Д. Реале Д. Антиссери. История западной философии с древней (1092776), страница 11
Текст из файла (страница 11)
Лессинг говорил, что от исторического факта нельзя перейти к осознанию вечного. Кьеркегору претят спекулятивное понимание христианства и попытки удостоверить его с помощью философии. Не проверять, а верить. А чтобы верить, не обязательно иметь перед глазами Христа. Видеть человека — еще недостаточно для того, чтобы поверить, что именно этот человек — Бог. Только вера дает возможность увидеть в исторически конкретном вечное. А в перспективе вечности «любая эпоха современна».
Кьеркегор считает, что «истина субъективна». «Никто не заменит меня пред Богом», «Будь пред Богом один на один» — таков императив рыцаря веры, ответствующего за себя в условиях абсолютной изоляции. Впрочем, быть рыцарем непросто, страх толкает «быть, как все». Кажется, такая логика оправдана, и «масса обезьян создает впечатление могучей силы». Однако люди, предпочитающие «быть, как все», преступают против собственного величия и достоинства. «Обезьянья масса — владычица без владений! Бог отвернется от нее».
159
5.5. Принцип христианства
«Сначала определить свое отношение к Богу, и лишь затем — к другим». Такая последовательность продиктована фактом наличия бесконечной дистанции между Творцом и человеком. С помощью благодати качественная дистанция может быть сокращена, подлинная экзистенция раскрывается перед лицом Бога, когда слетают враз все маски, иллюзорное, фиктивное. «Чтобы поплыть, надо раздеться; так, желая достичь истины, следует внутренне освободиться: мысли, идеи, все, связанное с эгоизмом, отбросить, остаться нагим, когда это необходимо». Плуты и канальи, «профессора и пастыри» вместо того, чтобы служить вечности, угождают времени. «Осуществить полное равенство в мирской среде, сущность которой — различие, осуществить мирское равенство, творя различия, — как это возможно?.. Лишь религиозное может при помощи вечного довести до конца человеческое равенство: человечность; богоугодное, сущностное, немирское, подлинное, единственно возможное равенство — да будет в том его величие — религиозно, оно и есть истинная человечность... теперь, когда вследствие самосожжения, причиной и поводом которого стало трение мирского о мирское, мир охвачен пожаром, для нашего времени настоятельно необходимо то, что исчерпывающе выражает одно слово — вечность. Несчастье нашего времени именно в том, что оно стало наконец нетерпеливым "временем", которое не желает и слышать о вечности, более того, оно благонамеренно и притворно подражательно. В порыве бешенства временное жаждет превратить вечное во что-то совершенно лишнее. Но тому век не бывать, ибо чем более воображают, что можно обойтись без вечного, чем более настаивают на его бесполезности, тем более в нем нуждаются» («Hiin Enkelte», «Единичный», предисловие к «Взгляду на мою деятельность как писателя»).
К христианству, писал Кьеркегор, «меня привела личная потребность, но я понял, что именно в нем нуждается наш век... Христианство стало задачей всей моей жизни, с глубоким смирением понял я, что и самой длинной жизни не хватило бы, чтобы исполнить эту миссию». Таким образом, мы не слишком ошибемся, назвав экзистенциальную философию Кьергекора подлинной теологией опыта, или, точнее, теологической биографией.
160
5.6. Возможность, страх и отчаяние
С духовной стороны человека характеризует его свойство быть единственным в своем роде. В животном мире преобладает родовое начало, а потому царствует необходимость, законы которой изучает наука. В сфере становящегося, исторического, событийного экзистенция уже больше напоминает царство свободы. Человек выбирает свое бытие, а значит, его экзистенциальная реальность не столько необходимость, сколько возможность. Все одинаково возможно, реально достижимо все. Но здесь есть обратная сторона: ни на что нельзя претендовать в абсолютном смысле.
Экзистенция — это свобода и возможность, возможность также не выбирать, остаться парализованным перед угрозой небытия выбрать и погибнуть. Реальность поэтому дана как возможность и страх — чистое переживание возможного, — страх того, что может произойти нечто гораздо более ужасное, чем есть в реальности. Возможность отсылает к будущему: будущее во времени дано как возможность. Будущее и страх сопряжены друг с другом. В этом контексте понятно, почему Кьеркегор настаивает на том, что «он был и остается религиозным писателем». Страх неотделим от человеческой жизни: того, кто погряз в грехе, страшит возможное наказание, освободившегося от греха гложет страх нового падения. Он «разрушает все начинания, обнажая их иллюзорность. Ни одному инквизитору не изобрести таких мучений, как страх. Он поражает в момент наибольшей слабости, от него не скрыться ни в суете развлечений, ни в работе, ни днем, ни ночью». Страх порождает искус самоубийства, но это — способ уйти, ничему не научившись. Лучше дать тревоге войти и довершить начатое дело, суть которого — в прояснении, что это «Бог гонит человека беспокойством, ибо хочет быть любимым».
Если страх характеризует отношения человека с миром, то отношение с самим собой характеризуется как отчаяние от непонимания своей сути. Отчаяние, по Кьеркегору, — это вина человека, внутренно не принимающего самого себя. Ненавидя экзистенцию, но любя себя, человек нередко пытается то стать творцом, «ужасным богом», то раствориться в удовольствиях. Но ни в первом, ни во втором найти себя он не может, отсюда и отчаяние, «смертельная болезнь», «вечное умирание без конца», неудающееся саморазрушение. Ни одно из земных страданий, ни даже смерть не могут сравниться с чудовищной силой отчаяния. Отчаявшийся болен смертью, умирание «Я» составляет суть его жизни. Каждый человек, уверен философ, близок к отчаянию. А тот, кто не замечает этого, возможно, ближе других к опасной черте. Это продолжается, пока мы не обратимся к себе, не пожелаем быть собой. Источник отчаяния — в неприкаянности, в «нежелании отдаться в руки Господа. Но, отрицая Бога, мы отрицаем себя, удаляемся от единственного родника, источника живой воды».
161
Если истина приходит от Бога, то не значит ли это, что христианин должен быть в «серьезном конфликте с этим миром», что последняя степень отчаяния и тоски будет значить, что он созрел наконец для вечности? «Как прислушивается путешественник, исколесивший весь мир в поисках певца или певицы с самым чистым и совершенным голосом, так Господь прислушивается к нашим земным голосам. И стоит ему заслышать мольбу отчаявшегося до крайности человека, он говорит себе: вот нужный тон. "Вот он", — как если бы это было его открытие. Но Он и в самом деле знал это, ибо Он в каждом из нас, поскольку Бог помогает лишь так, как это может сделать свобода. Каково же изумление человека, благодарящего Бога за помощь... Полный признательности, он возноситмолитвуво славу Бога, прося его оставить все, как есть, так, как сделано Богом. Ибо он не верит себе, он верит только Богу».
5.7. Кьеркегор: наука и сциентизм
Поскольку установлена первостепенность Бога и веры, наука как форма жизни противопоставлена вере как неподлинная экзистенция подлинной. «Трактовать изобретение микроскопа как небольшое развлечение — куда ни шло, но приписывать ему серьезность было бы слишком... Если одним мановением жезла Творец привел все в движение, то что Ему стоит показать нелепость всех расчетов наблюдателей?» Лицемерно считать, по мнению Кьеркегора, что «науки ведут к Богу». Какая суетность — изображать Господа этаким феноменальным художником, творения которого не всем доступно понять! «Но религия утверждает, что никому, прямо-таки ни одному из нас не доступны помыслы Всевышнего. И самый мудрый пред ним должен смиренно склонить голову, как самый невежественный. В этом глубокая суть сократического незнания: отвергнуть со всей силой страсти любопытство всякого рода, чтобы смиренно предстать пред лицом Бога».
Натуралистически объяснять растения, звезды, камни, предположим, надо, но в этом же ключе браться за дух человеческий — «богохульство, изобретенное, чтобы ослабить религиозную и этическую страсть». Микроскоп, как и другие научные методы, не решает экзистенциальных проблем, ибо между человеком и Богом — пропасть бесконечная. Попытка ликвидировать Бога, заменив его толпой претенциозных натуралистов, делающих из своих «законов» религию, и ставя себя на его место, — не безумие ли это? Дух нерушим своей моральной определенностью, он не способен жить в ожидании последних известий из газет или журналов. Какие открытия сделала наука в области этики? И «меняется ли поведение людей, если они верят, что Солнце вращается вокруг неподвижной Земли?»
162
Даже когда естественные науки опровергают некоторые положения Писания (относительно возраста Вселенной, например), нечто остается совершенно неизменным, и это — этические требования. Но именно нерушимость моральных устоев мало устраивает тех, кто стремится «к языческим наслаждениям. И тогда они лицемерно изобретают так называемые научные доводы!»
Бог почему-то не позаботился о паровой машине и печатном искусстве — в Откровении об этом ничего нет. Скорее он «искушает людей, позволяя им городить то здесь, то там галиматью, чтобы в конце концов скандализировать девиз всех натуралистов и высокочтимой научной общественности — "Один за всех, и все за одного"!»
5.8. Кьеркегор и «научная теология»
Если дело обстоит именно так, то теология оказывается в трагикомической ситуации, ведь и она, желая быть научной, проигрывает партию. Если бы не серьезность ситуации, трудно было бы не посмеяться над страстным желанием теологии отдаться науке. Возмездием стали утрата искренности перед Богом и неверие в Священное Писание. «Господь наш освистан естественными науками!» — так оценил положение Лютер.
В «научной теологии» так же мало смысла, как в «систематической теологии» гегелевского типа. Ее создали из страха, а не силой веры. «Сами по себе заявления науки не имеют большого значения, — категоричен философ. — Светская культура делает теологов боязливыми: они только тем и озабочены, чтобы придать наукообразие своим доводам. Их страшит перспектива остаться один на один с черным человеком, как не раз случалось с "системой". То, в чем они действительно нуждаются, — это "vis comica" ("сила комического") и личное мужество. Следует понять комичность заявлений, будто правота научных основоположений означает подрыв религиозной точки зрения. Личное мужество, с другой стороны, необходимо, чтобы понять, что следует бояться Бога, а не людей».
Научный поиск бесконечен, и если ученого-натуралиста не беспокоит это обстоятельство, то это значит, что он не мыслитель. Танталовы муки интеллектуализма могут прекратиться лишь для того, кто внял отчетливому призыву духа: «Hic Rhodus, hie salta» («Здесь Родос, здесь прыгай»). Даже когда мир будет объят пламенем, разлагаясь на элементы, дух останется при своем: «Ты должен верить». Эта смиренная мудрость духа, способная умерить суетность, так же аристократична, как и наблюдение в микроскоп, своей достоверностью.
163
Главное возражение, выдвигаемое Кьеркегором против естественных наук (в действительности против позитивистского сциентизма), состоит в следующем: «Возможно ли, чтобы человек, воспринимая себя как духовное существо, мог увлечься мечтой о естественных науках (эмпиричных по содержанию?» Естествоиспытатель — человек, наделенный талантом, чувством и изобретательностью, но при этом не постигающий самого себя. Если наука становится формой жизни, то это великолепный способ «воспевать мир, восхищаться открытиями и мастерством. Но при этом остается открытой проблема, как познать свою духовную суть».
Глава одиннадцатая
Ницше. Верность земному и переоценка ценностей
1. НИЦШЕ КАК ИНТЕРПРЕТАТОР СОБСТВЕННОЙ СУДЬБЫ
Беспощадный критик прошлого, ниспровергатель традиционных ценностей, возвестивший о новом типе человека, Фридрих Ницше (1844—1900) писал: «Я знаю свою судьбу. Мое имя будут вспоминать в связи с кризисом, какого никогда не было на земле, глубочайшим конфликтом сознания, разрывом со всем, во что раньше свято верили. Я не человек, я динамит. Я опровергаю все, как никто и никогда не опровергал, и все же я — антитезис негативного духа... И вместе с тем, я еще и необходимым образом — человек судьбы. В самом деле, когда правда вступает в борьбу с веками преступлений и лжи, земля сотрясается в конвульсиях, которые нам и не снились. Концепция политики похожа на поле брани, все формы власти старого общества взлетели в воздух, ибо основывались на лжи. Грядут войны, каких еще земля не видала. С меня начинается на земле великая политика».
Ницше понимает себя как человека судьбы, того, кто противостоит всему. Он противостоит позитивизму и его вере в факт, потому что факт глуп и туп, он скорее телок, чем Бог. Ницше противостоит идеализму и историцизму, поскольку «прогресс — всего лишь новомодная идея, к тому же ложная». Претензии точных наук на обладание истиной не имеют под собой почвы. В пику спиритуалистам всех мастей он провозглашает смерть Бога. Ничего нет более нездорового, чем христианство и христианское сострадание. «Величайшим апостолом мести был Павел». Морали рабов Ницше противопоставляет мораль аристократов. Сказать «да» самому себе — в этом триумф аристократической морали, в то время как раб привык говорить «да» другому, только не самому себе. «Умоляю вас, братья мои, останьтесь верными земле, не доверяйтесь тем, кто внушает вам сверхъестественные надежды. Они отравляют вас, сознательно
266
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
