Мифы народов мира I (1250007), страница 13

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 13)

Из отдельных сюжетов и мотивов с участием А. можно отметить несколько: скрывается в водах, расчленяется и распределяется («Брахаддевата»), ср. ведийский мотив исчезновения А. и его укрывания в водах; А. прячется в водах и проклинает рыбу, лягушек (Тайтт.-самх., Мбх.); А. соблазняет жён мудрецов и рождает бога войны Сканду (Мбх., ср. Мат.-пур.); А. превращается в голубя, а Индра в сокола (в сказании о царе Ушинаре, Мбх. III); повинуясь Брихаспати, А. оборачивается женщиной и отправляется на поиски испуганного Индры (сказание о Нахуше, Мбх. V); мудрец Бхригу проклинает А. за то, что он выдал демону Пуломану имя его жены Пуломы (I); А. исцеляет Индру (V); А. посылается Индрой к царю Марутте (XIV); А. как предводитель васу (напр., в войне с Раваной, «Рамаяна»); при создании богини Кали А. даёт ей глаза, копьё («Маркандейя-пурана»); А. — сын Ангираса (пураны), но Ангирас — приёмный сын А. (Мбх. III); А. — муж Свахи, персонифицированного ритуального возглашения, и др. Эти сюжеты и мотивы недостаточно чётки. В них А. обычно выступает как зависимый персонаж (посланец, посредник, сопровождающее лицо). Культ обожествлённого огня в том виде, как он засвидетельствован в ведах, восходит к периоду индо-иранского единства (ср. «Авесту»). Впрочем, само имя А. обнаруживает надёжные индоевропейские ^параллели, ср. слав, огнь, литов. ugnis, лат. ignis и др. Следы А., возможно, сохранились в имени божества Akni во 2-м тыс. до н. э. в Малой Азии.

Лит.: Ригведа, М., 1972, с. 93—110, 270—83; Невелева С. Л., Мифология древнеиндийского эпоса, М., 1975, с. 84—87; Holtzmann А., Agni nach den Vorstellungen des Mahдbhдrata, Strassburg, 1878; Не г tel J., Die arische Feuerlehre, Bd 1, Lpz., 1925; Hau sc hi Id R., Das Selbstlob (Atmastuti) des somaberauschten Gottes Agni, в сб.: Asiatica. Festschrift F. Weller, Lpz., 1954, S. 247—88; H ari e J. C, Two Images of Agni and Yajfiapurusa in South India, «Journal of the Royal Asiatic Society», 1962, № 1, p. 1 — 17 и др.

В. Н. Топоров.

АГРЕСКУИ, Арeскуи, в мифологии ирокезов олицетворение солнца, бог войны и охоты. К нему обращались при любой опасности в лесах, на воде, во время охоты. В жертву ему приносили плоды и дичь. Перед выступлением в поход воины жертвовали А. собаку (вздёргивая её на высокий шест), иногда — пленников.

А. В.

АГУЛШАП, в абхазском нартском эпосе дракон, завладевший водными источниками и за разрешение пользоваться водой требующий в виде дани красивую девушку; иногда А. выступает как похититель молодых девиц. В борьбу с ним вступает герой эпоса Сасрыква. Ему удаётся отсечь голову у чудовища, но на её месте тотчас же отрастает новая; лишь когда Сасрыква догадывается присыпать это место золой, А. оказывается побеждённым. А. — один из отрицательных персонажей и абхазской волшебной сказки (в которой изредка представляет собой многоголовое чудовище). В отличие от других эпических и сказочных противников героя, А. никогда не выступает его добровольным помощником. А. типологически близок адыг. бляго и груз, вешапи.

А. А.

АГУНА, в грузинской мифологии божество — покровитель виноградарства и виноделия; почиталось в Гурии и других районах Западной Грузии. Во время ритуалов в честь А., совершавшихся на виноградниках и в «марани» (помещениях для изготовления и хранения вина), его молили об урожае и защите виноградников от града. А. соответствовали: в Рача и Лечхуми — Ангура, в Мегрелии — Джуджелиа.

Лит.: Бардавелидзе В. В., Агуна-Ангура, «Дзеглис мегобари», т. 16, Тб., 1968 (на груз. яз.).

Н. А.

АГУНДА, героиня осетинского нартского эпоса, дочь владыки Чёрной горы Сайнаг-Алдара. А. не имеет себе равных по красоте и изяществу: тонкий и стройный стан, длинные брови, белые, как слоновая кость, зубы. Виднейшие нарты тщетно добиваются её руки. Юный Ацамаз сумел игрой на золотой свирели очаровать А. Но когда она вышла к нему из своего замка с усмешкой на устах, оскорблённый Ацамаз разбивает свирель о камни. А., собрав её обломки, ударяет по ним волшебной палочкой, и обломки срастаются. А. прячет свирель в свой девичий сундук. После уплаты женихом ста однолетних оленей в качестве калыма, А. соглашается стать его женой. Соответствует Акуанде в адыгском нартском эпосе, Гунде в абхазском.

В. К.

АГЫЗМАЛ, в абхазской мифологии оборотень. Существовало поверье, что почти в каждом селе один или двое из его жителей — А. (мужчина или женщина); благодаря магическим средствам А. либо в облике животного, либо оседлав то или иное животное (кошку, волка, петуха), передвигается по ночам, причиняя вред односельчанам, наводя порчу на скот.

С. З.

АД (Ad), aдиф ы, в мусульманской мифологии один из коренных народов Аравии. Коран называет местом жительства А. ал-Ахкаф (46:21), который комментаторы помещают в пустыне Восточного Хадрамаута. Согласно Корану, адиты благоденствовали, но возгордились и отказались последовать увещеваниям посланного аллахом пророка — «брата их» Худа. На слова Худа: «Поклоняйтесь аллаху, нет у вас божества, кроме него! Разве вы не будете богобоязненны?» они ответили: «Мы верим, что ты в неразумии, и мы полагаем, что ты — лжец» (7:63—64). За это адиты были наказаны засухой и последующим ураганом («ветром шумящим»), который бушевал семь ночей и восемь дней и стёр их с лица земли (7:63—69; 11:52—63; 26:123—39; 40:58; 41:15— 16; 46:20—27; 54:18—21; 69:6—8; 89:6).

Предание, развивающее мотивы Корана, представляет адитов людьми большого роста, жившими в городах под властью царей. Когда их постигла засуха, они направились в Мекку, просить у аллаха дождя. Из трёх туч, предложенных им на выбор, адиты выбрали самую тёмную. Она принесла с собой ураган, от которого спаслись только Худ и несколько праведников. Историческая наука данными о народе А. не располагает. В средние века в Аравии слово «адитский» часто употреблялось в значении «древний»; и по сей день многие руины называются там «адитские жилища».

М. А. Пиотровский.

АД (греч. бдзт, бБйдзт, Бъдзт, ср. Аид), преисподняя [лат. (Locus) infernus, «нижнее место», отсюда итал. Inferno, франц. l'Enfer; нем. Hцlle, англ. Hell, «место сокрытия», ср. др.-сканд. hei — Хель], пекло (в слав, языках, напр. польск. piekto, букв. — «смола»), в христианских представлениях место вечного наказания отверженных ангелов и душ умерших грешников. Представления об А. (противопоставляемом раю), имеющие своими предпосылками формирование понятий о дуализме небесного и подземного, светлого и мрачного миров, о душе умершего (резко противопоставляемой телу) — в сочетании с возникновением идеи загробного суда и загробного воздаяния (см. в ст. Загробный мир) — сравнительно позднего происхождения. В дохристианскую эпоху наглядно-материальные, детализированные картины потусторонних кар, которые описывались как подобные земным пыткам и казням, но превосходящие их, присущи не только мифологии, связанной с египетским культом Осириса, или проникнутым дуализмом древнеиранским религиозно-мифологическим представлениям, но и философской «мифологии» пифагорейцев и Платона (ср. видение Эра в «Государстве» Платона). В канонических ветхозаветных текстах подобные мотивы практически отсутствуют (см. Шеол). В каноне Нового завета предупреждение об угрозе страшного суда и А. занимает важное место, но чувственная детализация адских мучений отсутствует. Состояние пребывающего в А. описывается не извне (как зрелище), но изнутри (как боль); упоминания об А. в притчах Иисуса Христа рефреном замыкаются словами: «там будет плач и скрежет зубов» (Матф. 8, 12; 13,42 и .50; 22, 13; 24, 51; 25, 30). А. определяется как «мука вечная» (25, 46), «тьма внешняя» (8, 12 и др.; по церковно-славянски «тьма кромешная»). Пребывание в А. — это не вечная жизнь, хотя бы в страдании, но мука вечной смерти; когда для него подбирается метафора, это не образ пытки, а образ умерщвления (осуждённого раба из притчи «рассекают», Матф. 24, 51), а сам страждущий в А. сравнивается с трупом [ветхозаветные слова о трупах отступников — «червь их не умрёт, и огонь их не угаснет», Ис. 66, 24 (ср. Геенна как синоним А.) трижды повторены Иисусом Христом об отверженных в А.: Мк. 9, 44, 46, 48]. Наиболее устойчивая конкретная черта А. в Новом завете — это упоминание огня, символический характер которого выявлен через очевидную цитатность соответствующих мест: уподобление А. «печи огненной» (Матф. 13, 42) соотносится с контекстом популярных легенд о каре, которой были подвергнуты Авраам и гонители трёх отроков, а образ А. как «озера огненного и серного» (Апок. 20, 10; 21,8; уже в кумранских текстах А. назван «мраком вечного огня» и говорится о наказании «серным огнём») — с образностью ветхозаветного повествования о дожде огня и серы над Содомом и Гоморрой (Быт. 19, 24). Символика огня получает особенно глубокие измерения, поскольку огонь — это метафора для описания самого бога: Яхве — «огнь поядающий» (Втор. 4, 24, цитируется в Новом завете — Евр. 12, 29); явление духа святого — «разделяющиеся языки, как бы огненные» (Деян. 2, 3); причастие сравнивается в православных молитвах с огнём, очищающим достойных и опаляющим недостойных. Отсюда представление, что по существу нет какого-то особого адского огня, но всё тот же огонь и жар бога, который составляет блаженство достойных, но мучительно жжёт чуждых ему и холодных жителей А. (такова, например, интерпретация сирийского мистика 7 в. Исаака Сириянина). Такое понимание А. не раз возрождалось мистическими писателями средневековья, а в новое время — художественной и философско-идеалистической литературой (вплоть до Ц. М. Достоевского в «Братьях Карамазовых» и Ж. Бернаноса в «Дневнике сельского кюре»). Однако одновременно создаются чувственно-детализированные картины А. и адских мучений, рассчитанные на устрашение массового воображения. А. рисуется как застенок божественной юстиции, в котором царствует сатана с бесами (чертями) в роли усердных палачей; как место чувственных пыток, применяемых за различные категории грехов по некоему потустороннему уголовному кодексу (причём в соответствии с духом архаического судопроизводства виновный терпит кару в погрешившем члене своего тела, вообще род наказания наглядно отвечает роду преступления: клеветники, грешившие языком, за язык и подвешены; лжесвидетели, таившие в устах ложь, мучимы огнём, наполнившим их рот; ленивцы, в неурочное время нежившиеся в постели, простёрты на ложах из огня; женщины, вытравлявшие плод, обречены кормить грудью жалящих змей, и т. д.). Эти подробности в изобилии содержатся в многочисленных апокрифах и «видениях» — от раннехристианского «Апокалипсиса Петра» (нач. 2 в.) и «Апокалипсиса Павла» (различные слои текста от 2 или 3 в. до 5 в.) до византийского «Апокалипсиса Анастасии» (11 или 12 в.), западноевропейского «Видения Тнугдала» (сер. 12 в., позднейшие переработки) или, наконец, многих «духовных стихов» русского фольклора, трактовавшего эту тему с большим интересом:

«И грешником место уготовано —

Прелютыя муки, разноличныя.

Где ворам, где татем, где разбойникам,

А где пияницам, где корчемницам,

А где блудницам, душегубницам?

А блудницы пойдут во вечный огонь,

А татие пойдут в великий страх,

Разбойники пойдут в грозу лютую;

А чародеи отъидут в тяжкий смрад,

И ясти их будут змеи лютыя;

Сребролюбцам место — неусыпный червь;

А мраз зело лют будет немилостивым;

А убийцам будет скрежет зубный;

А пияницы в смолу горячую;

Смехотворцы и глумословцы на вечный плач;

И всякому будет по делом его».

(Калики перехожие, Сб. стихов и исследование П. Бессонова, вып. 5, М., 1864, с. 195.)

Эта тысячелетняя литературно-фольклорная традиция, содержавшая актуальные отклики на условия народного быта, но консервативная в своих основаниях, уходит своими корнями в дохристианскую древность; она уна следовала топику позднеиудейских апокрифов (напр., «Книги Еноха», 2 в. до н. э.), направление которых непосредственно продолжила, но переняла также и мотивы языческих (греческих, особенно орфических, отчасти египетских) описаний загробного мира. Уже само слово (Бйьзт (легитимированное греч. текстом Библии как передача евр. «шеол») образовало мост между христианскими понятиями и языческой мифологией айда; характерно, что в византийских проповедях (напр., у Евсевия Кесарийского, 3—4 вв.) и гимнах (у Романа Сладкопевца, конец 5 — 6 вв.) на сошествие во ад (Иисуса Христа), а также в византийской иконографии фигурирует олицетворённый Аид, совещающийся с сатаной, созывающий для борьбы свою рать, держащий грешников на своём лоне, которое являет собой дьявольскую травестию лона авраамова. Популярные перечни, приводившие в систему казусы преступления и возможности наказания, переходили, чуть варьируясь, из века в век, из эпохи в эпоху, из одной этнической, культурной и конфессиональной среды в другую; и это относится не только к ним. Так, мотив дарования грешникам сроков временного отдыха от мук А., характерный для расхожей послебиблейской иудаистической литературы, встречается и в христианских апокрифах (напр., в визант. и слав, рассказах о хождении богородицы по мукам), где сроки эти переносятся с субботы на время между страстным четвергом и пятидесятницей. Логическое упорядочение представлений об А. порождало (для средневекового религиозного сознания) некоторые затруднения в согласовании, во-первых, отнесения окончательного приговора грешной душе к эсхатологическому моменту страшного суда с представлением о том, что душа идёт в А. немедленно после смерти грешника; во-вторых, бестелесности души с материальным характером мучений; в-третьих, предполагаемой неминуемости А. для всех нехристиан с невинностью младенцев, умерших некрещёными, или праведных язычников. Ранние христиане воспринимали любое (кроме райского) состояние души до страшного суда как принципиально временное; лишь впоследствии, когда сложилась статичная картина универсума с раем вверху, А. внизу и стабилизировавшимся на иерархической основе «христианским миром» посредине, этот принцип временности был забыт (что выявилось, между прочим, в конфессиональной полемике по вопросу о чистилище). Но и в средние века полагали, что муки А. ныне — лишь тень мук, которые наступят после страшного суда, когда воссоединение душ с воскресшими телами даст и раю и А. окончательную полноту реальности. Попытка разрешить третье затруднение побудила постулировать (в католической традиции) существование преддверия А. — лимба, где пребывают невинные, но не просвещённые благодатью христианской веры души, свободные от наказаний. Все эти мотивы получили поэтическое выражение в «Божественной комедии» Данте (часть 1-я — «Ад»), Он изображает А. как подземную воронкообразную пропасть, которая, сужаясь, достигает центра земного шара; склоны пропасти опоясаны концентрическими уступами, «кругами» А. (их девять), в каждом круге мучаются определённые категории грешников. В дантовом А. протекают реки античного айда, образующие как бы единый поток, превращающийся в центре земли в ледяное озеро Коцит; Харон, перевозчик душ умерших античного айда, в дантовом А. превратился в беса; степень наказания грешникам назначает Минос (один из судей античного айда), также превращенный у Данте в беса. В девятом «круге», на самом дне А., образованном ледяным озером Коцит, посредине, в самом центре вселенной, — вмёрзший в льдину Люцифер, верховный дьявол, терзает в своих трёх пастях главных грешников («предателей величества земного и небесного»). Систематизированная «модель» А. в «Божественной комедии» со всеми её компонентами — чёткой последовательностью девяти кругов, дающей «опрокинутый», негативный образ небесной иерархии, обстоятельной классификацией разрядов грешников, логико-аллегорической связью между образом вины и образом кары, наглядной детализацией картин отчаяния мучимых и палаческой грубостью бесов — представляет собой гениальное поэтическое обобщение и преобразование средневековых представлений об А. О понятиях, близких А., см. Тартар (греч.), Нарака (индуистск., буддийск.), Диюй (кит.), Джаханнам (мусульм.).

С. С. Аверинцев.

Ад в виде пасти дьявола. Миниатюра к псалтыри Анри де Блуа. Сер. 12 в. Лондон, Британский музей.

Характеристики

Список файлов книги