ostapenko_yuliya_igry_ryadom (522881), страница 35

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 35)

— Мне надо уйти, — почти умоляюще сказал я. — Как можно скорее. Пожалуйста.

Она уставилась на меня непонимающе, и на миг я испугался, что телепатический контакт с ней утерян безвозвратно, но потом Каданара заворчала и махнула мне рукой на выход.

Я выбрался наружу и нервно топтался у палатки, пока Каданара не появилась, посасывая неизменную трубку.

— Пошли, — сказала Каданара.

Оазис спал после длинной ночи, и у озера никого не было. Каданара села на берегу в десяти шагах от воды, скрестив ноги, и кивнула мне на песок рядом с собой. Я уселся, втайне надеясь, что она предложит мне закурить. Не предложила. Только глубоко вздохнула и, глядя на воду, сказала:

— Умный мальчик. Всё понял. Уйти. Да, надо уйти теперь. Пора.

Ее слова меня приободрили.

— Есть какой‑то путь? Более короткий или…

— Нет пути. Нет, пути нет совсем. Но надо уйти. Тебе придется уйти.

Минутное воодушевление сменилось холодным онемением в животе. Уж не надумала ли она утопить меня в этом кипятке?..

Каданара молчала, а я не смел спрашивать. Ее профиль в лучах недавно поднявшегося солнца казался необычайно четким и хищным.

— Сказано было: придут чужеземцы, — вдруг произнесла она. — Не сказано сколько. Придут и вождя вернут, и его жену. Так. Что делать дальше, не сказано. Ты лишний. Да?

— Да, — возразить было нечего — я и сам это чувствовал.

Она слабо хихикнула, склонила тяжелую голову.

— Надо так. Жалко. Такой сильный мальчик. И поздно. Занят. Чужой. Только привел, взял и привел. Так жаль. Так. А есть ведь всё, что надо.

— Что — всё? — замерев, переспросил я. Каданара развернулась ко мне всем телом. Потом протянула руку и, легонько шлепнув себя по лбу, выплюнула:

— Огонь. Чужой.

— Чужой огонь?..

— Да, чужой, чужой огонь. Во всех троих. То, что надо. Аркх добр, ничего не отбирает. Только если отобрали раньше. Так вот.

— Мы все трое отобрали у кого‑то огонь? — снова переспросил я, уже совсем ничего не понимая, и она кивнула:

— Ты больше всех. Набрал!.. Ты вор.

Ну, еще чего не хватало. Я сдержанно вздохнул и попытался вернуть разговор в интересующее меня русло.

— Как же мне уйти, если я лишний?

— Надо.

— Но пути нет.

— Нет. Через песок. Прямо. Много‑много дней.

— Я умру.

— Нет. Умирают, потому что устают. И больно. А я тебе помогу, больно не будет. Так. Дойдешь.

Эйдерелла… Как же я сразу не понял. Конечно, если я накачаюсь ею под завязку и возьму с собой много листьев и корней, то, возможно, в самом деле смогу пересечь пустыню… Не слишком приятная перспектива, разумеется, но всё равно лучше, чем умереть здесь.

— Я бы не хотела, — вдруг тихо проговорила Каданара, не глядя на меня. — Но надо уйти. Тебе. Память, так… Держит память. Вождя тревожить. Не надо. Ему хорошо. Им хорошо. Привел, ладно, теперь пусти. Пусти их. Отойди.

Ее слова били меня, словно оплеухи.

«Отпусти… отойди».

Им хорошо?..

Они стали другими. А может быть, наконец, собой? Я ведь знал их обоих меньше недели. Они казались мне мерзкими и ничтожными людишками, но это они, а не я, смогли войти в озеро кипятка, пробыть в нем много часов и выйти обновленными. А я не смог. Что бы ни говорила Каданара — во мне не было того, что можно было бы очистить. Отчистить, отскоблить, окатив горячей водой. Они были просто запачканы, отравлены, грязны. А во мне нечему было пачкаться и отравляться.

— Хорошо, — сказал я и, подхватив с земли плоский камешек, запустил им в воду, казавшуюся такой холодной. На миг меня охватило страшное искушение попробовать эту воду, убедиться, что она всё еще отвергает меня — меня, в котором было всё, что надо… и не было ничего, что надо. Я вздохнул, повернулся к Каданаре всем телом, проговорил:

— Я отойду.

И почувствовал себя почти счастливым от ее ответной улыбки.

Я ушел в тот же день, набрав столько эйдереллы, сколько мог унести, и выкурив целую трубку за час до отхода. Фиолетовая курочка наконец осознала серьезность положения, и я мог оставить ее со спокойной душой. Она плакала, провожая меня, и утирала крылом крупные желтые слезы с неморгающих глаз. Рыжая рыбешка в ее клюве тоже плакала.

Куэйда и Дарлу я не видел, да мне и не хотелось. Каданара права, не стоит их тревожить. Они должны как можно скорее подарить снежникам нового аркха. В конце концов, в Далланте инцест не считается чем‑то из ряда вон выходящим. Оно и к лучшему, хотя эти двое уже были больше, чем братом и сестрой.

Никто не заметил моего ухода, и провожала меня кроме фиолетовой курочки одна Каданара. Она стояла, привалившись плечом к стволу эйдереллы и жуя семена, и помахала мне рукой, когда ей помахал я. Мне почему‑то не казалось, что мы расстаемся навсегда — эйдерелла во мне не верила, что никогда не увидит своих сестер, безмятежно покачивающих тонкими кронами посреди мертвых серых песков. Поэтому я не оборачивался, уходя, и не чувствовал затылком провожающего взгляда. Нет никакого смысла разводить трагедию из недолгой, незначительной разлуки.

ГЛАВА 24

Сухие щелчки, как будто плеть, как будто издалека. Только не плеть и совсем близко. Равномерно, спокойно, уверенно.

— Этого не может быть.

— Я тоже так подумал. Поэтому и решил сказать тебе.

— В последний раз его видели в Далланте… Около двух месяцев назад. Говоришь, он идет с запада?

— С запада…

— Он ведь не мог проскочить мимо наших блокпостов? Не мог, верно?

Щелчки становятся чаще, мощнее: будто плетей уже две… три… И совсем‑совсем далеко.

— И со стороны пустыни тоже не мог пройти? Так ведь?

— Так…

— Жнец его подери… Что они там делают? Скажи, чтобы прекратили.

Снова щелчок, самый мощный — и тишина, только сухой ветер забрасывает пыль и песок в раскрытое окно.

— Я поэтому и решил тебе сказать… Подумал, это тебя заинтересует.

— Да уж. Ладно, пошли кого‑нибудь ему навстречу. Простачка… Пусть сделает вид, будто раньше служил у него и теперь узнал. И приведет сюда, но без насилия. Всё очень любезно.

— Кайл…

— Что?

— Зачем?

Сухие щелчки, один, другой, третий… Это то, что вместо смеха. Только и всего.

— Давай поживее, Арт.

Я всё‑таки дошел. Не скажу, что это было легко. По правде говоря, я вообще смутно помню свой путь. Мне казалось, что он длился не очень долго. Я беспрестанно жевал эйдереллу и довольно скоро стал ощущать онемение у корня языка, постепенно распространившееся дальше. Но поскольку в это время я брел по сухому серому песку, где до меня, вероятно, не ступала нога человека, это заботило меня гораздо меньше, чем могло бы. Время от времени я терял сознание, а скорее, просто впадал в некое подобие транса и грезил наяву, продолжая идти. Я не люблю вспоминать эти дни.

Потом мне встретились какие‑то люди, степняки. Их я тоже почти не помню. Вроде бы они были настроены не слишком приветливо, но я отдал им остатки эйдереллы, и, попробовав ее, они стали моими лучшими друзьями. А может, и кровными братьями, сложно сказать. У них я немного очухался и привел себя в порядок. Эйдерелла, как оказалось, не вызывала ломки, что пришлось очень кстати. Чувствительность моего языка и нёба понемногу восстановилась, ко мне вернулся дар связной речи и здравой мысли, я снова обрел пристойный вид и, одним ясным утром почувствовав себя очнувшимся после затяжного запоя, понял, что пора возвращаться к жизни.

Со времени, когда я покинул Даллант, прошло два месяца.

Я узнал об этом от степняков — не тех, с которыми меня породнила эйдерелла, — других. Степь, соединяющая Снежные Пески с цивилизованным миром, заселена разрозненными группами кочевых племен, в основном неагрессивных, ввиду того, что им попросту негде развернуться. Степь, как и пустыня, формально принадлежит королю, однако здесь, в отличие от Снежных Песков, эта власть отнюдь не номинальна. Через каждые десять миль мне попадался неплохо укрепленный форт. Губернаторы были не так глупы, чтобы принимать бой в открытом поле, где их позиция стала бы заведомо проигрышной, и лишь время от времени отбивали хаотичные неорганизованные набеги степняков. Край глухой, но беспокойный. Насколько я знал, армия Шерваля сюда пока и носу не совала. Вероятно, именно по этой причине ходили слухи, что здесь расположены войска Кайла Урсона. Каким образом можно спрятать войска посреди степи, да так, чтобы достоверно об их существовании никто не знал, оставалось для меня загадкой. Поэтому я не особенно верил подобным слухам. Однако мысль, что, пробираясь к полесью, я могу столкнуться с легендарным предводителем Сопротивления, почему‑то не отдавалась во мне приятным чувством. Не знаю, как бы я отнесся к такой перспективе годом раньше, но теперь мне не хотелось иметь с ним ничего общего. Я объяснял это тем, что у меня и без Сопротивления забот по горло.

Я шел по самым крупным дорогам и старательно огибал форты, то и дело рискуя нарваться на разбойников, но мне везло — нарывался я только на мирное население, охотно поившее меня козьим молоком и снабжавшее свежими слухами. Про войну здесь, как ни странно, знали. Причем придавали ей больше значения, чем дворяне в Далланте, на моей памяти ни разу не сделавшие междоусобицу между кооолем и его братом темой застольной беседы. Впрочем, возможно, они просто не воспринимали Шерваля всерьез. И совершенно зря. Степняки же оказались на удивление хорошо осведомлены. Тогда во мне шевельнулись первые подозрения. Ну откуда, скажите на милость, знать простой деревенской бабе, что за последние два месяца армия Шерваля, до того методично надвигавшаяся на юго‑восток и опасно приблизившаяся к степи, круто развернулась на сто восемьдесят градусов и ринулась на северо‑запад, в сторону столицы?.. Это звучало ужасно глупо: я не верил, что Шерваль настолько туп, чтобы пойти на Мелодию, не укрепив тылы. Скорее, он решил отправиться в обход и понемногу замкнуть круговое наступление… но откуда такая спешка?

Я развлекался этими мыслями в течение трех или четырех дней, пока слонялся по пыльным степным дорогам. Бродяжничать мне приходилось и прежде, но сейчас в этом вдруг появилась своеобразная прелесть. Не знаю, было дело в неожиданном дружелюбии степняков, из которых лишь редкий скупердяй отказывал мне в краюхе хлеба и задушевной беседе, или в том, что я впервые за последнее время не чувствовал ответственности за кого‑либо, кроме себя самого, но все происходящее мне нравилось. Небо степи казалось выше неба пустыни, но ниже лесного неба, здесь были более блеклые и теплые краски, более насыщенные и пряные запахи, более сухие и тихие звуки — и это мне нравилось. Спал я под открытым небом, положив под голову камень, и было так здорово засыпать и просыпаться, видя над собой одну только бледную синь, без малейшей примеси зеленого… или красного… Я стал бояться красного, и вдруг понял, что больше не люблю зеленый.

Иногда я думал об Йевелин.

Я пытался представить, что она делает. Пытался вспомнить ее губы, ужас в ее глазах. Сейчас, восстанавливая их по памяти, я вдруг понял, что в их уголках есть почти незаметная сетка тонюсеньких морщинок. Что ни говори, возраст сказывается. Сколько ей, тридцать три?.. Старше меня на шесть лет. Старше. Проклятый мальчишка всё напутал. Проводники в самом деле родились с шестилетней разницей, но она, женщина‑Проводник, родилась первой. Они с самого начала шли по ложному следу. И только Стальная Дева знает правду.

Как же ты ее остановила, Йев?

Я шумно втягивал пыльный горячий воздух, закрывал глаза, отрезая от сознания все окружающие звуки, запахи, образы, я пытался учуять, я знал, что могу… Не чуял. Мне хотелось верить, что Ржавый Рыцарь еще далеко, но я не мог отделаться от ощущения, что иду ему навстречу.

А я ведь понятия не имел, что происходило во дворе замка Аннервиль после того, как я, Дарла и Куэйд провалились в портал. Нельзя исключать, что Ржавый Рыцарь убил всех, кто там находился.

И Йевелин тоже.

А если правда? Что, если он в самом деле выпустил ей кишки за конюшнями? Чувствуют ли стальные чудовища Проводников как таковых или только… своих? Может, для Рыцаря Йевелин была просто еще одной преградой на его пути ко мне? Вот смеху‑то было бы… Тогда, видимо, оставалось только Стальной Деве отправить меня на тот свет. Кто знает, может, усовершенствованный таким образом ритуал оказался бы не менее действенным.

Но я не хотел принимать участия ни в одной из форм каких бы то ни было ритуалов. Это оставалось моей первостепенной целью. И она не касалась никого, кроме меня. Это убеждение придавало мне бодрости. Мне так надоело отвечать за других. Красть огонь, как сказала Каданара.

Поэтому, когда один из степняков, к которым я прибился в предположительно последний или предпоследний день пути, внезапно бухнулся передо мной на колени и с благоговением проорал: «Эван Нортон! Вы ли это?!», моим первым порывом было забраться под телегу, пока меня никто не заметил. Однако было уже поздно. Крик кочевника привлек гораздо больше внимания, чем я ожидал, — его сотоварищи заметно оживились, начали переговариваться и толкать друг друга локтями. Я сидел на оглобле, держа в одной руке кусок кислого хлеба, а в другой — чашку с молоком, и чувствовал себя полным идиотом. Я ни хрена не понимал. Среди моих ребят никогда не было степняков. Оказалось, что этот парень в самом деле когда‑то входил в одно из партизанских подразделений, хоть и не под моим началом. Позже ему хватило ума бросить воинские забавы, а потом его увлекла в степь темнолицая прелестница. Я уже успокоился было, надеясь, что тем дело и кончится, когда парень, ничуть не смущаясь моим явным недовольством, с очарованием деревенского простодушия сказал:

Характеристики

Список файлов книги