять рассудок.
Миллиарды жизней оборвались одновременно. Миллиарды мыслей остались невысказанными, мечтаний – невоплощенными, миллиарды обид – непрощенными. Младший сын Николая выпрашивал у него большой набор цветных фломастеров, дочь боялась идти на фигурное катание, жена шутливо обещала ему и другие сладости помимо шарлотки. Когда он осознал, что эти маленькие желания и страсти были последними, они вдруг преисполнились для него необыкновенной важности.
Гомер хотел бы высечь эпитафию каждому из них. Но уж одной эпитафии на своей гигантской братской могиле человечество точно было достойно. И сейчас, когда ему самому оставалось всего тридцать дней, Гомеру казалось, что он сумеет подобрать для нее верные слова.