Творчество М.А. Шолохова

Творчество М.А. Шолохова (1905-1984)

План:

1. Первые сборники рассказов: «Лазоревая степь», «Донские рассказы».
2. Роман-эпопея «Тихий Дон»: творческая история, система образов, трагическая судьба донщины, казачества и др.
3. Роман Шолохова «Поднятая целина»: идеологический пафос, система образов, достоинства и недостатки романа.
4. Тема ВОВ в прозе писателя (рассказы «Наука ненависти», «Судьба человека», роман «Они сражались за Родину»).

Литература:

1. Бирюков Ф. Художественные открытия Шолохова. М., 1980.

2. Бирюков Ф. Великий художник современности. М., 1983.

3. Гура В. Как создавался «Тихий Дон». м., 1980.

4. Петелин В. С. Михаил Шолохов. М., 1982.

5. Прийма К. «Тихий Дон» – литература и история. М., 1982.

6. Тамахин В. М. Поэтика Шолохова – романиста. Ставрополь. 1980.

Рекомендуемые материалы

7. Литвинова В. М. Шолохов. М., 1978.

8. Литвинов В. Вокруг Шолохова. М., 1991.

9. Колодный Л. Кто написал «Тихий Дон», М., 1995.

10. Писатель и вождь: п6р6писка М. А. Шолохова с Сталиным. 1931 – 50 М., 1997. IX Л. Леонов – 44.

«Я хотел, чтобы мои книги помогали людям стать лучше, стать чище душой», — эти слова были произнесены М.А. Шолоховым в 1965 г., когда ему была вручена Нобелевская премия за роман «Ти­хий Дон». В своей нобелевской речи он говорил о единственном призвании художника: «Говорить с читателем честно, говорить людям правду — подчас суровую, но всегда мужественную».

Михаил Александрович Шолохов родился в 1905 г. на хуторе Кружилине станицы Вешенской. Желание серьезно заниматься литературной работой заставило Шолохова приехать в 1922 г. в Москву, где он познакомился с поэтами и писателями литера­турной группы «Молодая гвардия»: В.Кудашевым, М. Колосовым, И. Величко, Н. Стальским, И. Молчановым. В 1923 г. в газете «Юно­шеская правда» появляется его первый фельетон «Испытание», а в декабре следующего года газета «Молодой ленинец» публикует первый рассказ «Родинка» о судьбе донского казачества. Давно замечено, что человек, специально изучающий жизнь народа, не может художественно отразить ее (в лучшем случае, это бу­дет точная копия). Изображение удивительно простой, но бе­зумно сложной жизни, как правило, под силу только человеку, который растет из самих ее глубин, видит ее изо дня в день: «Я родился на Дону. Я жил в районе станицы Вешенской, где разворачивались события моей книги, и живу там сейчас. Нас невозможно разделить».

В 1926 г. выходят одновременно два сборника молодого автора: «Донские рассказы» и «Лазоревая степь».Предисловие к «Дон­ским рассказам» было написано А.С.Серафимовичем, с кото­рым Шолохов познакомился в 1925 г. и мнение которого для на­чинающего автора было крайне важно. Серафимович в должной мере оценил талант Шолохова: «Как степной цветок, живым пятном встают рассказы т. Шолохова. Просто, ярко, и рассказываемое чувствуешь — перед глазами стоит. Образный язык, тот цветной язык, которым говорит казачество. Сжато, и эта сжа­тость полна жизни, напряжения и правды. Чувство меры в острых моментах, и оттого они пронизывают. Огромное значение того, о чем рассказывает. Тонкий схватывающий глаз. Умение выбрать из многих признаков наихарактернейшие».

В центре внимания рассказов — люди, разделенные революци­ей, гражданской войной. В рассказе «Родинка» главными героями являются командир эскадрона Николай Кошевой и атаман банды. Каждый из них борется за свою правду и за каждым идут люди. Николая уважают за храбрость, самоотверженность, за то, что он свой: в мировую войну без вести пропал его отец, умерла мать, на своей спине он испытал власть богатеев. Атамана банды — пожи­лого казака — поддерживают его люди, потому что верят ему и сам он жизнью споем доказывал право быть тем, за кем пойдут. Преследуя в бою банду, молодой командир отбился от своих и был убит атаманом. Снимая сапоги с убитого, победитель увидел у него родинку. Она была точно такая, как у него самого. И понял атаман, что убил своего родного сына. В рассказе нет детального описания того, что чувствует этот человек. Трагедия описана буд­нично: «К груди прижимая, поцеловал атаман стынущие руки сына и, стиснув зубами запотевшую сталь маузера, выстрелил себе в рот». Теперь ушел из жизни другой человек, который понял, что не сможет жить с этой болью, не сумеет простить себе эту смерть, поначалу казавшуюся убийством врага, но обернувшуюся потерей единственно близкого человека.

В рассказе «Коловерть» ситуация как будто повторяется: ста­рый казак Крамсков и двое его старших сыновей сражаются в рядах красных, когда же попадают в плен к белогвардейцам, то расправу над ними учиняет белый офицер — младший сын Крам-скова. Сможет ли он в дальнейшем жить с этим? Понял ли его отец, что младший сын сделал свой выбор, от которого не отка­жется. События гражданской войны предстают страшной трагеди­ей всего общества. В ней нет победителей и побежденных.

Автор пишет не только о классовой междоусобице и ожесто­ченности, разъедающих души, но и том, что жизнь все-таки про­должается.

В рассказе «Продкомиссар» трагедия одного человека становится истоком новой жизни для других. Уходя от погони, комсомолец Бодягин жертвуя собой, спасает замерзающего в снегу мальчишку. В рассказе «Чужая кровь» старый Гаврила и его жена выхаживают тяжело раненного красноармейца Николая Косых, чужого маль­чика с Урала. Их сын погиб, сражаясь за белогвардейцев. И когда Николай покидает эту семью, расставание воспринимается стари­ками как трагедия. Но остается память, возвращающая к тому вре­мени, когда сердца застывали от боли к тем, кто их спас в это трудное время. И Николай не забудет, какой дорогой ценой запла­чено за его жизнь, и старики будут помнить чужака, вернувшего их к жизни.

У Шолохова — зрелого мастера — есть фраза, ставшая уже в наше время крылатой: «Слово нужно не для раскраски, а для точ­ности, правды. Только — для этого, а все остальное игра, пусть даже самая искусная». Неслучайно А.С. Серафимович писал: «Дон, степь, казачество, его история, его быт, его психология, вся эта громадина неохватимо надвинулась со всех сторон и кровно связа­на с психологией, с чувством самого писателя». Шолохов вводит в литературу казачье просторечье, фразеологические обороты и от­дельные слова, свойственные говору донских казаков. Он проявля­ет себя как художник: «щеки, вспаханные морщинами», «дышло Большой Медведицы», «прижухлый хутор».

Рассказы Шолохова по своему содержанию воспринимаются не только как предтеча «Тихого Дона», но и как следование склады­вающейся традиции отражения гражданской войны, отраженной в произведениях И.Бабеля, А.Фадеева, А.Неверова, Л.Сейфуллиной, Л.Леонова и других.

В 1926 г. Шолохов начинает работу над «Тихим Доном». Здесь необходимо небольшое уточнение: годом раньше писатель при­ступает к работе над романом «Донщина», описывающим поход генерала Корнилова. В процессе работы Шолохов понял, что без предыстории казачества «не под силу» создать правдивую лето­пись времени. Он остановил работу над «Донщиной», а «через год взялся снова», решив показать довоенное казачество. Первая книга «Тихого Дона» увидела свет на страницах журнала «Ок­тябрь» в 1927 году.

Год спустя там же печатается вторая книга «Тихого Дона», в которую вошли «корниловские» главы «Донщины», отложенной автором. Самой драматичной оказалась публикация третьей книги романа. В центре повествования этой части — восстание казаков 1919 г. В 1929 г. «Октябрь» (№ 1 — 3) опубликовал только первые одиннадцать глав и без предупреждения оборвал печатание рома­на; в 1930— 1931 гг. в отдельных изданиях (газетах «Вечерняя Моск­ва», «Молот», журналах «Огонек», «30 дней», «Красноармеец и краснофлотец») появляются отрывки следующих глав. После угро­зы Шолохова забрать свой роман из редакции в 1932 г. «Октябрь» (№ 5) допечатал книгу. Решающим при публикации оказалось вме­шательство Сталина, с которым Шолохов встретился на даче у М. Горького. Сталин одной фразой подвел итог разговора с писа­телями: «Третью книгу «Тихого Дона» печатать будем!» Работа над четвертой книгой была закончена в 1939 г., в 1940 — восьмая часть романа появилась в журнале «Новый мир» (№ 2 — 3).

Хронологические рамки в романе четко определены: май 1912 — март 1922 года. Это десятилетие делится на две равные половины Октябрем 1917 г.: до революции и после революции. Соответствен­но строится композиция книги. Первая часть посвящена мирной жизни казаков, предшествовавшей Первой мировой войне, и са­мой войне. Мирная жизнь оказывается расколотой войной. Все опи­сываемые события рассматриваются автором в сравнении: как было раньше и что стало теперь.

Особое очарование художественному произведению придает философская глубина романа и его связь с традициями народно­го творчества. Пословицы, поговорки, песни передают настрое­ние, переживания героев и открывают глубины контекста рома­на-эпопеи.

Эпиграфом к первой книге послужили старинные казачьи песни:

Не сохами-то славная землюшка наша распахана...

Распахана наша землюшка лошадиными копытами,

А засеяна славная зсмлюшка казацкими головами,

Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами,

Увешан наш батюшка тихий Дон сиротами,

Наполнена волна в тихом Дону отцовскими, материнскими слезами.

***

Ой ты, наш батюшка тихий Дон!

Ой, что же ты, тихий Дон, мутнехонек течешь?

Ах, как мне, тиху Дону, не мутну течи!

Со дна меня, тиха Дона, студены ключи бьют,

Посредь меня, тиха Дона, бела рыбица мутит.

Двойной эпиграф задает одновременно темы и первой книге, и всему «Тихому Дону». Первый эпиграф помогает оценить событияпервой книги в русле сложившейся жизни казачества. Испокон веков казаки прерывали свой мирный труд для военных битв. Так и сейчас, мирное дело —- покос жита — был прерван появлением верхового, в правой руке которого «вяло вился запыленный красный флажок». Он крикнул только одно слово: «сполох», а у Петра Мелехова одно осталось в памяти: «тяжкий хрип полузагнанного коня и, когда глянул вслед ему, — мокрый, отливающий стальным блеском круп». Слово «сполох» для казака означало одно — несчастье. Так для них началась война: «Со всех сторон по желтым скошенным кулигам хлеба скакали к хутору казаки. По степи, до самого желтеющего в дымчатой непрогляди бугра, вздували комочки пыли всадники, а там, где выбравшись на шлях, скакали они толпою, тянулся к хутору серый хвостище пыли. Караки, числившиеся на военной службе, бросали работу, выпрягали из косилок лошадей, мчались в хутор».

Казаков отправляют к русско-австрийской границе. Их пока со­провождают «любопытствующе-благоговейные взгляды», «газеты, захлебывающиеся воем» да улыбающиеся женщины, махающие платочками. Лишь под Воронежем встретится казакам пьяненький старичок железнодорожник, который с укоризной будет глядеть им вслед: «Милая ты моя... говядинка!»

Слова старика перечеркивают показную казацкую удаль, знает этот старый человек, что на самом деле обозначает слово «сполох»: это — кровь, боль, страдание, война. Пройдет совсем немно­го времени, и увидит Григорий Мелехов, как умирают казаки: «Первым упал с коня хорунжий Ляховский. На него наскакал Про­хор... Резцом, как алмазом на стекле, вырезала память Григория и удержала надолго розовые десны Прохорова коня с ощеренными плитами зубов, Прохора, упавшего плашмя, растоптанного копы­тами скакавшего сзади казака... Падали еще. Казаки падали и кони». Шолохов нигде не употребляет слово — «погибали», оно здесь бу­дет лишним и неправильным, слово «падали» обозначает верно суть происходящего.

Война проверяет сущность человека. Дряхлый дед, участник турецкой войны, поучая молодых, советует: «Помните одно: хо­чешь живым быть, из смертного боя целым выйти — надо чело­вечью правду блюсти». «Человечьей правдой» оказывается тот порядок, который веками выверялся казаками: «Чужого на вой­не не бери — раз. Женщин упаси Бог трогать, и ишо молитву такую надо знать».

Изобразительная манера Шолохова заставляет воспринимать ху­дожественное пространство романа сразу в двух плоскостях: война казаков в чужих краях и ожидание их в родном доме. Судьбы вою­ющих казаков неразрывно связаны с теми, кто не принимает пря­мого участия в баталиях: «И сколько ни будут простоволосые ка­зачки выбегать на проулки и глядеть из-под ладоней, — не дож­даться милых сердцу! Сколько ни будет из опухших и выцветших глаз ручьиться слез, — не замыть тоски! Сколько ни голосить в дни годовщины и поминок, — не донесет восточный ветер криков их до Галиции и Восточной Пруссии, до осевших холмиков брат­ских могил!»

Вторая песня эпиграфа связывает все четыре книги воедино. Образ «мутнехонька» Дона приобретает символическое значение и открывает в каждой книге новую грань восприятия мира. В первой книге «муть» Дона ассоциируется с нарушением привычного мир­ного уклада жизни. Во второй книге он уже воспринимается как «смутность» в мыслях, как «смута» времени.

Вторая часть эпопеи повествует о событиях конца 1916 г. — до апреля 1918 г. «Сполох» первой книги превращается в братоубий­ственную войну во второй. Шолохов, показывая разных людей: и тех, которым путь ясен, и тех, от которых еще сокрыта дорога, — предлагает задуматься о выборе человека в это смутное время. Каж­дая смерть человека свидетельствует о чудовищном отступлении от порядка мира. Нет оправдания расправе. Бунчук устраивает са­мосуд над Калмыковым и на вопрос Митрича отвечает: «Они нас или мы их!.. Середки нету». Эта «середка», вернее ее отсутствие, — есть беззаконие, обрушившееся на людей. В книге часто повторяет­ся слово «правда». Люди ищут правду: ищет ее Митька Коршунов, Григорий Мелехов; за свою правду будет ранен, а потом убит Илья Бунчук и за свою — Чернецов, о своей правде будет говорить Под­телков перед казнью, о правде красногвардейца Валета будет на­писано славянской черной вязью на кресте его могилы. Трагедия состоит в том, что правда одна, и она не делится на белых и крас­ных. Символичным становится диалог подъесаула Шеина и Подтелкова. Последнему Шеин обещает, что, мол, казаки «очнутся — и тебя же повесют». Пророчество сбывается. А вопрос остается: с кем же правда?

Финальная часть книги подсказывает ответ. Яблоновские каза­ки похоронили красногвардейца Валета: «Положили в могилу по-христиански: головой на запад; присыпали густым черноземом». А спустя полмесяца какой-то старик «вырыл в головах могилы ямку, поставил на свежеоструганном дубовом устое часовню. Под тре­угольным навесом ее в темноте теплился скорбный лик Божьей матери, внизу на карнизе навеса мохнатилась черная вязь славян­ского письма:

В годину смуты и разврата

Не осудите, братья, брата.

Главные заповеди мирной жизни были забыты. Не случайно Христоня, уводя «взбесившегося» Григория от Подтелкова, про­износит: «Господи Боже, что делается с людьми?» Из жизни каж­дого отдельно и всех вместе как будто вырвали корень, составляю­щий основу. И нужно новый наращивать, чтобы жить дальше.

Третья книга эпопеи повествует о событиях Верхне-Донского восстания 1919 г. Эпиграфом для нее тоже послужила старинная казачья песня:

Как ты, батюшка, славный тихий Дон,
Ты кормилец наш Дон Иванович,
Про тебя летит слава добрая,
Слава добрая, речь хорошая,
Как бывало все ты быстер бежишь,
Ты быстер бежишь, все чистехонек,

А теперь ты, Дон, все мутен течешь,

Помутился весь сверху донизу.

Речь возговорит славный тихий Дон:

«Уж как-то мне все мутну не быть.

Распустил я своих ясных соколов,

Ясных соколов — донских казаков,

Размываются без меня мои круты бережки,

Высыпаются без них косы желтым песком».

Слова песни обретают философско-трагическое звучание, ибо оказываются связанными прочными нитями с традицией предше­ствующей литературы. «Мутен» Дон ассоциативно связан с заму­тившимися водами «быстрой Каялы», с водами быстрого Днест­ра, уносящих казаков от шляхтичей. Кажется, что слова «Честь», «Брат», «Отечество» ушли из этой жизни, где каждый сам за себя. Для героев романа оказываются они не пустым звуком. Каждый борется за жизнь для себя и своих близких. Только время непости­жимое каждый раз поворачивает героев будто в другую сторону. И каждый раз оказывалось, что переступили черту, за которую человеку нельзя заходить. Михаил Кошевой записал в расстрельный список Мирона Коршунова как «богатея, нажитого от чужого труда». Его расстреляли. Митька Коршунов за смерть отца повесил мать Кошевого. В этот же список попала семья Мелеховых. Коше­вой убил Петра Мелехова, его жена Дарья застрелила Ивана Алексеевича... Жестокость всегда вызывает желание мстить. Смерть вы­зывает другую смерть. И кажется, никогда эта коловерть не кон­чится.

«Беды» и «тяготы» Верхне-Донского восстания были связаны с протестом казачества против разрушения самой жизни, которая складывалась веками и передавалась по наследству от поколения к поколению. Выступали против несправедливости и... порождали новую. Когда Кошевой уезжал из Татарского, он поджег «подряд семь домов», мстя таким образом станичникам за смерть матери. Выехав на бугор, он обернулся и увидел «на фоне аспидно-черного неба искристым лисьим хвостом распушилось рыжее пламя. Огонь то вздымался так, что отблески его мережили текучую быстринку Дона, то ниспадал, клонился на запад, с жадностью пожирая стро­ения. С востока набегал легкий степной ветерок. Он раздувал пламя и далеко нес с пожарища черные, углисто сверкающие хлопья...» Многозначительной эту фразу делает многоточие, заставляя вспом­нить ситуацию трагической судьбы казачества, которую знает чи­татель конца XX столетия. Четвертая книга эпопеи, рассказываю­щая о попытке противостояния отряда Фомина красным, пред­сказывает страдания, которые выпадут на долю донского казаче­ства. Красные жгут казачьи хутора, борются с сытостью, косно­стью, вероломством этих, «не принявших» революцию, людей. Ког­да Фомин предлагает Григорию остаться у него, тот отвечает: «У меня выбор, как в сказке про богатырей: налево поедешь — коня потеряешь, направо поедешь — убитым быть... И так — три доро­ги, и ни одной нету путевой... Деваться некуда, потому и выбрал... Вступаю в твою банду». И для Григория, и для большинства каза­ков, оказавшихся здесь, банда — что-то вроде убежища, в кото­ром надо переждать время, а потом уйти. Вопрос будет только один — куда?

Многие герои гибнут, так и не успев высказаться, так и не успев проявить себя в полной мере. Такова трагическая действи­тельность, потому что ими был сделан выбор и они пошли по своему пути. Шолохов одним из первых показал другой выбор, который сделала Россия. Дезертиры, принявшие Мелехова к себе (после разгрома соединения Фомина), удивляются тому, что он не может дождаться весны, когда будет объявлена амнистия. Пози­ция Мелехова: «Нет, не могу ждать», — это выбор своего пути, пути на страдание. Герой этого мира, по своей сути, есть сам мир — значит, мир тоже выбрал для себя страдание.

Текст «Тихого Дона» представляет собой удивительный меха­низм, образы которого неразрывно соединены между собой. Чет­вертая книга возвращает памятью к предыдущим трем: она логи­чески завершает эволюцию героев. Выбор Григория Мелехова не­возможно понять, если не помнить его разговор с дедом Гриша-ком, который пытается довести до разума его «сказание Иеремии-пророка». Григорий же, думая о таинственных, непонятных «рече­ниях» Библии, приходит к выводу: «И вот сроду люди так. Смоло­ду бесются, водку жрут и к другим грехам прикладываются, а под старость, что ни лютей смолоду был, то больше начинает за Бога хорониться... Ну уж ежели мне доведется до старости дожить, я эту хреновину не буду читать! Я до библиев не охотник».

В последней главе эпопеи автор показывает мир в двух измере­ниях: настоящем и будущем. В настоящем — у главного героя «это было все, что осталось у него в жизни, что пока еще роднило его с землей». В будущем — ...Мишатка все-таки «узнал в этом борода­том и страшном на вид человеке отца...».

Мир своих героев Шолохов видит изнутри. Ему понятны и доро­ги все приметы казачьего быта, он прекрасно знает казачий фольк­лор и донскую природу. Действие романа начинается с мая, с сезо­на «маетных» (т.е. трудных) крестьянских забот, которые в этом мире превращаются в военные, заканчивается же мартом — нача­лом весны, временем обновления и самой природы, и человека, временем, когда рождается надежда. Пейзажи в романе выполняют различные функции, но образ самой природы позволяет оценить философскую глубину произведения. Такой прием сопоставления жизни природы и человека называется «психологическим паралле­лизмом». Шолоховым он заимствован из фольклора и достигает в романе исключительной выразительности. Жизнь человека и при­роды сливается воедино, и одно не мыслится без другого. Жизнь для казаков — «тот же Дон», он то мелеет, то становится «полноводной рекой», он то разбивается на многие рукава, то течет единым пото­ком. Жизнь для казаков — та же земля, на которой «хлеб встает, потравленный скотом». Бурные события в жизни героев предвеща­ют «тучи», «ветер», «грозы». У природы есть удивительная способ­ность — обновляться. Чувство единения героев с природой, облада­ющей такой особенностью, говорит о многообразии жизни. Имен­но природа не позволяет в романе делить людей на плохих и хоро­ших, в ней самой оказываются сплетенными воедино, равно как и в человеке, благородство и жестокость, любовь и ненависть. Приро­да учит ценить красоту жизни: «Весной преобразился холмик моги­лы Валета, в мае бились возле часовни стрепета, выбили в голубом полыньке точек, примяли возле зеленый разлив зреющего пырея: бились за самку, за право на жизнь, на любовь, на размножение. А спустя немного тут же возле часовни, под кочкой, под лохматым покровом старюки-полыни, положила самка стрепета девять дым­чато-синих крапленых яиц и села на них, грея их теплом своего тела, защищая глянцево оперенным крылом».

В галерее характеров, описанных в романе, самым притягатель­ным является Григорий Мелехов, его путь — сложный, драматич­ный — типичен для поисков всего казачества. Он как будто соеди­нил в себе сложность и простоту огромного мира и непонятного времени. Многогранность образа помогает физически ощутить, каким же трудным является этот путь.

В Григории автор подчеркивает родовые черты Мелеховых: «Младший, Григорий, в отца попер: на полголовы выше Петра, хоть на шесть лет моложе, такой же, как у бати, вислый коршунячий нос, в чуть косых прорезях подсиненные миндалины горячих глаз, острые плиты скул обтянуты коричневой румянеющей ко­жей. Так же сутулился Григорий, как и отец, даже в улыбке было у обоих общее, звероватое». Григорий наследует не только внешность, но и особенности мелеховского характера: горячность, храбрость, прямодушие, честность. Именно поэтому он вступается за Акси­нью, избиваемую мужем: «Издали на Степана глядеть — казачка человек вытанцовывает. Так и подумал Гришка, увидев из окна горницы, как подпрыгивает Степан. А доглядел — и выскочил из куреня. К плетню бежал на цыпочках. Плотно прижав к груди за­немевшие кулаки; за ним следом тяжко тупал сапогами Петр. Че­рез высокий плетень Григорий махнул птицей. С разбегу сзади хло­быстнул занятого Степана. Тот качнулся и, обернувшись, пошел на Гришку медведем. Братья Мелеховы дрались отчаянно. Клевали Степана, как стервятники падаль. Несколько раз Гришка катился наземь, сбитый Степановой кулачной свинчаткой. Жидковат был против заматеревшего Степана». Эта сцена ассоциативно вызывает в памяти другую: «Прокофий раскидал шестерых казаков и, вло­мившись в горницу, сорвал со стены шашку. Давя друг друга, ка­заки шарахнулись из сенцев. Кружа над головой мерцающую, взвиз­гивающую шашку, Прокофий сбежал с крыльца. Толпа дрогнула и рассыпалась по двору...» Так дед Григория, Прокофий Мелехов, защищал свою любовь.

Испытанием на прочность для Григория становится бой, в ко­тором он впервые убил человека: «Григорий встретился с авст­рийцем взглядом. На него мертво глядели залитые смертным ужа­сом глаза. Австриец медленно сгибал колени. И в горле у него гу­дел булькающий хрип. Жмурясь, Григорий махнул шашкой. Удар с длинным потягом развалил череп надвое. Австриец упал, топыря руки, словно поскользнувшись; глухо стукнули о камень мостовой половинки черепной коробки». В этой войне казак Мелехов сра­жался храбро и самоотверженно, получил Георгиевский крест, а брату своему Петру признается: «...Уморился душой, я зараз будто недобитый какой... будто под мельничными жерновами побывал, пережали они меня и выплюнули». Мир для него будто перевер­нулся, хочется жить по-прежнему, а не получается.

Григорий становится офицером, жизнь как будто открывает широкую дорогу, а разговоры в госпитале с большевиком Гаранжой заставляют задуматься... После победы революции Григорий — в стане красных. Но опять — душевный разлад, встает вопрос — с кем быть? Бессмысленная бойня белогвардейских пленных, учиненная Подтелковым, отталкивает Мелехова. Так он оказывается у белых. Здесь он становится свидетелем смертной казни Подтелкова и перед смертью последнего успевает ему бросить: «Под Глубокой бой помнишь? Помнишь, как офицеров стреляли?.. По твоему приказу стреляли! А? Теперича тебе отрыгивается! Ну не тужи! Не одному тебе чужие шкуры дубить! Отходился ты, председатель Донского совнаркома!»

Белые — Красные. Красные — Белые. Красные... Как будто по­пал Григорий Мелехов в заколдованный круг, из которого нельзя вырваться. Но даже в этой круговерти Мелехов пытается жить по чести — будучи командиром казаков, участвовавших в Верхне-Донском восстании, «он брал лишь съестное да корм коню, смутно опасаясь трогать чужое и с омерзением относясь к грабежам. Осо­бенно отвратительным казался в его глазах грабеж своих же каза­ков. Сотню свою он держал жестко. Его казаки, если и брали, то таясь и в редких случаях. Он не приказывал уничтожать и разде­вать пленных». В затянувшемся споре с революцией Григорий хо­дит по самой кромке, ему как будто предназначено судьбой на­ходиться между жизнью и смертью. Но когда исступленный Ме­лехов, порубив матросов, кричит: «Кого же рубил!... Братцы, нет мне прощения! Зарубите, ради бога... в бога мать... Смерти... пре­дайте!» — он сам не верит, что это выход для него. Существен­ным становится, что автор это тоже не считает выходом — ито­гом страшной сцены дана пейзажная зарисовка: «Лишь трава ра­стет на земле, безучастно приемля солнце и погоду, питаясь зем­ными жизнетворящими соками, покорно клонясь под гибельным дыханием бурь. А потом, кинув по ветру семя, только безучастно умирает, шелестом оживших былинок своих приветствуя луча­щее смерть осеннее солнце...»

И тогда накатывает на героя «холодное, тупое равнодушие». Единственное, что осталось у него в этой жизни, — это Аксинья («Одна она манила его к себе, как манит путника в знобящую черную осеннюю ночь далекий трепетный огонек костра в сте­пи»). Любовь к ней не смогли заслонить ни война, ни страдания, ни ревность. Любовь Григория к Аксинье похожа на любовь деда Прокофия к жене-турчанке (отблеск непобедимого чувства деда к жене-турчанке ложится на любовь его внука, что заставляет предчувствовать будущую трагедию). Этого самого дорогого чело­века не оставит ему судьба. Аксинья погибает от шальной пули тогда, когда покажется Григорию, что все уже позади, что еще чуть-чуть, и счастье, так желаемое им, станет возможно, что теперь для них двоих наступит новая жизнь: «Хоронил он свою Аксинью при ярком утреннем свете. Уже в могиле он крестом сложил на груди ее мертвенно побелевшие смуглые руки, голов­ным платком прикрыл лицо, чтобы земля не засыпала ее полуот­крытые, неподвижно устремленные в небо и уже начавшие тускнеть глаза. Он попрощался с нею, твердо веря в то, что расстают­ся они ненадолго...»

Шолохов — мастер детали. Он не рассказывает подробно, что чувствует его герой, он заставляет догадываться о происходящем в душе Григория по тому, как у него «нервным треугольником изла­мывается бровь и, мелко подрожав, выпрямляется». Сцена проща­ния Григория с Аксиньей описана скупо: «Словно пробудившись от тяжкого сна, он поднял голову и увидел над собой черное небо и ослепительно сияющий черный диск солнца». Только этот об­раз, который возникает перед глазами Григория, подчеркивает страшную боль утраты. Так видеть солнце может человек, для ко­торого «все было кончено».

В «Тихом Доне» разрешаются извечные проблемы человека: любовь, жизнь, смерть, человечность, способность исстрадавше­гося сердца возвращаться к людям. Григорий Мелехов не нашел правды, потерял любовь, но осталось у него воспоминание о про­шлом: о доме, о времени, в котором он был счастлив. Его память хранит заветы, которые давались людьми, его любившими и же­лавшими ему добра: «Ты Бога-то... Бога, сынок, не забывай! Слу­хом пользовались мы, что ты каких-то матросов порубил... Госпо­ди! Да ты, Гришенька, опамятуйся! У тебя ить вон, гля, какие дети растут, и у энтих, загубленных тобой, тоже, небось, детки поостались... ну как же так можно? В измальстве ты был ласковый да желанный, а зараз так и живешь со сдвинутыми бровями. У тебя уж, глядикось, сердце как волчиное исделалось... Послухай мате­рю, Гришенька!»

Главный герой завершает свое хождение по мукам в родном Татарском: «...Вот и сбылось то немногое, о чем бессонными но­чами мечтал Григорий. Он стоял у ворот родного дома, держал на руках сына...»

Шолохов оставляет своего героя на пороге грядущих жизнен­ных испытаний. Как сложится его жизнь? Писатель не дает ответа. Одно несомненно: Григорий Мелехов жил честно и выбирал себе дорогу прямую: и когда «развязывал» узелок между собой и Степа­ном Астаховым в Восточной Пруссии, и когда метался между бе­лыми и красными, и когда он сам себя разоружил и бросил про­клятое оружие в незамутненный Дон.

Большой разрыв в публикации частей романа способствовал развитию полемики о судьбе главного героя. И Шолохов давал объяснения. В 1929 г. он писал о своем герое: «Я беру Григория таким, каков он есть, таким он был, на самом деле... от историчес­кой правды мне отходить не хочется». Политическая конъюнктура требовала иного — Григорий Мелехов должен был стать больше­виком. Опять Шолохов пытается объяснить позицию своего героя. В «Известиях» он писал: «У Мелехова очень индивидуальная судь­ба, и в нем я никак не пытаюсь олицетворять середняцкое казачество. От белых я его, конечно, оторву, но и в большевики превра­щать не буду. Не большевик он» (10 марта 1935 г.). Конец четвертой книги вызвал споры А.Н. Толстой писал: «Такой конец «Тихого Дона» — замысел или ошибка? Я думаю, что ошибка, причем ошибка в том только случае, если на этой четвертой книге «Тихий Дон» кончится... Григорий не должен уйти из литературы как бан­дит. Это неверно по отношению к народу и революции». В мемуа­рах литературоведа Иванова-Разумника, изданных в 2000 г., есть запись о поступке молодого писателя: «Я очень уважаю автора-коммуниста за то, что он в конце романа отказался от мысли (пред­писывавшейся ему из Кремля) сделать своего героя, Григория Мелехова, благоденствующим председателем колхоза, а предпо­чел погубить его нераскаянным».

В «Тихом Доне» Шолохов создает яркие женские образы Акси­ньи, Натальи, Дарьи, Дуняшки, Анны Погудко, Ильиничны. При всей индивидуальности описания их объединяет щемящая душу острота страданий. Их трагическая судьба становится обвинением страшному, непостижимому времени. Женские образы в романе являют собой выстраиваемую логическую цепочку: женщина — земля — Россия. И потому гибель красной пулеметчицы Анны Погудко, матери Кошевого, Натальи, Аксиньи воспринимается как уничтожение вечно животворящей силы.

Главной и любимой героиней автора является Аксинья. Она напоминает реку, которая то спокойно течет, то будто взбунтует­ся и поворачивает вспять. К ней не пристает грязь, несмотря на то что сам автор, описывая красоту героини, не раз характеризует ее как «порочную». Никакие жизненные ошибки Аксиньи не способ­ны убить ту любовь, которая зародилась у нее с Григорием: «Так необычайна и явна была сумасшедшая их связь, так исступленно горели они одним бесстыдным полымем, людей не совестясь и не таясь, худея и чернея в лицах на глазах у соседей». И хуторяне, которые недавно еще прижухли в «поганеньком выжиданьице», поняли, «вязало их что-то большое, не похожее на короткую связь».

Описывая портрет своей героини, автор мельком подчеркивает особенность ее характера: «Аксинья ходила, не кутая лица плат­ком, траурно чернели глубокие ямы под глазами; припухшие, слегка вывернутые, жадные губы ее беспокойно и вызывающе смеялись». Противоречивость во внешности, в чертах лица является особой чертой характера. Плетется в ее «душе ненависть с великой любо­вью». Ее желание любить и быть любимой — «одно решила накреп­ко: Гришку отнять у всех, залить любовью, владеть им» — оправ­дано, не видала она счастья на своем веку. Замужняя женщина, она отнимает у Натальи Коршуновой, «ни горя, ни радости лю­бовной не видавшей», своего милого — «обвилась вокруг Григо­рия, как хмель вокруг дуба». Но она же отталкивает от себя Григо­рия в Вешках, когда просит его не ездить в Татарское: «Не ездий! ...Ну ступай! Езжай! Но ко мне больше не являйся! Не приму! Не хочу я так!.. Не хочу!» Гордость и открытость характера Аксиньи сказываются в том, что, полюбив Григория, она не лжет ни самой себе, ни другим. Со страхом, но прямо говорит Аксинья мужу: «Не таюсь — грех на мне. Бей, Степан!» Она не скрывает своей любви от Ильиничны и не принимает ее упреков, когда та выговаривает ей за смерть Натальи. И по-хорошему советует Дуняшке «занять матерь чем-нибудь», чтобы дюже не горевала по сыну. Она пронес­ла любовь через оскорбления, непонимание, ужасы войны, рево­люции, гражданской войны. И каждый раз как будто открывала в себе для Григория новое и новое, что заставляло его возвращаться к ней: «На губах Григория остался волнующий запах ее губ, пахну­щих то ли зимним ветром, то ли далеким, неуловимым запахом степного, вспрыснутого майским дождем сена».

Наталья Коршунова — жена, которая пришлась по сердцу се­мье Мелеховых. Автор любуется ее молодостью, нравственной си­лой, гармонией внешней и внутренней красоты: «Под черной сто­ячей пылью коклюшкового шарфа смелые серые глаза. На упругой щеке дрожала от смущения и сдержанной улыбки неглубокая ро­зовеющая ямка. Григорий перевел взгляд на руки: большие, раз­давленные работой. Под зеленой кофточкой, охватившей плотный сбитень тела, наивно и жалко высовывались, поднимаясь вверх и врозь, небольшие девичье-каменные груди, пуговками торчали ос­тренькие соски». Трагедия заключалась в том, что не любит ее Гри­горий, он сам ей признается в этом. Брошенная Григорием, она возвращается к отцу, но и в доме своем, где была весела и счаст­лива, не находит покоя. Наталья возвращается назад, к Пантелею Прокофьевичу и Ильиничне, где будет дожидаться своего мужа. Он вернется к ней, потому что знает — она хранительница его дома, она мать его детей.

Наталья беззаветно любит Григория и твердо знает, что так, как любит она, не любит никто. Она и сопернице своей это ска­жет: «Аксинья! Всю жизнь ты мне поперек стоишь, но зараз уж я просить не буду, как тогда, помнишь? Тогда я помоложе была, поглупее, думала — упрошу ее, она пожалеет, смилуется и отка­жется от Гриши. Зараз не буду! Одно я знаю: не любишь ты его, а тянешься за ним по привычке. Да и любила ль ты его когда-нибудь так, как я?» В ответ Аксинья скажет: «...В силах ты будешь — возьмешь его, а нет — не обижайся. Добром я от него тоже не откажусь. ...У тебя хоть дети есть, а он у меня один на всем белом свете! Первый и последний...» Услышав такие слова, Наталья с горечью примет чужую любовь. Вот тогда и навалится на нее обида на мужа: «Все, что так долго копилось у Натальи на сердце, вдруг прорвалось в судорожном припадке рыданий. Она со стоном со­рвала с головы платок, упала лицом на сухую, неласковую землю и, прижимаясь к ней грудью, рыдала без слез».

Неразделенная любовь к мужу и горькая обида на него толкают Наталью на страшное: сначала она проклинает отца своих детей (как знать, может это проклятие и отозвалось в гибели Аксиньи), а затем избавляется от ожидаемого ребенка. Наталья умирает, страш­ным исходом завершается ее жизнь: «Как страшно переменилась Наталья за одну ночь! Сутки назад была она, как молодая яблоня в цвету — красивая, здоровая, сильная, а сейчас щеки ее выгляде­ли белее мела с Обдонской горы, нос заострился, губы утратили недавнюю яркую свежесть, стали тоньше и, казалось, с трудом прикрывали раздвинутые подковки зубов. Одни глаза Натальи со­хранили прежний блеск, но выражение их было уже иное. Что-то новое, незнакомое и пугающее проскальзывало во взгляде».

Перед смертью Наталья наказывает сыну передать ее слова отцу. Больше она ни с кем не разговаривала, ни о чем не просила. Гри­горий сумел приехать только на третий день после похорон. И в его жизнь вошло новое страдание: «Григорий страдал не только пото­му, что по-своему любил Наталью и свыкся с ней за шесть лет, прожитых вместе, но и потому, что чувствовал себя виноватым в ее смерти... со слов Ильиничны он знал, что Наталья простила ему все, что она любила его и вспоминала о нем до последней минуты. Это увеличивало его страдания, отягчало совесть немолкнущим укором, заставляло по-новому осмысливать прошлое и свое пове­дение в нем...».

Григорий остается с осиротевшими детьми. Мелехов запомнит наказ жены, переданный сыном: «Скажи ему, чтоб жалел вас». Возвраще­ние Григория Мелехова после всех испытаний домой воспринимает­ся как ответственность отца за детей перед их умершей матерью.

Невиданной мощью материнского чувства и женской мудрости награждает Шолохов образ Ильиничны. Эта женщина знает жизнь и порядок в ней. Она принимает сноху обратно в дом и советует молодой жене ждать мужа. Она не меньше Натальи ждет появле­ния детей, потому что знает: детская любовь способна соединить родителей, что и произошло. Григорий после смерти Натальи по­нял то, что известно было его матери: «Детская любовь возбудила и у Григория ответное чувство, и это чувство, как огонек, пере­бросилось на Наталью». Как свидетельство редкостного умения Ильиничны поддерживать мир в семье являются ее отношения с Пантелеем Прокофьевичем: «Припадки ярости повторялись у него не раз, но Ильинична, наученная горьким опытом, избрала дру­гую тактику вмешательства: как только Пантелей Прокофьевич, изрыгая ругательства, начинал сокрушать какой-нибудь предмет хозяйственного обихода — старуха смиренно, но достаточно громко говорила: «Бей, Прокофич! Ломай! Мы ишо с тобой наживем!» И даже пробовала ему помогать.

Ильинична мужественно перенесла смерть старшего сына, обеих снох, мужа. Но никогда она не роптала на Бога, потому что была казацкой дочерью, казацкой женой и матерью казаков. Судьбу свою Ильинична принимала как данность этого мира. Жила честно, по закону: «А я не верю! Не может быть, чтобы лишилась я последнего сына! Не за что Богу меня наказывать». Писатель восхищается старой мужественной женщиной, кото­рая, с трудом добравшись до гумна, всматривается в сумерки степи и негромко зовет своего «младшенького», зная, что он ее обязательно услышит.

Три женщины, связанные между собой невидимой нитью — любовью к одному человеку. Каждая из них принесла ему свой дар любви и страданий. Их страдания — зеркало, отражающее сомне­ния и муки самого Григория. Они не пропали даром. Возвращение героя домой, к себе, воспринимается через призму памяти о вы­страданной любви.

В 1920-е годы русская литература предпринимает попытки со­здать новые формы, полно и художественно отражающие гранди­озные события в грандиозную эпоху. Шолоховский «Тихий Дон» — органичное воплощение таких попыток. Сам Шолохов неоднократно предупреждал, что в его романе революция показывается не со стороны красных, а со стороны белых: «Правильно говорили, что я описываю борьбу белых с красными, а не красных с белыми. В этом большая трудность». Белыми и красными являются люди, которых Шолохов хорошо знает. Это — казаки, казачий мир. Дей­ствительно, в романе использованы подлинные названия хуторов и станиц Донского края. Основное действие происходит в станице Вешенская. Изображены реальные участники событий Иван Лагу­тин, Федор Подтелков, Михаил Кривошлыков и др. Прототипом для Григория Мелехова послужил казак Харлампий Васильевич Ермаков. В свое время этот роман называли даже казачьей эпопеей. Но сила изображения жизни и проникновения во внутренний мир человека таковы, что роман имеет все основания считаться обще­национальной эпопеей. Столкновение истории и личности, кото­рая пытается на сломе времени сохранить традиции вековых на­родных ценностей, доказывает это.

Русский эмигрантский критик Г.Адамович так отзывался о ге­роях «Тихого Дона» в 1933 г.: «Шолоховские герои всегда и прежде всего люди: они могут быть коммунистами или белогвардейцами, но эта их особенность не исчерпывает их внутреннего мира. Жизнь движется вокруг них во всей своей сложности и бесцельности, а вовсе не для того только, чтобы закончено было какое-либо "стро­ительство" или проведен тот или иной план». Ему вторил уже в 1983 г. английский исследователь Ир. Уайл: «По крайней мере, в "Ти­хом Доне" он сумел заставить людей всего мира почувствовать ме­стную почву и климат и в то же время дал возможность читателю ощутить воздействие революции и с точки зрения побежденных, и с точки зрения победителей».

Писатель синтезирует в романе две тенденции: освоение бога­тейшего опыта предшествующей литературы и обращение к ново­му — великому перелому в истории России (причем с совершенно неожиданной стороны).

Имена Л.Н.Толстого и М.Горького возникают первыми в ли­тературной генеалогии Шолохова. Именно на них он был с самого начала ориентирован в своем творчестве: «Лев Толстой навсегда остается в русской и мировой литературе величавой, недосягае­мой вершиной» (1953), «Я предпочитаю Горького...» (1959). Хотя несомненно, что «Тихий Дон» является своеобразным итогом оп­ределенного этапа литературного движения прозы 1920-х годов. С одной стороны, форма эпопеи привлекает внимание советских литераторов, ибо эпическое полотно наиболее полно отвечает «тре­бованиям реализма наших дней». Литература накапливала такой опыт: М.Горький — «Жизнь Клима Самгина», А.Н.Толстой — «Хождение по мукам», А. Веселый — «Россия, кровью умытая» и др. В содержании романа Шолохова нашли отражение самые раз­нообразные мотивы литературы этого времени. Здесь есть отзвуки «Железного потока» (А.Серафимовича), «Чапаева» (Д. Фурмано­ва), «Разгрома» (А.Фадеева), «Барсуков» (Л.Леонова). Или другой пример: Григорий видит своего сына и «весь этот огромный, сия­ющий под холодным солнцем мир». В этой фразе — отголосок про­летарской поэзии, тяготеющей ко вселенскому масштабу и опыт которой для начинавшего в 1922 г. писателя не прошел бесследно. Образ «черного солнца» можно найти в дореволюционной лири­ке Вяч. Иванова, О. Мандельштама, в прозе И. Шмелева («Солн­це мертвых»). Необычный масштаб и уникальный сплав в произ­ведении Шолохова воспринимается как совершенно естествен­ный. И прав оказывается Йонас Авижюс, утверждавший: «При­нято почему-то поражаться, что "Тихий Дон" был создан Шоло­ховым в молодые годы. Мне кажется, что именно молодость Шолохова в сочетании с его могучим талантом и помогла сделать ему великое художественное открытие. Он писал, не скованный никакими предвзятыми правилами и канонами, писал мощно, широко, с обжигающей жаждой правды. И если уж поражаться, то, как мне кажется, только тому, что, несмотря на эту раско­ванность и свободу письма, "Тихий Дон" оказался по своей фор­ме на редкость цельным, будто вырубленным из единой глыбы, произведением».

Шолохов наследовал принцип неотделимости личности от ис­тории. Это было одновременно и следование традиции, заложен­ной Л.Толстым, и тем фундаментом, на котором писатель строил свою эпическую прозу: «Толстой и Шолохов прошли эволюцию от романа-хроники... к национальной эпопее. Ибо «Тихий Дон» — на­циональная эпопея в духе «Войны и мира» потому, что его исто­рико-философская сущность не только отводит массам казаков важное место, но и опирается на веру в постоянство, незыбле­мость позитивных ценностей, сохраняемых народом».

Писатель предлагает новый вариант «полифонии» — «хоровое начало» — термин, предложенный французским исследователем А. Вюрмсером: «Главный герой романа — народ. Отсюда значи­тельность диалогов. Каждый диалог звучит наподобие хора, в кото­ром разные голоса, перекликаясь, воспроизводят идею целого». Действительно, изображая массу (ее сильные и слабые стороны), мучительные противоречия, через которые она проходит, Шоло­хов смотрит на все это с более высокой позиции. Отсюда частое соединение (совмещение) голоса автора с голосами героев. (Кста­ти, в свое время именно это приводило в недоумение, заставляя твердить, будто бы «Тихий Дон» написан в чужой манере. Отчасти это можно рассматривать и как повторение непонимания, через какое прошел и Ф.М.Достоевский)

После выхода в свет первых двух книг эпопеи о романе загово­рили: «Еще не законченный роман Шолохова «Тихий Дон» — произведение исключительной силы по широте картин, знанию жизни и людей, по горечи своей фабулы. Это произведение напо­минает лучшие явления русской литературы всех времен» (А.Лу­начарский); «Неправда, люди у него не нарисованные, не выпи­санные, — это не на бумаге. А вывалились живой сверкающей тол­пой, и у каждого свой нос, свои морщинки, свои глаза с лучика­ми в углах, свой говор. Каждый по-своему ходит, поворачивает голову. У каждого свой смех, каждый по-своему ненавидит. И лю­бовь сверкает, искрится и несчастна у каждого по-своему. Вот эта способность наделить каждого собственными чертами, создать не­повторимое лицо, неповторимый внутренний человечий строй, — эта огромная способность сразу взмыла Шолохова, и его увиде­ли...» (А.Серафимович). Но тогда же, в конце 1920-х, нашлись со­мневающиеся в авторстве писателя. Литературная комиссия в со­ставе А.Серафимовича, А.Фадеева, В.Ставского, В.Киршона и Л.Авербаха решительно отвергла какие-либо сомнения. Свое мне­ние комиссия опубликовала 29 марта 1929 г. в «Правде». К нему присоединился и М.Горький.

В начале 1930-х годов было опубликовано письмо Андреева от 3 сентября 1917 г. литератору С. С. Голоушеву, в котором он сооб­щал, что забраковал его путевые очерки «Тихий Дон». Слухи о пла­гиате возобновились с новой силой. Опровержение дал А. С. Сера­фимович: «Сергей Сергеевич Голоушев — это врач-гинеколог по профессии, литератор и критик по призванию. Милейший человек, отличный рассказчик в обществе друзей, но, увы, весьма посред­ственный писатель... Менее подходящего «претендента» на шоло­ховский «Тихий Дон» было трудно придумать». Легенда о плагиате продолжала жить и усиленно стала муссироваться после того, как значительная часть рукописей романа погибла. В 1974 г. вышла книга Д* «Стремя "Тихого Дона": (Загадки романа)», изданная париж­ским UMCA-PRESS. Из представленных в ней доказательств на пер­вый план выдвигалась молодость Шолохова, который, по мнению исследователя, физически не мог освоить исторические материалы за столь короткий период времени. Выдвигалось предположение, что настоящим автором мог быть Ф.Д.Крюков. При этом ссылки делались именно на исторический фон романа (как наиболее силь­ную сторону дореволюционного творчества Крюкова).

В 1977 г. группа близких к Нобелевскому комитету скандинав­ских ученых, проверяя свои текстологические разработки, иссле­довала «Тихий Дон» на компьютере в сопоставлении с остальны­ми произведениями Шолохова. Вывод был однозначен — Шоло­хов самостоятельно написал это произведение. В 1984 г. Гейер Хьетсо, Свен Густавссон, Бенгт Бекман, Стейнер Гил опубликовали свои исследования в Осло. В 1989 г. вышла их книга «Кто написал "Тихий Дон"?» Проблема авторства «Тихого Дона» была решена.

Однако стоит затронуть еще одну проблему в этой связи. К со­жалению, у читателей романа действительно могли находиться при­чины для сомнений. Этому в немалой степени способствовала цен­зура, которая по своему усмотрению вносила конъюнктурные из­менения в тексты Шолохова. По мнению текстолога А.Л.Гришунина, «тексты почти всех главных произведений советской лите­ратуры оказались исхлестанными, обезображенными цензурой». Так, в 1957 г., когда выходило собрание сочинений Шолохова, в тексте появились сентенции, которых прежде там не было: «...Гу­бительные последствия пораженческого плана Троцкого», «С мо­мента, когда на Южный фронт прибыл товарищ Сталин... обста­новка на Южном фронте резко изменилась», «...Блестящее дей­ствие буденновской конницы», — Григорию Мелехову были при­писаны слова: «А главное — против кого веду? Против народа».

Тем не менее 22 февраля 1984 г. в некрологе Шолохову англий­ская «Таймс» констатировала: «Но до конца его жизни не обнару­жилось никаких неопровержимых доказательств, говорящих про­тив него».

В 1932 г. была опубликована первая книга второго романа Шо­лохова «Поднятая целина». Само название произведения отражало символику времени, как, впрочем, это было и в романе «Тихий Дон». Поднятая целина — это метафора, которая определила со­держание романа. Плуг вздыбил и опрокинул дерновину на полях хутора Гремячий Лог, а лемехом революции перепахиваются люд­ские судьбы.

Начало романа настраивает на лироэпический лад: «В конце ян­варя, овеянные первой оттепелью, хорошо пахнут вишневые сады. В полдень где-нибудь в затишке (если пригревает солнце) груст­ный, чуть внятный запах вишневой коры поднимается с пресной сыростью талого снега, с могучим и древним духом проглянувшей из-под снега, из-под мертвой листвы земли». Роман — о жизни, о людях, которые не только работают, которые умеют радоваться, горевать, любить, ненавидеть. Семен Давыдов, Макар Нагульнов, Андрей Разметнов, дед Щукарь, Кондрат Майданников, Тит Боро­дин, Устин Рыкалин, Лушка, Варя Харламова, Яков Островнов рассказывают о своей жизни, ничего не утаивая и не приукрашивая. Вот Давыдов, глядя вслед уходящему Осетрову, думает: «Удиви­тельный народ эти казачишки! Раскуси попробуй... И вот, что ни день, то они мне все новые кроссворды устраивают...»

В 1933 г. в Париже Г.Адамовичем была опубликована рецензия на первую книгу романа: «...По замыслу мельче (имеется в виду сравнение с "Тихим Доном")- Но в ней все, о чем рассказывает Шолохов, живет: каждый человек по-своему говорит, всякая пси­хологическая или описательная подробность правдива. Мир не при­думан, а отражен. Он сливается с природой, а не выступает на ней своенравно наложенным, чуждым рисунком. Искусство Шолохова органично». И в этой же статье он едко замечал: «Успеху Шолохо­ва критика содействовала мало. В России о нем только в последнее время, после «Поднятой целины» и третьего тома «Тихого Дона», начали писать, как о выдающемся художнике, которому прихо­дится простить некоторую противоречивость его социальных тен­денций». Под этим подразумевалось, что Шолохов создавал «Под­нятую целину» по горячим следам событий. Показывая коллекти­визацию, он ставил вопрос о том, что же она несет казачеству? Это — обновление крестьянской жизни или разрушение традиций и нравственных устоев?

Шолохов считал своей задачей «показать людей в годы строи­тельства при Советской власти». Бои давно отгремели — в Гремячем Логе живут люди, которые сделали свой выбор в годы революции и гражданской войны. Они снова поставлены перед выбором.

Стоит перед выбором и хозяйственный казак Яков Лукич Ост­ровнов. Он — классовый враг. Но в том-то и вопрос: врагом стал по убеждению или просто запутался в жизни?

Шолохову чужда прямолинейность в изображении характеров. Коммунист Давыдов, балтийский матрос, испытывает «чувство одиночества и оторванности от всего живого мира». Такое чувство испытывал он давным-давно, когда был на корабле «впередсмот­рящим». Ассоциативно выстраивается логическая цепочка: Балти­ка — Давыдов «впередсмотрящий» — ответственность — степь — Давыдов-коммунист — ответственность. И опять остается он один: «Степь без конца и без края. Древние курганы в голубой дымке. Черный орел в небе. Мягкий шелест стелющейся под ветром тра­вы... Маленьким и затерянным в этих огромных просторах почув­ствовал себя Давыдов, тоскливо оглядывая томящую своей беско­нечностью степь. Мелкими и ничтожными показались ему в эти минуты и его любовь к Лушке, и горечь разлуки, и несбывшееся желание повидаться с ней...» Сравнение человека с орлом таит в себе разгадку состояния героя. В нем нет гармонии с этим миром, он не чувствует единства с ним, в отличие от орла, парящего в вышине. Гармония возникает тогда, когда отступает далеко сомне­ние. А оно у коммуниста Давыдова есть.

В «Поднятой целине», как и в «Тихом Доне», женские обра­зы — та призма, через которую высвечиваются поступки главных героев. Треугольник: Нагульнов—Лушка—Давыдов. На поверку лю­бовь оказывается обманом: «В ее планы входило завоевание Давы­дова... Давыдов был простой, широкоплечий и милый парень, со­всем не похожий на зачерствевшего в делах и ожидании мировой революции Макара, не похожий на Тимофея...» Отражающим суть характера является выходка Лушки, когда она дерзит богомольной хозяйке Давыдова: «Когда Бог раздавал людям совесть, делил ее на паи, меня дома не было, я на игрищах была, с парнями гуляла, целовалась-миловалась. Вот и не досталось мне при дележке ни кусочка этой самой совести. Поняла? И чего ты рот раскрыла и никак его не закроешь? А теперь вот тебе мой наказ: пока твой квартирант не придет домой, пока он со мной будет мучиться, молись за нас, грешных, старая кобыла!» Ей льстит то, что бро­шенной жене секретаря партячейки оказывает внимание предсе­датель колхоза. Но не более — «скучно» ей с матросским тюфяком. Она — сила разрушительная и потому не может сделать человека счастливым: несчастлив муж («...Я ее все-таки люблю, подлюку...»), убит Тимофей, страдает Давыдов.

Варя Харламова, наоборот, выступает как созидательная сила; девушка, способная возродить душу Давыдова и составить его сча­стье. И несмотря на внешнее стойкое сопротивление очарованию молодости и тайное сравнивание с Лушкой, душа Давыдова тя­нется к чистоте, способной и его самого возродить: «И только в этот момент до него наконец дошло, что он, таясь от самого себя, пожалуй, давно любит эту девушку — какой-то новой для него, бывалого человека, чистой и непонятной любовью».

В образе «заостренного на мировую революцию» Макара На­гульнова воплощены черты героев 1920-х: командарма Чапаева (из романа Д. Фурманова), красноармейца Алексея Гусева (из романа А.Н.Толстого «Аэлита») и других. По его твердому убеждению, чтобы приблизить мировую революцию, надо быстро построить новую жизнь: всех загнать в колхоз, а которые сопротивляются, тех — к стенке. Но сейчас, пока эта жизнь строится, он усиленно изучает английский язык, чтобы на родном языке объяснять угне­тенным рабочим Англии, что такое «классовая вражина и как с нею бороться». Он целен в своем стремлении. И кажется, нет ни одной трещины в этом каменном монолите. Но живых камней в художественном мире не существует: и этот человек оказывается способным наслаждаться красотой петушиного пения на заре, любить и помнить ту единственную, которая судьбой и Богом была отдана ему в жены, оценить силу любви женщины (и потому раз­решает Лушке проститься с мертвым Тимофеем).

Отзвук былых сражений слышится в гибели Нагульнова и Да­выдова. Как знать? Может, так и должны уходить из жизни те, кто выбирает для себя вечное сражение! Почему именно Андрей Разметнов остается в живых. Не потому ли, что он — единственный из них троих — умеет жить не только будущим, но и помнит в этой жизни о прошедшем. Вот он глядит на край осевшей могилы своей Евдокии: «А ведь я доныне люблю тебя, моя незабудняя. Одна на всю мою жизнь... Видишь, все некогда... Редко видимся... Ежели сможешь — прости меня за все лихо... за все, чем обидел тебя, мертвую...» Не потому ли, что Андрей Разметнов сохранил чело­вечность по отношению к людям, он заявил Давыдову и Нагуль­нову, что не будет больше раскулачивать: «Да разве это дело? Я что? Гад, что ли? Или у меня сердце из самородка? Мне война влилася... У Гаева детей одиннадцать штук! Пришли мы — они как взъюжились, шапку схватывает! На мне ажник волос ворохнулся! Зачали их из куреня выгонять... Ну тут я глаза зажмурил, ухи затк­нул и убег за баз! Бабы — по-мертвому, водой отливали сноху... детей... Да ну вас в Господа Бога!..» После проверки Гаев вернулся к опустошенному дому, и единственным человечным в этой влас­ти оказался именно Разметнов. Давыдову не хватило такта изви­ниться, Нагульнову просто было не до этого.

Роман имеет своеобразное обрамление. Он начинается описа­нием земли, которая пробуждается весной, и заканчивается опи­санием ее летом: «За Доном бело вспыхивали зарницы, и суро­вые, безрадостные глаза Разметнова смотрели уже не вниз, не на обвалившийся край родной могилки, а туда, где за невидимой кромкой горизонта алым полымем озарялось сразу полнеба и, будя к жизни засыпающую природу, величавая и буйная, как в жаркую летнюю пору, шла последняя в этом году гроза».

Авторская речь в романе полна пленительной выразительности: метафора заглавия как будто притягивает и текстовую образность. Каждая пословица, поговорка, фразеологизм, диалектное или ка­кое другое словечко выявляют характер героев, помогают глубже понять его сущность. Вот дед Щукарь объясняет своей жене значе­ние нового слова «апробация», которое он узнал от Нагульнова: «И вовсе это не ругательные слова, а по-ученому вроде ласковые. Это все едино: что душенька моя, что астролябия... По-простому сказать — «милушка ты моя», по-книжному выходит «апробация». Истинный Бог, не брешу, так в толстой книжке, какую мне Ма-карушка читать подсудобил, и написано, своими глазами читал, а ты черт-те чего подумала. Вот что означает твоя полная ликвида­ция неграмотности! Учиться надо, вот как я учусь, тогда и ты любое слово смогешь из себя выкинуть, не хуже меня, факт!»

В «Поднятой целине» существительные составляют около 34% от всех слов текста. Их обилие объясняется большим количеством бытовых описаний. Одно из них — о том, как Макар Нагульнов пошел к фельдшеру лечить насморк:

«Утром раненько захожу его проведать, а там у него такой спор идет с фельдшером, что сам черт ничего не разберет! Фельдшер говорит, что у Макара насморк оттого, что он простудился, когда ночью сидел у откры­того окна на сквозняке, а Макар стоит на том, что насморк у него оттого, что пуля носовой нерв затронула. Фельдшер спрашивает: "Как же пуля могла носовой нерв затронуть, ежели она прошла выше уха и обожгла висок?" А Макар ему отвечает: "Это не твое дело, как затронула, а факт тот, что затронула, и твое дело лечить этот нервный насморк, а не рас­суждать о том, чего не знаешь".

Макар упрямый, как черт, а этот старичишка фельдшер и того хуже. "Вы мне голову вашими глупостями не забивайте, — говорит он. — От нервов у человека одно веко дергается, а не два, одна щека дрыгает, а не две. Почему же в таком разе у вас насморк не из одной ноздри, а из обеих свищет? Ясное дело — от простуды".

Макар помолчал самую малость, потом спрашивает: "А что, ротный лекарь, тебя когда-нибудь по уху били?"

Я на всякий случай к Макару поближе подсаживаюсь, чтобы вовремя схватить его за руку, а фельдшер — совсем наоборот: подальше от него отодвигается, уже на дверь поглядывает и говорит этак неустойчиво: "Не-е-ет, Бог миловал, не били. А почему вас это интересует?"

Макар опять его спрашивает: "А вот, ежели я тебя ударю кулаком в левое ухо, думаешь, в одном левом ухе у тебя зазвенит? Будь спокоен, в обоих ушах трезвон будет, как на Пасху"».

Во время войны Шолохов становится военным корреспонден­том газет «Правда» и «Красная Звезда»; лично принимает участие в боях под Смоленском, Ростовом. В первые годы войны Шолохов все внимание отдает публицистике как форме, наиболее точно от­ражающей требование времени: им создаются очерки «На Дону», «На Смоленском направлении», «В казачьих колхозах» и др.

Особое место среди произведений, написанных в годы войны, занимает рассказ «Наука ненависти»,опубликованный в «Правде» 22 июня 1942 г. По форме это рассказ в рассказе. Лейтенант Виктор Герасимов повествует о горьких страданиях и тяжких муках, вы­павших на его долю. Но он не сдался. Его стойкость сравнивается с искалеченным дубом: «На войне деревья, как и люди, имеют каж­дое свою судьбу. Рваная, зияющая пробоина иссушила полдерева, но вторая половина, пригнутая разрывом к воде, весною дивно ожила и покрылась свежей листвой. И до сегодняшнего дня, на­верное, нижние ветви искалеченного дуба купаются в текучей воде, а верхние — все еще жадно протягивают к солнцу точеные тугие листья...» В конце рассказа Шолохов как будто мельком опять воз­вращается к образу дуба: «...Я впервые заметил, что у этого трид­цатидвухлетнего лейтенанта, надломленного пережитыми лишениями, но все еще сильного и крепкого, как дуб, ослепительно белые от седины виски».

Разве можно победить природную стихию? Разве можно побе­дить народ? Белые виски героя — деталь, которая в очерке приоб­ретает символическое значение. Они свидетельствуют о страдании, о приобретенной мудрости. О знании, пришедшем через страда­ние; об этом говорит сам герой: «И воевать научились по-настоя­щему, и ненавидеть, и любить».

Рассказ «Наука ненависти» стал ступенью к созданию романа «Они сражались за Родину».Писатель начал работу над ним в 1943 г. С первых страниц романа перед читателем проходит вереница пер­вых, тяжелых событий войны: батальные сцены переплетаются с картинками простого военного быта. Герои разные: полковник Мар­ченко, политрук Рузаев, лейтенант Виктор Герасимов, старшина Поприщенко; рядовые — шахтер из Донбасса Петр Лопахин, ку­банский комбайнер Иван Звягинцев, агроном из Ростовской об­ласти Николай Стрельцов. Их объединяет одно, они — защитники Отечества.

Работа над романом не была закончена. Но опубликованные главы позволяют говорить о масштабе замысла писателя. В после­военные годы Шолохов вернулся к работе над романом, однако работа так и не была завершена.

Лекция "Как и почему возникают и умирают народы" также может быть Вам полезна.

Романы «Тихий Дон», «Поднятая целина» и неоконченный «Они сражались за Родину» воспринимаются как своеобразная трилогия. Она посвящена этапам истории и выбору, который стоит перед народом, перед каждым человеком. Их объединяет главный герой — Россия, Земля, Природа, ибо без них русскому человеку, донско­му казаку «никак нельзя».

Рассказ «Судьба человека» продолжает тему Великой Отечествен­ной войны. Но у этого рассказа есть и другое предназначение. Он завершает трилогию Шолохова. Содержанием становится столкно­вение с историей, попытка человека отстоять свою сущность, свое право на жизнь в годы вражды. Здесь же присутствует излюблен­ный композиционный прием — рассказ в рассказе, позволяющий соединить частное с общим. Рассказ от первого лица создает впе­чатление необыкновенной достоверности, документальной точно­сти. Он позволяет вместить огромную по своему содержанию био­графию конкретной личности, выразив в ней многострадальную судьбу всего русского народа.

Рассказывая о своей жизни, Соколов вовлекает в единый круг переживаний автора-повествователя. После гражданской войны у Андрея Соколова «родни — хоть шаром покати, нигде, никого, ни одной души». Он женился, появились дети: сын и две дочери, построил дом. Потом наступила война, которая отняла все. После этой войны у него никого нет. Встретив сироту Ванюшку, он усы­новляет его. Жизнь продолжается.

В рассказе Андрея Соколова как будто сконцентрирована вся боль и все страдание народа, собранные воедино: «...Глаза, словно пересыпанные пеплом, наполненные такой неизбывной смертной тоской, что в них больно смотреть».

Используя стилевые фольклорные обороты в речи героя — «хлеб­нул горюшка», «похоронил в чужой земле», «провожая в далекий путь», — автор создает народный характер русского былинного богатыря, пусть внешне не похожего на своих предков, но такого же сильного и щедрого на душевное тепло.

В своем творчестве Шолохов следовал народной мудрости: «Толь­ко мелкие реки шумливы». Глубина его произведений настолько велика, что заставляет всех людей мира почувствовать ее, отзы­ваться всей душой на происходящие в них события и понять моти­вы и поступки героев.