Irvin_Uelsh_Porno (522865), страница 22

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 22)

Разговор сводится к предсказуемо депрессивному обсуждению местных фанатов, в частности «Фейенорда» и «Утрехта». Билли Биррел, боксер — братец Рэба, и Кислота Эварт, судя по всему, вусмерть устали и совершенно не интересуются футболом. Резонно. Мне не хочется слушать эти кокаиновые прогоны о том, кто и кого собирается замочить; мне этого счастья и в Лейте хватает. Я отставляю свой кофе и выхожу на улицу.

Совершенно случайно набредаю на байкерский магазин, где беру напрокат черный раздолбанный драндулет и еду к дому кидалы и вора. Как раз напротив его окон, на другой стороне канала, есть кафе с большими окнами, я заметил его еще прошлой ночью. Я приковываю мотоцикл и сажусь перед окном этого огромного бара с коричневым паркетом и желтыми стенами, потягивая кофейный коктейль. Деревья загораживают его окна, но я вижу входную дверь и могу наблюдать за всеми, кто входит в дом и выходит из дома.

Да, я сам крал, грабил, тащил все, что плохо лежит и что не прибито гвоздями, но так делают все — ну, если не все, то большинство из моих друзей и здесь, и в Лондоне. Но, по моему скромному мнению, это не значит, что мы — воры. Вор — это тот, кто крадет у себя самого. Я бы такого не сделал, и Терри тоже такого не сделал бы. Даже этот мудила Мерфи, и тот бы такого не сделал… хотя… тут я, пожалуй, не прав. Это пусть Ковентри‑Сити решает. Главное, Рентой заплатит сполна.

24. Шлюхи из города Амстердама. (Часть 4)

Вот он я: выхожу из ванной и стою, глядя на то, как Катрин смотрит на мир. У нее в квартире большие стеклянные двери, которые занимают почти всю стену, она облокотилась на подоконник и смотрит на что‑то на улице за каналом. Я примерно представляю, куда направлен ее взгляд, он скользит по узкой улице напротив нашего дома, которая идет вниз, пересекая еще несколько каналов. Я тихонько прохожу у нее за спиной, не хочется ее беспокоить, я почти загипнотизирован се неподвижностью. Глядя через ее плечо, я замечаю одинокого мотоциклиста, который спускается по дороге, он жмет на газ, и его фигура покачивается в седле. В нем есть что‑то знакомое, может быть, он часто ездит по этой дороге. Я вижу верхние балки домов, их специально оставили торчать из стен — для того чтобы таскать мебель в квартиры, минуя узкие лестницы. Они торчат друг напротив друга как два взвода враждующих армий.

Наверное, ей по ногам дует сквозняк. Чего она хочет? Я без понятия, но дальше так продолжаться не может. Я чувствую на лице солнечные лучи, я чувствую их на наших лицах и думаю: может быть, так и должно быть.

Мы пытаемся поговорить, но подбирать слова в таком разговоре — все равно что пытаться найти воду в пустыне. Возвращение к нормальным человеческим отношениям после того, как наши с ней отношения истасканы по дорогам смерти, с каждым разом становится все труднее. Теперь единственное, что нас связывает, — это бурные ссоры, возникающие из ничего. Целую ее в затылок, с болезненным чувством вины и сострадания, с нежной яростью. Никакой реакции. Я отхожу от нее и иду в спальню, чтобы одеться.

Когда я возвращаюсь, она стоит в прежней позе. Я говорю ей, что мне надо выйти ненадолго, и не получаю никакого ответа. Я спускаюсь по нашей улице к Herengracht, иду к Leideseplein, прохожу сквозь Vondelpark, я весь на взводе, что странно, я же не принимал никакой наркоты. Мартин всегда говорит, что главная фишка в наркоте — что еще пару недель после самого прихода ты будешь весь на обломах, с явными признаками паранойи. В конце концов, если ты пьешь и принимаешь наркотики, стало быть, у тебя есть причины для паранойи. Гораздо хуже просто сидеть и мучиться подозрениями, что, вероятно, у тебя имеет место быть какое‑то душевное расстройство. Паранойя в Амстердаме — это ничто по сравнению с паранойей в Эдинбурге, но мне все еще кажется, что каждый встречный урод следит за мной. Как будто меня преследует какой‑то безумный маньяк.

Потом я иду в клуб и открываю офис. Проверяю мыло по воскресеньям, и все потому, что я не могу находиться в одной квартире со своей девушкой. Грустно это. Хуже, наверное, и не бывает; ну разве что только жить в Лондоне.

Я стараюсь хоть чем‑то себя занять: разбираюсь с бумагами, счетами, корреспонденцией, телефонными звонками и прочим подобным дерьмом. И тут меня настигает громадное потрясение, охуительное потрясение. Я тихо‑мирно сижу, тупо таращусь в чековую книжку, просматриваю банковские балансы от ABN‑AMPO. У меня по‑прежнему засада с письменным голландским.

Rekenlng nummer

Расчетный

И тут раздается стук в дверь. Я судорожно проверяю, не оставил ли Марк кокса в офисе, например, под стопками бумаг, но нет, видимо, вся наркота благополучно заперта в сейфе, который стоит у меня за спиной. Я встаю и открываю дверь. Скорее всего это Нильс или Мартин. И тут этот урод толкает меня в грудь так, что я отлетаю от двери внутрь кабинета. Мне в голову приходит только одна мысль, и меня начинает колбасить: МЕНЯ ТУТ ГРАБЯТ, БЛЯ… но потом мысль испаряется, и я вижу этого парня, который стоит передо мной, одновременно чужой и знакомый. Еще секунда уходит на то, чтобы сообразить, кто это. Как будто мозг отказывается принимать сигналы, что посылают ему глаза.

Потому что прямо передо мной стоит Псих. Саймон Дэвид Уильямсон. Псих.

— Рент, — говорит он с холодным упреком в голосе.

— Са… Саймон… какого хера… глазам не вер…

— Рентой. У нас есть одно дельце. Мне нужны мои бабки, — рычит он, его глаза вылазят из орбит, как у терьера Джека Рассела, когда он видит суку в течке. Он обшаривает взглядом офис. — Где мои деньги, бля?

А я просто стою и смотрю на него, как зомби, и не знаю, что, собственно, говорить. В голову лезет какая‑то хрень, типа, что он набрал вес, но это ему идет.

— Мои деньги, Рентой. — Он подходит ко мне вплотную, так что я чувствую жар от его дыхания у себя на лице.

— Пси… э‑э… Саймон, я… я отдам тебе деньги, — говорю я. А что еще я могу сказать?

— Пять штук, бля, Рентой, — говорит он и хватает меня за грудки.

— Э? — переспрашиваю я тупо, глядя на его руки у себя на груди, словно это собачье дерьмо.

В ответ на это он слегка ослабляет хватку.

— Я подсчитал. Моя доля плюс компенсация за моральный ущерб.

Я с сомнением пожимаю плечами. В свое время это было такое большое дело, но теперь это все кажется ерундой, просто пара молодых придурков, которые посчитали себя крутыми, влезли в наркобизнес, где мы завязли по уши. И я понимаю это только сейчас, после того, как несколько лет постоянно озирался по сторонам и трусливо оглядывался через плечо. Но теперь меня это не трогает, я всем доволен и даже пресыщен жизнью, и все это дело уже не кажется мне таким важным. Это тот странный семейный визит в Шотландию возродил к жизни мою паранойю, да и волновался‑то я в основном из‑за Бегби. Насколько я знаю, он все еще сидит за непредумышленное убийство. И я почти не задумывался о том, как все это дело повлияло на Психа. И что самое странное: я же честно собирался отдать ему его долю, и Второму Призу тоже, и даже, наверное, Бегби, как я отдал все Уроду, но почему‑то у меня так и не дошли до этого руки. Нет, я никогда не думал о том, как это подействовало на Психа, но теперь, как мне кажется, он мне сам все расскажет.

Псих отпускает меня и отходит: кружит по офису, стучит себя по лбу, расхаживет взад‑вперед.

— Потом мне пришлось разбиратца с Бегби! Он думал, что я был с тобой заодно! Я потерял зуб, нах, — выплевывает он, неожиданно остановившись, и показывает мне золотую коронку среди белых зубов.

— А что касается Бегби… Урода… Второго… Псих подлетает ко мне.

— Какое мне дело до этих пидоров! Мы сейчас говорим обо мне! Обо мне! — Он ударяет себя в грудь кулаком. Потом его глаза распахиваются широко‑широко, а голос срывается на жалобный вой. — Я же был твоим лучшим другом. Почему, Марк? — говорит он. — Почему?

Я улыбаюсь над его представлением. Я ничего не могу с собой поделать, этот урод совершенно не изменился, и эта улыбка выводит его из себя, он бросается на меня, и мы оба валимся на пол, он — сверху.

— НЕ СМЕЙСЯ НДДО МНОЙ, МАТЬ ТВОЮ, РЕНТОЙ! — кричит он мне в лицо.

Мне было больно, бля, я ушиб спину и теперь пытаюсь восстановить дыхание, поскольку этот толстый урод сидит на мне верхом. Он действительно набрал вес, и я буквально погребен под его тушкой. Глаза Психа просто пылают яростью, и он заносит надо мной кулак. Мысль о том, что сейчас Псих отпиздит меня из‑за денег, кажется донельзя глупой. Полный бред. То есть он вполне в состоянии меня отпиздить, но он никогда не любил насилия. Впрочем, люди меняются. Иногда, становясь старше, они становятся и отчаяннее, особенно если чувствуют, что их корабль так и не пришел. И, может быть, это уже совершенно не тот Псих, которого я знал. Восемь, девять лет — это много. Вкус к насилию у некоторых людей проявляется только с годами. Я пока выжидал, ничего не делал, хотя я четыре года занимался карате.

Но даже и без карате я бы сделал его на раз. Я вспоминаю о том, как измутузил его еще в школе, на заднем дворе. Это была не настоящая драка, просто потасовка, причем мы с ним оба и драться толком‑то не умели, но я был злее и я продержался дольше. Я выиграл ту битву, но он, как обычно, выиграл всю войну, он шантажировал меня эмоционально еще долгие годы после той драки. Используя все те приемы, которые в ходу у лучших друзей: повернул мне в морду большую лампу и заставил меня чувствовать себя скотиной, который по пьяни избил свою жену. Теперь, когда я владею определенными навыками шотокан‑каратс, я смогу с легкостью его обезвредить. Но почему‑то я ничего не делаю, я думаю: какой же парализующей силой обладает подчас чувство вины и как чувство собственной правоты может мобилизовать человека. Мне просто хочется выбраться из этой передряги так, чтобы мне не пришлось делать ему больно.

Он уже готов ударить меня по лицу, и я смеюсь. Псих тоже смеется.

— Ты чего ржешь? — говорит он, явно раздраженный, но при этом продолжает ухмыляться.

Я смотрю ему в глаза. У него появился двойной подбородок, но это как‑то его не портит.

— А ты поправился, — говорю я.

— Ты тоже, — говорит он, скорчив недовольную рожу, ему явно неприятно. — Причем еще и побольше меня.

— Это мышцы. А я, знаешь ли, никогда не думал, что ты станешь таким жирным уродом. — Я улыбаюсь.

Он смотрит на свой живот и втягивает его.

— Это, бля, тоже мышцы, — говорит он.

Надеюсь, теперь он понял, насколько все это глупо. Потому что это действительно глупо. Мы можем вес обсудить, прийти к какому‑нибудь соглашению. Я все еще потрясен, но уже не удивлен, и, что самое странное, где‑то я даже рад его видеть. Я всегда знал, что мы встретимся снова.

— Саймон, может быть, встанем? Мы оба знаем, что ты меня не ударишь, — говорю я ему.

Он смотрит на меня, улыбается, снова заносит кулак, и у меня из глаз сыплются искры, потому что он бьет меня кулаком в лицо.

25. Уголок Эдинбурга

Уголок Эдинбурга в Центральной библиотеке, брат, это несколько комнат, и они просто забиты всяким барахлом, ну, барахлом Эдинбурга. Я вот о чем, это вроде бы и резонно, вроде как так и должно быть. В смысле, никто и не ждет, чтобы найти што‑то о Гамбурге, ну, или о Бостоне в Уголке Эдинбурга. Фишка в том, што здесь полно всяких книг про Лейт, кучи, просто кучи всякой фигни, которой по‑хорошему место в Публичной библиотеке Лейта на Ферри‑роуд, брат. Это было бы справедливо, то есть Лейт — это как часть Эдинбурга, то есть считается так в городском совете, а если и не в совете, так среди парней из района старого Порта. Но, с другой стороны, я говорю о том времени, когда ходили всякие листовки обо всей этой децентрализации и все такое. Так какого же черта парень из Лейта, то есть я, должен тащитца аж до Эдинбурга, штобы узнать што‑то о Лейте? Зачем этот поход аж к мосту Георга IV, когда можно было бы пройти пару шагов до соседнего дома на Ферри‑роуд, а?

Уж поверьте мне на слово, это приятная маленькая прогулка в лучах октябрьского солнца. На Хай‑стрит прохладно. Фестивальные толпы уже прошли, и я пропустил всех этих симпатичных девах, которые раздают листовки на свои шоу. Хотя я, разумеетца, все равно бы взял эти листовки, потому што такой урод, как я, не должен говорить ничего поперек таким шикарным девчонкам, которые в колледж ходили и все такое, и там они изучали драматическое искусство, да?

У меня всегда были с этим проблемы, брат, то есть с уверенностью в себе. Большая дилемма в том, што наркотики освобождают людей почти так же, как и уверенность в себе. В данный момент мое самомнение не то штобы низкое, но оно, как говорится, сомнительное. Да, брат, сомнительное. И первое, што я заметил, когда добрался туда, это паб через дорогу от Центральной библиотеки, назывался «Растяпа Мерфи». Один из этих ирландских пабов, которые совершенно не похожи на настоящие пабы, которые в Ирландии. Эти пабы для деловых парней, яппи и богатеньких студентов. И когда я на это смотрю, мне становитца как‑то паршиво и стыдно. В мире, устроенном справедливо, уроды, которые держат этот бар, должны были бы выплачивать мне компенсацию за моральный ущерб, брат. Я вот о чем, когда я учился в школе, так называли полных придурков: «растяпа Мерфи, растяпа Мерфи». Так што для хорошего человека — это как вызов.

Скажем так, когда я вижу вывеску этого паба, она меня бесит, так што, когда я вхожу в библиотеку, я нахожусь в отвратном настроении. Видимо, поэтому мое появление в библиотеке было странным, странным‑престранным. С‑Т‑Р‑А‑Н‑Н‑Ы‑М со всех сторон, брат. Ну вот, прошел я сквозь большие деревянные двери, и тут у меня сердце начало стучать как бешеное: бум, бум, бум. Мне показалось, што я вломился в эту библиотеку, как будто какой‑то урод, обдолбанный амилнитратом. Я чуть не грохнулся в обморок, да, я почти потерял сознание и еле‑еле дополз до стола. Такое ощущение, што ты находишься в бассейне под водой или в летящем самолете, такой же приглушенный шум в ушах. В общем, меня трясло, брат, меня откровенно трясло. А потом, когда ко мне подошел парень в форме охранника, я ударился в панику. Подогнался по полной. Я подумал, што влип, то есть конкретно влип, брат, а я ведь даже ничего не сделал, я даже не собирался ничего делать, просто пролистать пару книжек…

— Могу я вам чем‑то помочь, — спрашивает этот парень. Ну, я и думаю: я не сделал ничего противозаконного, я просто пришел в библиотеку. Я ничего не сделал, ничего. Но говорю почему‑то вот што:

Характеристики

Список файлов книги