Общая характеристика концепции политических конфликтов

Общая характеристика концепции политических конфликтов.

Проблема политического конфликта - наверное, одна из самых актуальных проблем современного политического пространства. Сейчас также остро стоит вопрос о возможности управления политическими конфликтами, в общем и о способах их регулирования в частности.

Однако прежде, чем ставить вопрос о регулировании политического конфликта, следует сперва разобраться в его сущности как определенного социального явления. В политологической литературе вопросу о понятии конфликта посвящено значительное количество работ как отечественных, так и зарубежных политологов. Однако, анализируя ее, следует констатировать, что одного более четкого, отражающего все стороны и признаки этого многогранного явления, определения нет. Единое, что присуще всем дефинициям, это указание на наличие более стойкого противоборства, ситуации напряженности, столкновения сторон, идей, сил. Следует отметить, или скорее добавить, что политическому конфликту, в отличие от экономического, социального, этнического, религиозного и др., присуще вынесение этого противоборства на уровень властных отношений, т. е. на более высокий социально-политический уровень. А. Здравомыслов, анализируя проблематику политического конфликта, отмечает, что под ним следует понимать постоянно действующую форму борьбы за власть в конкретном обществе¹. Нечто подобное понимает под конфликтом Б. Краснов, по его мнению, конфликт - это столкновение противоположных интересов, взглядов, различного рода политические осложнения, борьба враждебных по отношению друг к другу сторон¹¹. С точки зрения этимологического толкования понятия конфликта, толковый словарь говорит, что под ним следует понимать столкновение, серьезное разногласие,

спор. Таким образом, угадывается нечто общее, что по мнению политологов присуще политическому конфликту. В свою очередь, хотелось бы предложить следующую трактовку политического конфликта, на мой взгляд, отличную от вышеупомянутых. Политический конфликт - это социально-политическое явление, структурированный процесс, проходящий через определенные стадии, являющийся, по сути своеобразным способом разрешения значащих для сторон политических вопросов, которые являются насущно необходимыми на данный момент социально - политического развития хотя бы для одной из конфронтирующих сторон, урегулирование которых в данных конкретных условиях невозможно никаким иным путем по мнению хотя бы одного из оппонентов. Данная дефиниция политического конфликта отличается от предлагаемых политологами тем, что тут указывается на характер того противоречия, которое лежит в корне конкретного политического конфликта. Основной целью изучения и вообще актуализации вопроса о политическом конфликте и его сущности является выработка определенной методики, направленной на управление процессом конфликта и в конечном итоге урегулирования. Понимание политического конфликта как способа разрешения той или иной политической ситуации, объективно или искусственно существующей в обществе, а не как традиционно было принято считать до нынешнего времени -противоборства, противоречия, позволяет выработать определенный механизм его регулирования. По сути данные два подхода - традиционный и предложенный мною - отличаются тем, что в первом случае мы сталкиваемся с попыткой обосновать как бы правомерность, логичность политического конфликта с точки зрения его внутренней обоснованности. Во втором случае, предложенная мною формулировка и понимание политического конфликта позволяет увидеть в данном явлении форму обличения, одну из форм проявления (закономерной, но далеко не необходимой) этого самого противоречия. Т. е. понимание политического конфликта как внешней формы выражения политической борьбы либо разрешения и урегулирование иных разногласий позволяет, на мой взгляд, выявить возможные, параллельно сосуществующие, иные возможности их разрешения. Понимание политического конфликта    не как уже состоявшегося, необратимого явления, процесса, а именно как одной из форм разрешения политических ситуаций, т. е. как ту форму, в которой, по сути и существуют эти политические ситуации по воле субъектов этого конфликта, позволяет  как  бы  подменить  одну  среду  существования  на другую, например перевод политического конфликта в правовое русло, т. е. использование   права   как   наиболее   значимой   социальной   ценности, в качестве регулятора отношений конфликта. Т. о. перевод уже существующей негативной, дисбалансированной политической     ситуации     из    русла политического    конфликта    в    русло    правового действия, правового существования (политический конфликт со свойственными ему методами обмана, иногда запугивания и подкупа, и даже насилия, переходит в иную плоскость, которая подпадает под действие права со свойственными ей морально-правовыми    методами)    и    является    по    сути    единственным приемлемым как для мирового сообщества   в целом, так и для отдельно взятого государства способом регулирования политических конфликтов. И данный перевод политического конфликта из одной плоскости в другую возможно   осуществить  лишь   с  помощью   правового  регулирования  тех политических напряженностей, которые существуют в обществе. Как   видно    из    вышеизложенных    положений, основным    и    наиболее эффективным регулятором политических конфликтов может служить лишь право, хотя я и не отрицаю иных возможностей в управлении политическими конфликтами. Однако   хочу   подчеркнуть, что   если   ставится   вопрос   о цивилизованном, демократическом, скорейшем и наиболее безболезненном разрешении сложившейся негативной, либо иной политической обстановки, требующей урегулирования, совершенно необходимо прибегнуть именно к правовому регулированию, ибо именно в праве сосредоточены морально — ценностные предпосылки, позволяющие перевести политический конфликт в

иное, более спокойное русло, исключающее всякого рода конфронтационные стычки, в том числе с применением силы.

Политический конфликт не следует также рассматривать как нечто статичное, одномоментное. Политический конфликт, как и всякое иное социальное явление, не имеющее характера одномоментности, следует рассматривать в динамике, в развитии и изменении.

Говоря о том, что политический конфликт является внешней формой выражения, проявления политических разногласий, я не в коей мере не свожу его только лишь к формальному констатированию обличения столкновения сторон в политический конфликт, т. е. придание данным разногласиям формы политического конфликта. Здесь имеется в виду нечто иное, а именно развитие и созревание негативной политической ситуации естественно имеет свою подоплеку и обусловлено своими внутренними детерминантами, однако высшее свое проявление они обнаруживают именно в политическом противоборстве, выливаемом в конфликт. Итак, рассматривая причины созревания политического конфликта, условия, приведшие к той либо иной ситуации, требующей разрешения, в совокупности с анализом возможности применения права для урегулирования возникшего положения, и представляют собой правовое управление политическим конфликтом. От социального управления, правовое управление отличается строгой регламентированностью форм и средств регулирования в сочетании с возможностью применения санкций к сторонам, т. е. наличие юридической ответственности. Понимание политического конфликта и условий, его породивших, как определенного эпатированного процесса, позволяет проанализировать его в отдельности по стадиям и выявить, в какой именно из них необходимо применение права, т. е. в какой именно из звеньев цепочки произошел разрыв или искажение, приведший к обострению и в конечном итоге к конфликтной ситуации.

Следует согласиться с мнением политолога В. Смоленского" о прохождении политическим конфликтом ряда стадий, которые в нашей редакции будут выглядеть следующим образом:

1. Потенциальная возможность возникновения конфликтной ситуации (еще нет реальных предпосылок, свидетельствующих о наличии конфликта, однако существует ряд посылок, обуславливающих ситуацию напряженности);

Рекомендуемые материалы

2. Переход потенции в реальность (есть обстоятельства, свидетельствующие о наличии     предконфликтной  обстановки - определенные     трения, высказывания, негативная атмосфера, осознание сторонами угрозы своим интересам);

3. Конфликтные   действия   ( т. е. сам   политический   конфликт   во всем многообразии своего проявления);

4. Разрешение конфликта или его угасание.

Следовательно, представленная четырехфазная структура, на мой взгляд, в наибольшей мере  отражает  ход  и  развитие  политической  ситуации  до перерастания  ее  в  политический  конфликт, хотя  данная  система носит схематичный характер, поскольку в каждой из стадий можно выделить множество подстадий применительно к конкретно взятому случаю.

Задачей же правового регулирования как раз таки и является «нанесение упреждающего удара» в одну из звеньев данной цепочки, которая подвергает искажению нормальный, естественный ход событий, и соответствующего внесения корректировки с целью недопущения проявления конфликтности. Если этого вовремя сделать не удалось, право по своей сути будет носить регулирующий   и   даже   урегулирующий   характер. Более   того, праву свойственна и восстановительная   черта, что позволяет привести стороны к

прежнему состоянию, если это целесообразно и возможно.

Говоря о сути политических конфликтов, нельзя не остановиться на вопросе детерминации   и   причинной  обусловленности   этого   явления. По  моему мнению, в основе любого политического конфликта всегда лежат интересы профессиональных    групп, классов, наций    и    иных    общностей, как конфликт стороны должны пойти на определенные ограничения, уступки в формировании блока правовых актов, направленных на его урегулирование, что всегда будет в двойне возмещаться правом при его непосредственном применении.

В социологическом плане необходимо различать два уровня развертывания конфликта.

Во-первых, это - конфликт в масштабах всего политического пространства; как правило, это - конфликт по поводу легитимности власти, ее признания-непризнания, поддержки или неприятия властных структур.

Второй уровень конфликта отражает противоречия внутри самих властных структур по поводу объема властных полномочий. В этой борьбе суть политического процесса: настоящий политик каждый момент своей жизни подчиняет задаче расширения своего политического влияния, обеспечению поддержки и завоеванию нового политического пространства в ущерб своему оппоненту или противнику.

Демократическое видение национальной политики, заложенное в концепции, включает в себя:

- оптимизацию  государственного устройства России  на основе принципов федерализма, что является одной из приоритетных задач внутренней политики;

- реализацию   прав   граждан, связанных   с   их   национальной принадлежностью, обеспечением      многообразных      форм самоопределения и самоорганизации. При этом особенно важно признание правомерности культурно-национальной автономии;

учет   потребностей  развития   русского   народа   как  одной  из главных опор самой государственности. Реализация концепции требует   дальнейшего совершенствования   деятельности   как законодательной, так и других ветвей власти, их согласованности в   повседневной   политической   практике. Такой   подход, как показывает   опыт   1994   -   1998   годов   по   урегулированию конфликтных ситуаций, позволяет добиваться долговременных позитивных результатов.

Политические понятия и представления (а значит, и их языковая обо­лочка) меняются, причем заметно быстрее, чем понимание мира в целом. Даже такое ключевое политическое понятие, как «государство», которое, ка­залось бы, должно было возникнуть уже на первых ступенях цивилизации, на самом деле относительно недавнего происхождения. На ранних этапах исто­рии политически организованные сообщества определялись (и самоопреде­лялись) совсем иначе: «земля» (обычно чья-то), «сторона» или «страна» (чего-то), «язык», «вотчина» и т.п. При этом политическая общность мыслилась персонифицированно, и лишь на исходе Средневековья начало складываться представление о государстве как таковом. Постепенно оно оформлялось в виде общей идеи, отделяясь от образа государя и осмысляясь через другие абстрактные понятия - на Западе как некое безличное «состояние» (status, state, estate, stato, estado, Tetat, Staat), а на Руси как продолжение устроитель­но-властной функции господина (господарство-государство).

Говоря о связи между психическими процессами и языком, необходимо напомнить о том, что слово - совершенно особое образование, наделенное как бы двойным существованием. Со стороны внешней формы это матери­альный объект в ряду других таких же объектов, создаваемых и изменяемых при помощи некоторых физических действий. Со стороны смысла (значения) - это идеальная составляющая внутреннего мира человека. Поэтому, как до­казал еще основатель советской психологической школы Л.С. Выготский, слово функционирует как средство внешнего овладения сознанием, или, ина­че, внешней (осуществляемой извне) его организации.

Эта организация осуществляется как самим субъектом (авторегуляция), так и кем-то другим. Когда некто приобретает преимущественное право да­вать вещам имена, он тем самым приобретает монополию на смыслы, за­дающие образы политической реальности. Некоторые крупные современные мыслители видят в этом важнейший источник политической власти или, по крайней мере, основной механизм ее реализации.

Появление новых слов и выражений в психологическом плане всегда связано с выделением в «потоке реальности» новых политических объектов. Каждый из них выступает теперь как особая единица восприятия и мышле­ния. Субъект приобретает способность оперировать образами таких объектов в уме, соотносить их со своими целями и другими побудительными мотива­ми поведения. Отношение к этим объектам отныне может контролироваться, регулироваться и, наконец, становиться предметом специального рассмотре­ния.

Естественно, в результате меняется и внешняя форма политического по­ведения. Так, если нет идеи государства, трактуемого как особое «политиче­ское тело», то нет и патриотизма как специфического комплекса чувств, представлений и этических норм. Средневековый рыцарь готов был отдать жизнь за своего сеньора, с которым был связан клятвой вассальной верности, но призыв «умереть за Родину» был бы для него слишком абстрактным. Рус­ские князья многократно переходили с одного княжения на другое, западно­европейские дворяне служили попеременно разным государям, и по поняти­ям того времени это вовсе не означало измену. Представление же о «принад­лежности» человека государству, эмоциональная связь между личным «Я» и определенным территориально-политическим организмом складывались и закреплялись терминологически в течение очень длительного времени. Ска­жем, представление о «Вечной Франции» оформилось в политическом соз­нании не ранее XV века, а идея служения не только царю и вере православной, но и Отечеству начинает утверждаться в России как политический принцип лишь в петровскую эпоху. Характерно, что слова «патриот» и «пат­риотизм» стали входить в европейские языки не ранее конца XVII-начала XVIII века, по мере того как средневековую концепцию «природной» связи между монархом и подданными заменяла идея служения определенным по­литическим принципам.

В некоторых работах по философии политики высказывалась мысль о том, что политический язык это и есть политическая реальность. Однако бо­лее обоснованной представляется другая точка зрения, утверждающая, что связь между репрезентацией и языком значительно сложнее. Безусловно, за­крепление какого-либо политического концепта при помощи специального термина способствует четкости его осознания. Вместе с тем, известно немало случаев, когда то или иное политически значимое понятие лексически как бы расщепляется или передается метафорически, хотя изучение речевых контек­стов и реального поведения доказывает присутствие в них данного понятия как особой операционально-смысловой единицы мышления.

Методологические основы этого направления, обогатившие психоло­гию рядом исследовательских приемов, позволяющих моделировать сложные смысловые отношения, в том числе «склеивание» атомарных смысловых единиц в более сложные структуры (субъективное шкалирование, ассоциативный эксперимент, методика личностных конструктов, метод семантиче­ского дифференциала, дистрибутивный анализ и др.) были заложены в 50-60-х годах XX века. Именно в этот период были предприняты первые серьезные

попытки создать обобщенные модели восприятия политической реальности как определенной смысловой целостности. Правда, вначале - на основе сильного упрощения мира политики, в структуре которого выделялось лишь небольшое число базисных объектов. Тем не менее, некоторые из этих моде­лей имели как теоретическое, так и прикладное значение и стимулировали дальнейшее развитие политической психологии.

В этом плане необходимо отметить прежде всего работы известного американского психолога и лингвиста Ч. Осгуда, который использовал в ка­честве метаязыка для описания смыслов образы и понятия геометрии. Такой подход обладает рядом черт, сделавших его перспективным и привлекатель­ным. В частности, он во многом соответствует интуиции повседневного практического сознания, сопоставляющего различные политические взгляды по степени их взаимной «близости». В исследованиях Осгуда эта характери­стика из чисто метафорической превращалась в строго операциональную. Кроме того, язык пространственных соотношений в том виде, в каком он был предложен американским ученым, являлся подчеркнуто объективистским, что позволяло не смешивать его с собственно политической терминологией, предотвращая неявное проникновение в научное описание различных поли­тических взглядов.

На основе работ Ч. Осгуда, Дж. Келли и ряда других исследователей сложилась особая экспериментально-аналитическая техника, получившая на­звание метода психосемантических пространств.

Психосемантическое пространство - это многомерное геометрическое пространство, интерпретированное как некий психологический континуум. Векторы в таком пространстве толкуются как градуированные по интенсив­ности признаки и характеристики, выступающие для человека в качестве «смыслов» тех или иных областей объективной действительности (в интере­сующем нас случае - к политической действительности). Конкретные же объекты (например, политические партии, политические деятели, социаль­ные группы) изображаются в виде точек, координаты которых устанавлива­ются эмпирически при помощи особых экспериментальных процедур. При этом взаимное позиционирование точек пространства выражается в терминах расстояния, рассчитываемого по обычным формулам аналитической геомет­рии и содержательно толкуемого как смысловая дистанция (так называемый семантический дифференциал).

рики понятиями (всеобщее военное обучение, федеральные расходы, полити­ка США в Китае, социализм, государственный служащий, правительствен­ный контроль за ценами, профсоюзы, использование атомной бомбы, ООН, помощь Европе) и восемью политическими фигурами (сами конкурирующие друг с другом кандидаты, а также Сталин, Черчилль, уходящий в отставку президент Г. Трумэн и его предшественник Ф. Рузвельт).

Построение психосемантических пространств и сравнительный анализ политических репрезентаций при помощи семантического дифференциала впервые были применены Осгудом и его сотрудниками для сравнительной характеристики настроений трех основных групп американских избирателей, сложившихся в ходе президентских выборов 1952 года: демократов

 (их кан­дидатами на посты президента и вице-президента были соответственно Э. Стивенсон и Э. Кефаувер), республиканцев, выступавших за Д. Эйзенхауэра, и республиканцев, первоначально поддержавших кандидатуру Р. Тафта. По­литическая реальность задавалась десятью актуальными для тогдашней Америке понятиями (всеобщее военное обучение, федеральные расходы, полити­ка США в Китае, социализм, государственный служащий, правительствен­ный контроль за ценами, профсоюзы, использование атомной бомбы, ООН, помощь Европе) и восемью политическими фигурами (сами конкурирующие друг с другом кандидаты, а также Сталин, Черчилль, уходящий в отставку президент Г. Трумэн и его предшественник Ф. Рузвельт).

Настроения групп изучались на основе опроса 150 испытуемых, в рав­ной степени представлявших каждую из них. Всех их просили оценить пред­ложенные понятия и политических деятелей по 7-балльной шкале (от +3 до -3) по следующим десяти парам качеств:

- мудрый-глупый,

- грязный-чистый,

- безопасный-опасный,

- сильный-слабый,

- глубокий-поверхностный,

- активный-пассивный,

- теплый-холодный,

- идеалист-реалист,

- расслабленный-напряженный,

- порядочный-непорядочный.

В дальнейшем для каждой группы выводились средние оценочные бал­лы, которые и интерпретировались в качестве «смысловых координат» их политического мировоззрения.

Как отмечали Осгуд и его соавторы, полученные таким путем эмпириче­ские данные позволяют решить две задачи:

-  во-первых, судить о сходстве/различии характеризующих изучаемые
группы картин мира;

во-вторых - оценить меру сопряжения образов и понятий, относящихся к различным элементам политической жизни, в сознании членов одной и той же группы.

Психосемантические модели, воспроизводящие базисные смысловые структуры политического сознания, способны давать приемлемое приближе­ние к реально наблюдаемым политическим процессам. Тем не менее, во мно­гих отношениях они остаются слишком упрощенными. Если достигнутый уровень описания сложившихся или складывающихся политических пред­ставлений можно считать вполне приемлемым, то прогностическая сила ме­тодов моделирования политических репрезентаций все еще недостаточна. И связано это с тем, что психосемантические методы фиксируют только ассо­циативно-смысловую связь понятий. Между тем в психике человека полити­ческая реальность отображается не столько как статичная совокупность не ких сущностей и объектов, сколько как последовательность воздействующих друг на друга событий. Для описания и анализа этой чрезвычайно важной стороны политических репрезентаций широко используется так называемый нарративный подход, который наряду с психосемантическим следует рас­сматривать в качестве особого направления исследований.

С точки зрения нарративного подхода, поток политических событий презентируется политическому сознанию в виде конечных, объединенных некоторым внутренним смыслом отрезков - сюжетов и сюжетных линий. В этом отношении политические репрезентации обнаруживают определенное родство с характерным для искусства способом идеального претворения дей­ствительности в так называемую эстетическую реальность.

Существуют аналитические и обобщающие работы, в которых показано, что вплетенное в повседневную жизнь «обывательское» сознание настроено на восприятие мира политики по законам драматического действия. Проис­ходящее квалифицируется в терминах жанрового своеобразия, расчленяется на отдельные мизансцены, а за действующими лицами «политического те­атра» стихийно закрепляются определенные символические роли и амплуа. При всем огромном многообразии конкретных политических ситуаций число таких ролей в принципе невелико. Все они могут быть отнесены к пяти-шести обобщенным категориям, хорошо знакомым по художественным про­изведениям: «герой», «негодяй», «глупец», «жертва» и ряд др. Набор их воз­можных отношений также ограничен несколькими десятками «вечных сюже­тов».

Получая информацию о тех или иных событиях, политическое сознание прежде всего выделяет в ней опорные смысловые признаки, позволяющие соотнести происходящее с каким-либо образом «роли». Одновременно кон­кретизируется и игровой рисунок: так, роль «героя» может выстраиваться по типу «победитель Дракона», а может - по типу хитроумного Одиссея или, допустим, Золушки.

Конечно, о «политическом театре» часто говорят ради красного словца, для выражения негативной оценки или пренебрежения. Однако это словосо­четание может служить и своего рода аналитической метафорой.

Так, весьма убедительным выглядит его применение в ходе анализа пси­хологической подоплеки «войны в Заливе» (военная операция США и их со­юзников против Ирака в 1991 году), в частности, для объяснения некоторых кажущихся иррациональными эпизодов поведения Саддама Хусейна. Этого политического деятеля никак не назовешь твердолобым фанатиком, ведь в прошлом, оказываясь в трудных ситуациях, иракский лидер не раз демонст­рировал прагматизм и гибкость. Почему же в 1990-1991 гг. он так упрямо шел навстречу прямому военному столкновению, не сулившему иракской армии ничего, кроме разгрома?

Причина, по-видимому, состоит в том, что Саддам репрезентировал себя как «второго Насера» — вождя арабской нации, бросившего вызов американ­скому империализму, и эта роль уже стала внутренним стержнем его «я». Отступление от непримиримой позиции уменьшило бы материальные потери, но изменило бы всю сюжетно-смысловую линию политической драмы: Сад­дам как бы принимал наказание и потому переставал быть героем. Это сдела­ло бы его жалким и полностью разрушило эмоциональную основу, на кото­рой держалось его внутреннее самоощущение. Поэтому в тот момент ирак­ский лидер просто не мог рассуждать с точки зрения «голой рационально­сти», трезво взвешивая мощь сторон. Он вынужден был защищаться не столько от военного удара, сколько от угрозы развенчания образа и небла­гоприятной для него смены политического амплуа.

Отождествление событий с тем или иным символическим сюжетом ав­томатически включает механизмы эмоциональной сопричастности и сопере­живания, что на уровне политического поведения находит свое выражение в стремлении поддержать «героя» в его борьбе с соперниками и обстоятельст­вами. С другой стороны, мир политики существенно упрощается, и все его элементы сразу же занимают свое место, которое легко определяется эстети­ческой интуицией без какого-то специального анализа, требующего усилий и компетентности.

Трактовка политики как театра, то есть искусства, которое требует от актера умения представлять отличных от себя персонажей так, чтобы зрители им «поверили», вплотную подводит нас к очень важному для практической политической деятельности понятию имиджа. Этот термин используется для обозначения устойчивых и хорошо узнаваемых образов, репрезентирующих как отдельных лиц, так и целые организации в сфере публичного общения. Публичная политика в рамках «демократических правил игры» есть во мно­гом основанная на приемах целенаправленного психологического воздейст­вия технология создания привлекательных имиджей, обеспечивающих тому или иному политику достаточный уровень доверия и необходимую общест­венную поддержку.

Надо отметить, что в некоторых современных исследованиях аналогии с театром и театральным представлением используются для характеристики политики на уровне не только действия (главным образом, символического), но и чисто вербальной репрезентации политической реальности. При этом обслуживающие политику речевые потоки (заявления политических деяте­лей, газетная информация, программы новостей и т.п.) трактуются как своего рода «словесный спектакль». Основной прием сюжетной завязки такого спектакля - проблематизация, то есть целенаправленная подача тех или иных беспокоящих человека или некомфортных обстоятельств как объектов, которые не могут быть оставлены без изменений и должны быть подвергну­ты целенаправленной реконструкции, требующей мобилизации сил и ресур­сов. Сама по себе проблематизация носит условный характер, она часто фик­тивна и всегда воспринимается сообразно точке наблюдения (например, npd-блема национальной безопасности по-разному выглядит для Генерального штаба, крупной военной корпорации, занятых на ее предприятиях рабочих и Лиги пацифистов). Однако в любом случае она придает определенному фрагменту реальности смысловую структуру, определяя, кто герой, а кто враг, кто (или что) представляет собой опасность, а кто (или что) полезен, ка­кие действия подлежат одобрению, а какие - наказанию.

. Есть, в частно­сти, примеры использования методологии, разработанной в классических ра­ботах В.Я. Проппа, раскрывающие «сказочную» природу многих политиче­ских представлений, идущих на «сценах» современной России.

Одним из наиболее продуктивных подходов, помогающим выявить важ­ные аспекты психологии политических репрезентаций, является анализ по­литических дискурсов. Направление это частично пересекается с психосе­мантическими исследованиями. Однако, в отличие от них, оно получает ис­ходный эмпирический материал не путем фиксации реакций испытуемых на специально подбираемые экспериментатором стимулы, а посредством иссле­дования содержательной структуры политических текстов (речей, интервью, заявлений, программных документов, теоретических работ), одна из целей которого заключается в реконструкции передаваемой этими текстами (выра­жаемой ими) «психической субстанции».

К стандартным процедурам содержательного анализа политических дискурсов, широко используемым в практической работе политических пси­хологов, относятся контент-анализ и интент-анализ.

Различаются они прежде всего задачами аналитической реконструкции: в первом случае речь идет о содержательной интерпретации действительно­сти (картина мира), во втором - о выявлении направленных вовне внутренних импульсов, намерений (интенций) говорящего, таких, как побуждение к дей­ствию, обвинение или отвод от себя обвинения, разоблачение, размежевание с кем-либо, похвала, успокоение аудитории или, наоборот, ее возбуждение и др.

Первичные аналитические процедуры в обоих случаях во многом сход­ны. Прежде всего это идентификация атомарных смысловых единиц (напри­мер, используемых в рассматриваемом дискурсе политических понятий), а также подсчет их общего количества и частотных распределений (в том чис­ле во взаимной связи - например, тот факт, что в политической пропаганде США военного времени обнаруживается прямо пропорциональная зависи­мость между количеством упоминаний союзников и врагов, психологически можно интерпретировать в том смысле, что союзники были интерерны аме­риканцам только в связи с их военными усилиями, а не как объект симпатии или братья по культуре). Затем исследователь разбивает текст на простейшие осмысленные сегменты и классифицирует их с различных точек зрения: по теме, оценочной тональности, сравнительной важности, легкости или труд­ности восприятия предполагаемой аудиторией и т.д. Здесь исходные атомар­ные символы рассматриваются уже в определенном - позитивном, негатив­ном либо нейтральном - контексте. На этой основе проводится тематический анализ дискурса, осуществляется классификация присутствующих в нем тем и смысловых мотивов, за чем следует структурный анализ их взаимоотноше­ний (они могут быть контрарно-дополнительными - «мы милостивы, а про­тивник жесток», интегрированными - «оппозиция слаба и безответственна», альтернативными - «что это - трусость или предательство?» и т.п.).

Ещё посмотрите лекцию "26. Восстановление вектора состояния" по этой теме.

Результаты контент- и интент-анализов, так же как и психосемантиче­ского исследования, в зависимости от конкретных задач представляются в различных графических формах. Например, в форме «ментальной карты», интерпретирующей смысловые связи различных идей и мотивов как про­странственные, или диаграммы «встречаемости» различных тем и интенций, характеризующей дискурс того или иного политика или политического дви­жения в его индивидуальном своеобразии.

В теоретических исследованиях и в работах по политической истории, рассматривающих политические процессы значительной временной протя­женности, большую роль играет трансформационный анализ политических дискурсов. Сравнивая лексику, характерные словосочетания, базовые мета­форы, ключевые слова и выражения, которые в разное время использовались для описания и понимания политических процессов, трансформационный анализ позволяет выявить системообразующие «мутации» в способах репре­зентации политической действительности, за которыми следует существен­ное изменение идеологической перспективы и форм политической деятель­ности.

Так, сопоставляя ленинские работы, написанные в разные периоды его деятельности, можно увидеть, как под влиянием осмысления империализма, а позже и опыта мировой войны политика все больше уподобляется военным действиям. В рамках специфического «дискурса войны» вооруженные кон­фликты перестают восприниматься как сопутствующие социально-экономическому развитию неблагоприятные обстоятельства и интегрируются в сущностную модель перехода к социализму. В этом контексте приглуша­ются различия между политическими формами капитализма, полувоенным деспотизмом Германии и демократическими Соединенными Штатами, что оборачивалось практически полным отождествлением государства с его ре­прессивными функциями. В построенном таким образом поле политических отношений главным вопросом становится «кто кого?», что ведет к абсолюти­зации роли насилия, становлению тоталитарного политического сознания, а затем и его материализации в рамках тоталитарной политической системы.

То обстоятельство, что дискурс-анализ имеет дело не с лабораторными ситуациями, а с вплетенными в реальный контекст политики актами обмена информацией и информационного воздействия, является его очень важным достоинством. Однако при этом обязательно надо учитывать, что один и тотже функционирующий в политическом процессе текст не только может про­читываться по-разному, но, бывает, и рассчитан сразу на несколько интер­претаций. Более того, подчас подлинный смысл политического текста не совпадает с тем, что в нем формально утверждается.

Например, при помощи специального анализа можно установить, что, когда лидер французского Национального фронта Ле Пен выступал с напад­ками на арабских иммигрантов, он нередко имел в виду и евреев, хотя прямо их не называл (известный лозунг Национального фронта «2 000 000 безра­ботных = 2 000 000 иммигрантов» явно перекликается с нацистским «700 000 безработных = 700 000 евреев»). Однако эти косвенные смысловые пере­клички рассчитаны только на «посвященных». В то же время тем французам, которые воспринимают политический дискурс правых радикалов сквозь призму сегодняшней политической действительности с перманентным кон­фликтом палестинцев и израильтян, интенции, выражаемые антиарабскими высказываниями Ле Пена, могут казаться даже противоположными. Факти­чески дискурс современного правого радикализма репрезентирует во многом ту же модель миропонимания, что лежала в основе фашизма, однако делает это не прямо, а при помощи различных символов, требующих специальной расшифровки.

Таким образом, дискурс-аналитику больше, чем кому-либо, приходится считаться с тем обстоятельством, которое очень ярко сформулировал Талей-ран: язык дан политику для того, чтобы скрывать свои мысли. Кроме того, политические образы и интенции, выражаемые тем или иным текстом, могут репрезентировать мнимые политические сущности (таковы, например, лек­сически осмысленные, но не имеющие никакого реального психологического эквивалента политические формулы эпохи «застоя», создающие образ нико­гда не существовавшего в действительности «развитого социализма»). Сле­дует отметить, что диагностировать такого рода случаи без помощи полити­ческого эксперта работающему исключительно с текстами дискурс-аналити­ку иной раз бывает весьма сложно.