ostapenko_yuliya_igry_ryadom (522881), страница 27
Текст из файла (страница 27)
Но в тот миг он захотел, чтобы я посмотрел направо. И не просто посмотрел — отведя взгляд от прямой, как струна, спины Флейм, вытянул руку и осторожно отвел в сторону загораживающие вид зеленые ветви. Приторный запах ударил мне в лицо. Я прикрыл глаза (словно можно спастись от запаха, закрыв их), а когда снова посмотрел сквозь кусты, то увидел госпожу маркизу в расшнурованном корсете, роскошные груди которой с чувством и неподдельным энтузиазмом мял господин менестрель, лишь этим утром смотревший на меня чужими глазами и спрашивавший, наигрался ли я.
Меня не замечали. Я глазел на них не меньше минуты, интересуясь не столько бюстом маркизы, сколько состоянием моих несчастных мозгов. Я не верил в то, что видел. Отказывался верить. А когда понял, что не сплю и не брежу, мне вдруг стало так смешно, что я был вынужден зажать себе рот ладонью, чтобы удержать рвущийся из горла хохот.
Наигрался. Наигрался, значит, да?
Потом я шагнул вперед — отпущенная ветка больно хлестнула меня по щеке — и пошел к ним. Они опомнились, когда я был уже в двух шагах. Йевелин подняла глаза первой. И — о боги — улыбнулась мне.
Я отвел взгляд, схватил прилипшего к ней Юстаса за шиворот и дернул назад с такой силой, что сшиб его с ног
Паника на его лице мгновенно сменилась злостью, как только он меня узнал. Вскочив, он отступил, смеряя меня взглядом, полным чего‑то, что я мог назвать только ненавистью. Я на миг ощутил разочарование. Мне‑то казалось, что это снова тот же Юстас… Тот, которого я оставил в Лемминувере, велев присматривать за Паулиной. Юстас из той жизни. Из той игры.
А у этого Юстаса по‑прежнему были красные глаза. Этого Юстаса я не знал.
Но тогда это для меня еще ничего не меняло.
— Вы в своем уме? — спросил я, и мой голос прозвучал гораздо ровнее, чем я мог надеяться.
Йевелин снова улыбнулась, совсем слабо. Она свела края корсета обеими руками, но выглядело это не как жест стыдливости, а как еще большая провокация. Я невольно взглянул на то, что пытались спрятать ее тонкие белые руки, и тут же перевел взгляд на Юстаса.
— Убирайся отсюда.
— Какого хрена! — вспылил он. — Что ты себе…
Я послал ему такой взгляд, что он подавился окончанием фразы. Потом, видимо, поняв, что приключение сорвалось, выругался и пошел прочь, досадливо махнув рукой. Я почувствовал себя оплеванным.
Когда невидимая из зарослей дверь захлопнулась за ним, я повернулся к леди Йевелин. Она все еще улыбалась,
— Он бабник и полный кретин, — сказал я, глядя ей в лицо — проклятье, как же меня раздражала эта необходимость приподнимать голову, чтобы смотреть ей прямо в глаза! — Но вы‑то еще не окончательно рехнулись? Сюда мог войти кто угодно! К примеру, ваш муж!
— Мог, — кивнула она, склонив голову набок. — Но вошли вы.
Я чуть было не выматерил ее, но сдержался. Отступив на шаг, я снова отвернулся.
— Приведите себя в порядок. Я прослежу, чтобы никто не вошел…
— Однако как вы любезны, милорд! — повысив голос, насмешливо проговорила она, и ее изучающий взгляд был таким явным, что я заметил его даже боковым зрением. — Застав знатную женщину в объятиях заезжего менестреля, вы не доносите ее мужу и даже не спешите присоединиться к забаве, а ведете себя как дуэнья, стремящаяся скрыть позор своей воспитанницы. Если у вас нет корыстных интересов поступать так, мне остается лишь изумляться тому, что вы живой человек, а не рыцарь из девичьих грез!
Слов нет, как мне хотелось ей врезать, чтобы она заткнулась. Я вспомнил ее пальцы, теребящие веер, потом пальцы Флейм, стискивающие подоконник, и сжал зубы. Запоздало бросил взгляд в окно, увидел лишь пустой темнеющий проем и разозлился еще больше…
— Вы дура, сударыня, — сказал я, и она тихо рассмеялась.
— Конечно. Поможете мне с корсетом?
Я не выдержал и выругался, а она засмеялась снова, уже в голос. Я быстро отошел от нее, думая, что мне стоит просто убраться отсюда, но почему‑то не сделал этого. Не из‑за Дарлы — о ней я уже не помнил — просто у меня осталось странное чувство незавершенности. Я встал у двери и стал нервно обрывать листья на ветке акации, вслушиваясь в звуки, доносящиеся из коридора.
Когда за моей спиной зашуршал шелк, я обернулся. Йевелин оправляла складки юбки, не глядя на меня.
— А из вас получилась бы неплохая камеристка, виконт. Вполне надежная. И не болтливая, я полагаю, верно?
Кровь прилила к моему лицу, но я сдержался. Может, потому что понял: она не хотела унизить меня. Если бы хотела, унизила бы и посильней.
— Ну что ж, если я опять захочу поразвлечься с заезжим менестрелем, непременно позову вас держать свечу, — небрежно сказала Йевелин и протянула руку к двери, когда я перехватил ее запястье и сжал его так, что улыбка мигом сбежала с ее губ.
Это был первый раз, когда я прикоснулся к ней, но тогда я думал не об этом, а о ее словах. Она второй раз их повторила, но ударили они меня только теперь — может, именно из‑за этого, почти намеренного, повторения.
Значит, заезжий менестрель.
— Я всё понял, — голос был далеким и глухим, словно я говорил, опустив голову в колодец. — Я вас прекрасно понял, миледи. Вы хотели, чтобы вас застали… не правда ли? Вы нарочно обжимались с ним среди бела дня в доступном для всех месте почти у самого окна. Вы знаете, что делают в этом округе с простолюдинами, которые посягнули на честь аристократки. Знаете, потому что любите смотреть, как потом этих простолюдинов дерут собаки. Потому что смотрите на это и… улыбаетесь. Улыбаетесь, верно, миледи?
Она неотрывно глядела на меня, и в ее чуть раскосых васильковых глазах был страх. Там снова был страх — тот самый, который я увидел в них сегодня утром, когда она пришла ко мне. И улыбка, появившаяся на ее лице, когда я замолчал, делала этот страх еще глубже… еще чище, пронзительнее.
И поэтому, когда она сделала то, что сделала, я вздрогнул. Не от неожиданности — от изумления. Это совсем не то, что делают люди, в глазах которых столько страха.
Я все еще держал ее запястье левой рукой, и она вдруг перехватила мое правое запястье своей, сжав с силой, которой я никогда бы не заподозрил в женском теле. Я держал ее, а она держала меня. И в глазах у нее был страх.
Что было в моих глазах, я не знал.
— Пойдемте, — сказала она. — Пойдемте, я вам кое‑что покажу.
Она отпустила мою руку, и я тоже разжал пальцы. Снова зашуршали юбки, когда она прошла мимо меня, грациозно и надменно, как королева мимо пажа, и я последовал за ней, не проронив ни слова.
Она отвела меня на следующий этаж, который в этом крыле замка был верхним. Здесь царила пустота — вся суета осталась далеко внизу. Мы прошли в дальний конец коридора и остановились перед низкой дощатой дверью, похожей на дверь в коморку трубочиста или мальчика на побегушках. Йевелин извлекла из складок юбки маленький, тускло поблескивавший ключ и вставила его в невидимый замок. Потом сделала мне знак войти.
Внутри не оказалось ничего, кроме деревянного ящика на полу. Единственное окно не было ни застеклено, ни зарешечено; в углу возле него, под потолком, я увидел спящую летучую мышь. Здесь не было ни обоев, ни драпировок — только грубая кладка из крупных серых камней. Больше похоже на камеру.
Йевелин встала на колени возле ящика, смахнула с него пыль подолом и откинула крышку.
Там были краски. И пергамент. А еще несколько стержней отличного грифеля. И сложенный маленький мольберт. Всё в пыли и паутине.
— Тут моя мастерская, — сказала Йевелин, и это были ее первые слова с тех пор, как мы вышли из оранжереи.
Не став спрашивать, как она может рисовать здесь, я присел возле нее. Она отодвинула мольберт и достала со дна ящика бархатную папку, скрепленную печатью. Бархат был темно‑бордовым, словно в топ ее платью. Йевелин провела по нему рукой, как слепой проводит по лицу, чтобы угадать черты.
— Я давно это нарисовала, — сказала она и сломала печать.
Сухой треск разламываемого сургуча был неожиданно громким. Летучая мышь над окном пронзительно взвизгнула и, сорвавшись с места, умчалась в окно.
Йевелин раскрыла папку и вытряхнула ее содержимое на пол.
Десятки листков. Все — в черно‑белых тонах. Грифель, гуашь, акварель. Только черное и белое. Лица. Очень много лиц, но ни одного живого, человеческого. Тела. Голые, совокупляющиеся, разрубленные на куски. Много рук — скрюченных, связанных, с широко растопыренными пальцами. Глаза — без лица, без бровей, без ресниц, — просто глаза на белых листках, просто черные глаза без малейшего выражения. И много неба — белого и черного. Всё выполнено технично, талантливо. Очень‑очень честно.
— Вы их никому никогда не показывали, — это был не вопрос, а утверждение.
Она кивнула, разглядывая портрет бритоголовой девушки, прикованной к столбу в настолько постыдной позе, что даже мне, любителю порнографических картинок, стало не по себе.
— Это вам… приснилось? — с трудом спросил я. Она долго не отвечала, перебирая листки. Ее руки не дрожали, а в глазах не было страха, но я видел, что она ненавидит эти рисунки. Возможно, так сильно, как никогда не ненавидела людей.
— Нет, — наконец проговорила она. — Не приснилось.
Из стопки выскользнул один листок. Я машинально подхватил его и замер.
Я не помнил этого лица, но никогда не смогу забыть это тело. Этой чуть выпуклой, выгнутой грудной клетки, из которой на моих глазах вырвали сердце.
Но не по этой причине я онемел, одеревенел, не в силах выдавить из себя мучающий меня вопрос.
Она не просто была там нарисована.
Она была нарисована привязанной к кресту.
Йевелин забрала листок из моих рук. Мне в лицо она не смотрела, и я не знаю, на счастье или на беду.
— Миранда. Так ее звали. Редкое имя. И стервой она была тоже редкой. — Она помолчала, а потом порвала листок. Пополам и еще раз пополам. И еще раз. Только тогда бросила обрывки.
— Скажи… мне… — выдавил я, и она взметнула на меня почти удивленный взгляд, тут же ставший хмурым.
— Нечего рассказывать. То, чего вы наслушались от местных сплетников, гораздо романтичнее действительности. Мы вместе охотились — она хоть и была сукой, в соколиной охоте знала толк. Миранда ускакала вперед, за соколицей. Когда я догнала ее, там уже были эти люди. Один из них ударил меня, я потеряла сознание. Очнулась на земле. Кони стояли рядом, щипали траву. Миранда исчезла. Вот и всё.
— Какие… люди?
— Почем я знаю? С виду обычные бандиты. Там не самые спокойные места.
Она замолчала. Я неуклюже собрал с пола клочки разорванного пергамента, стиснул в руке. Йевелин молча посмотрела на мой сжатый кулак. Потом потянулась ко мне. Я думал, она снова схватит мое запястье, но вместо этого она лишь коснулась моих пальцев своими. Это не было приказом или просьбой разжать кулак. Просто прикосновение — словно ей захотелось узнать, какова моя кожа на ощупь.
Я поднял глаза и встретил ее взгляд. Никогда на моей памяти женщины не смотрели так прямо и так недвусмысленно. Я стиснул кулак еще сильнее. Углы смятого пергамента впились мне в ладонь, но руку я не разжал.
— Не смейте, — сказал я.
Из нелепого окна потянуло сквозняком. Йевелии смотрела мне в лицо, а я смотрел на пряди ее волос, которые легонько шевелил ветер.
Она отстранилась. Слабо дернула краешком губ, словно хотела улыбнуться и передумала. Потом стала собирать листки. Я смотрел на нее, не двигаясь и продолжая сжимать разорванный листок в кулаке.
— Почему вы хотите убить Дарлу?
— Я это люблю, — ответила она, не глядя на меня.
— Любите что?..
— Убивать, — ответила Йевелин и захлопнула крышку.
Я встал за миг до того, как поднялась она. Теперь я чувствовал, что от нее веет силой. Какой‑то очень странной силой — не физической и не духовной. Я одолел бы ее без особого труда, и я мог смотреть на нее, не отводя взгляд — я смотрел. И она смотрела. Но ее сила ломала меня, ломала что‑то во мне. И чем дольше я смотрел в ее полные страха глаза, тем больше чувствовал эту силу. Пока не понял, что страх и был силой.
— Уезжайте отсюда, Эван, — сказала она. — Просто уезжайте.
Я не нашелся, что ответить.
В нижние этажи мы вернулись врозь — она пошла другой лестницей, и я не стал идти за ней. Внизу я столкнулся с Дарлой, и прежде чем она успела закричать, схватил ее и жарко поцеловал в возмущенно приоткрытые губы, чувствуя, как они теплеют, как обмякают и поддаются под моими губами.
ГЛАВА 18
Блеск огня в камине. Так по‑домашнему, уютно было бы — но беззвучно. Без треска, без искры, без тени. Слабый отблеск синего пламени — и только. Даже рук не согреть. Только сон. Так сладко, сладко, сладко…
Она тянет пальцы к огню, не надеясь, не веря — тянет. И тянет, и тянет…
— Я не понимаю… Не могу его понять! Он такой странный! Что ему от меня нужно?
— А ты бы спросила, деточка, спросила бы…
— Да как спросить, если он от меня прячется! А то вдруг схватит… Я его боюсь, кормилица! Он такой…
— Боишься, деточка? Ой ли?
— Ну…
Крепко сжатые пальцы под округлым подбородком, взгляд — в пламя, синее в сипем… Сонный стук вязальных спиц.
— Это всё из‑за нашей суки. И его приворожила. Мало ей, что свела с ума всех приличных мужиков в округе. Я на той неделе Мариона видела, знаешь?
— Да?
Сонный стук спиц.
— Да, так он даже не глянул на меня! Я его уже и так… ты знаешь… и эдак. Нет, ни в какую! Из‑за нашей суки…
Сонный‑сонный… синее‑синее…
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
