Предметное самоопределение философии

СПЕЦИФИКА, ПРИРОДА И НАЗНАЧЕНИЕ ФИЛОСОФИИ

• 1.1. Предметное самоопределение философии
• 1.2. Специфика, или существенные признаки, философского знания
• 1.3. Философия: личностное измерение
• 1.4. Философия: некоторые структурные аспекты
  
  

1.1. Предметное самоопределение философии

• 1.1.1. Символы философской мудрости
• 1.1.2. От мифа к логосу
• 1.1.3. Историческая концептуализация философии

Термин "философия" греческого происхождения. Образован он соединением двух слов: philos, что означает любовь, или philia - дружба, привязанность, симпатия; и sophos, что переводится как ученый муж, мудрец, или sophia - мудрость, знание, искусство, талант. Краткая этимологическая расшифровка звучит как "любовь к мудрости". Первым, кто употребил это слово (по легенде, конечно), был Пифагор. Он не отважился назвать себя мудрецом, поскольку мудрец, в его понимании, - это только Бог, мудрость только у Бога. Отсюда и один из первых символов философии-мудрости - Ирида, радуга как мостик между землей людей и небом богов (рис. 1.1). По мере духовного возмужания человека росло в нем и убеждение, что "не Боги горшки обжигают"; участились, а потом и традицией стали постоянные покушения на саму эту божественную мудрость. Все больше и больше мыслителей перестает удовлетворять роль простых друзей мудрости - они хотят быть ее непосредственным воплощением.
Но что в таком случае есть мудрость, с которой любят отождествлять себя философы, которой так многие хотели, да и хотят наполнить свою жизнь? Вопрос непростой, пожалуй, один из самых сложных в философии. Возможен поэтому только самый общий ответ, намечающий какие-то принципиальные точки отсчета. Есть "подсказки" в истории философии. Демокрит из Абдер, например, полагал, что быть мудрым - значит правильно мыслить, правильно говорить и правильно поступать. Демокритовское триединство мудрости по-своему выражало античное понимание цельности человеческой натуры.
Для древнегреческих мыслителей философия была не только формой знания, познания, но и формой жизни, бытия. И даже прежде всего формой или образом жизни. Приобщение к мудрости, истине было для них одновременно и жизненным воплощением мудрости, мудрым преображением жизни. Демокритовская трактовка мудрости справедливо указывает на то, что ее нельзя свести к знанию. Хотя обширные и глубокие познания для мудрецов необходимы. Необходимы, но не достаточны, ибо, как указывал другой древнегреческий мыслитель - Гераклит, "многознание уму не научает". Знание, по нашему глубокому убеждению, может обратить в мудрость только нравственность. Нравственность разворачивает знание на человека - его творца, в ней оно обретает свою истинную, т. е. собственно человеческую, размерность. Знание, насыщенное или пронизанное нравственностью (добром, человечностью, справедливостью), знание, стремящееся достойным человека образом воплотиться в жизнь - таково могло бы быть определение мудрости. Мудрец - это не просто homo sapiens, а homo prudens - человек благоразумный. Не в смысле рассудительный, предусмотрительный, всегда взвешивающий (баланс "за" и "против") все свои мысли и поступки, но пекущийся об общем благе, превращающий знание в добро, возвышающий и совершенствующий жизнь (хрестоматия 0.4). Видимо, стоит добавить сюда и красоту. Мудрость как нечто высокое и совершенное, не может не быть красивой. В таком случае мудрость можно определить как единство мысли и действия, как качество, в котором органически слиты истина, добро и красота.

1.1.1. Символы философской мудрости

Мудрость, как видим, трудно выразить чисто теоретически. Но она, а вместе с ней и философия, имеет ряд выразительных символов. Древнейший символ мудрости - сова (рис. 0.1.1). Птица, кстати, не очень умная. Вам это любой орнитолог подтвердит. У совы, однако, есть два очень примечательных, поистине символических качества: всегда блестящие ("сгорает от любознательности") и раскрытые ("открытые миру, бытию") глаза. В высшей степени символична и ночная зоркость совы. За ней стоит способность философии видеть в "темноте" повседневного существования человека, проникать в самые темные, отдаленные и потаенные, сферы бытия. Событийная же история превращения совы в символ мудрости много проще. Среди других богов на небе у древних греков жила богиня мудрости - Афина. Главный храм Афины - на Акрополе в Афинах, где до сих пор обитает множество сов. Греки постепенно привыкли связывать Афину и сову и часто изображали их вместе, на монетах, в статуях. Так сова стала культовым животным, символом Афины, а значит и мудрости.
Овод - еще один образ-символ философской мудрости. На него нам указал в своей защитительной речи на суде Сократ - сам живой символ философии. Обращаясь к присяжным, своим обвинителям, всем мужам афинянам, он сказал следующие проникновенные слова: "...Если вы меня убьете, то вам нелегко будет найти еще такого человека, который, смешно сказать, приставлен к городу как овод к лошади, большой и благородной, но обленившейся от тучности и нуждающейся в том, чтобы ее подгоняли. В самом деле, мне кажется, что Бог послал меня городу как такового, который целый день, не переставая, всюду садится и каждого из вас будит, уговаривает, упрекает. Другого такого вам нелегко будет найти, о мужи, а меня вы можете сохранить, если вы мне поверите. Но очень может статься, что вы, как люди, которых будят во время сна, ударите меня и с легкостью убьете, <...> и тогда всю остальную вашу жизнь проведете во сне, если только Бог, жалея вас, не пошлет вам еще кого-нибудь". Увы, афиняне не вняли голосу сократовской мудрости - уж очень надоедлив этот философствующий овод. Куда легче спать или жить в мире грез. Сон разума, сон жизни - для большинства это привычный образ жизни. Для философа же это смерти подобно. В случае Сократа, однако, смерть пришла не от сна, а от неустанного бодрствования разума. Оводу-философу был вынесен обвинительный приговор, он выпил чашу цикуты и отошел в мир иной.

Дополнительный материал
Другие образы-символы философии (Боэций, Бэкон)
Прекрасное женственное (греческое слово sophia - женского рода) олицетворение философии находим мы у римского философа Боэция (480-524). В трактате "Утешение философией" он так описывает явление ему Софии-Философии:"... Женщина с ликом, исполненным достоинства, и пылающими очами, зоркостью своей далеко превосходящими человеческие, поражающими живым блеском и неисчерпаемой притягательной силой; хотя была она во цвете лет, никак не верилось, чтобы она принадлежала к нашему веку. Трудно было определить и ее рост. Ибо казалось, что в одно и то же время она и не превышала обычной человеческой меры, и теменем касалась неба, а если бы она подняла голову повыше, то вторглась бы в самое небо и стала бы невидимой для взирающих на нее людей. Она была облачена в одежды из нетленной ткани, с изощренным искусством сплетенной из тончайших нитей, их... она соткала собственными руками. На них, как на потемневших картинах, лежал налет забытой старины. На нижнем их крае была выткана греческая буква греческая буква , а на верхнем - 1. И казалось, что между обеими буквами были обозначены ступени, как бы составляющие лестницу, по которой можно было подняться снизу вверх. Но эту одежду рвали руки каких-то неистовых существ, которые растаскивали ее частицы, кто какие мог захватить. В правой руке она держала книги, в левой - скипетр.
(Боэций "Утешение философией" и другие трактаты. - М., 1990. - С. 190-191.)

У английского философа Ф.Бэкона (1561-1626) был свой образ философии - Орфей. Бэконовское представление этого мифического древнегреческого певца настолько яркое и убедительное, что нельзя не привести его полностью.
Орфей, или Философия
Миф об Орфее (рис. Орфей 1.1.1), хотя и хорошо известный, но все же еще недостаточно объясненный во всех подробностях, как мне кажется, дает образ универсальной философии (philosophia universa). Ибо личность Орфея, человека удивительного, поистине божественного, владеющего любой гармонией, умевшего сладостными мелодиями волновать и увлекать всех и вся, очень легко может быть использована как изображение философии. Деяния Орфея в такой же мере превосходят деяния Геркулеса своим величием и мощью, как творения мудрости превосходят творения силы. Орфеи из любви к жене, похищенной безвременной смертью, полагаясь на свою лиру, решил спуститься к подземным богам, чтобы упросить их, и не обманулся в своей надежде. Сладостным пением и звуками струн он умилостивил и смягчил подземных владык, так что они позволили ему увести жену с собой, с тем, однако, условием, чтобы она следовала за ним, он же не должен оглядываться до тех пор, пока они не выйдут из подземного царства. И когда Орфей, несмотря на это, побуждаемый нетерпеливой любовью и заботой (когда он уже был почти у цели), все же оглянулся, договор был нарушен, и супруга его тотчас вновь была низвергнута в подземное царство. С той поры Орфей в отчаянии, возненавидя женщин, удалился в пустынные места и там такими же сладостными звуками лиры и пением сначала привлек к себе всех зверей; а те, утратив свою природу, свою дикую свирепость, не подвластные больше побуждениям похоти и ярости, не заботясь, как удовлетворить голод или как выследить свою добычу, стояли вокруг него, как в театре, добродушные и кроткие, лишь жадно вслушиваясь в звуки его лиры. Но это не все. Такова была сила и могущество музыки, что она приводила в движение даже леса и сами камни, и они тоже оставляли свои места и располагались вокруг него в чинном порядке. И вот когда все это столь счастливо и столь удивительным образом удалось ему, появились фракийские жены; возбужденные Вакхом, они наполнили все дикими хриплыми звуками рогов, и из-за этого грохота уже нельзя было больше услышать звуков его музыки. И тогда, когда исчезло то, что создавало этот порядок и согласие, все пришло в замешательство и все звери вновь обрели свою природу и, как и прежде, снова набросились друг на друга; камни и леса тоже вернулись на свои места, а сам Орфей в конце концов был растерзан беснующимися женщинами, и члены его были разбросаны по земле. Геликон (река, посвященная Музам) в отчаянии и негодовании из-за его смерти скрыл под землей свои воды и уже только в других местах вновь вышел наружу.
Смысл мифа, как мне кажется, следующий. У Орфея есть две песни: одна призвана смягчить подземных богов, другая - увлечь зверей и леса. Первая очень хорошо подходит для изображения естественной философии, вторая - нравственной и гражданской. Ведь самая благородная задача естественной философии - это восстановление и укрепление всего преходящего и как частная задача от этой более общей цели - сохранение тел в свойственном им состоянии и замедление процесса разложения и гниения. Этого можно достичь (если это вообще достижимо) только соответствующим искусным управлением природой, которое мы могли бы уподобить гармонии лиры и стройному ритму. И, однако, же эта задача невероятно сложна, и попытки решить ее обычно кончаются неудачей, причем не по какой-нибудь иной причине, а лишь из ненужной суетливости и подстегиваемого любопытством нетерпения. Поэтому философия, чувствуя себя почти бессильной перед этой громадной задачей и потому, естественно, охваченная отчаянием, обращается к людским делам с красноречивыми наставлениями, внушая сердцам людей, любовь к добродетели, справедливости и миру, побуждает народы объединиться, принять на себя ярмо законов, подчиниться власти и, покорно слушая наставления науки, забыть о необузданных аффектах. Вслед за тем поднимаются здания, возводятся города, засеваются поля, засаживаются деревьями сады, так что получает смысл и рассказ о том, как созываются и сходятся вместе камни и леса. Эта забота о гражданских делах закономерно появляется уже после настойчивых попыток возрождения смертного тела, потерпевших, в конце концов, неудачу; ибо неизбежность смерти, ставшая еще более очевидной, заставляет людей искать путь к бессмертию уже собственными деяниями и славой своего имени. Очень разумно говорится в мифе также и о том, что Орфею была отвратительна мысль о браке; ведь радости брака и любовь к детям очень часто отвлекают людей от великих и возвышенных деяний на благо государства, и они считают достаточным, если достигнут бессмертия не своими делами, а своим потомством. Но и сами творения мудрости, хотя они и возвышаются среди прочих людских дел, все же ограничены своим временем. Ибо случается и так, что после периодов расцвета государств вдруг начинаются волнения, восстания и войны; в их грохоте законы умолкают, люди вновь обретают худшие стороны своей природы; и в деревнях, и в городах царит опустошение. А вскоре (если все эти яростные бури продолжаются), несомненно, и науки, и философия оказываются растерзанными, так что только их обломки удается найти кое-где, подобно доскам корабля после кораблекрушения; и тогда наступают времена варварства, воды Геликона скрываются под землю, до тех пор, пока по прошествии должного времени и смены обстоятельств они вновь не вырвутся наружу, но, быть может, уже в других местах и у других народов.
Бэкон Ф. Сочинения в двух томах. Т.2. - М., 1978. С. 259-261.

1.1.2. От мифа к логосу

В общекультурном смысле, исторически философии предшествует мифология с ее эмоционально-образным, чувственно-волевым и обобщенно-синкретическим постижением мира (хрестоматия 0.1). Сказанное не следует понимать в том смысле, что философия просто-напросто сменяет и заменяет собой мифологию. Отрыв философии от мифологии никогда не был и не будет, видимо, абсолютным, полным. Мифологизированные рассуждения, различные "доказательные" ссылки на миф и мифологию - все это не такая уж и редкость даже в современном философствовании. Случаи сближения философии с мифологией не могут, однако, стереть существенных различий между ними. Есть все основания согласиться здесь с Э. Кассирером: история философии представляет собой непрерывную борьбу за отделение и освобождение ее от мифа. Расширение круга знаний, развитие абстрактного мышления, рост общей культуры делают невозможным сохранение мифологической "заколдованности" мира.
В отличие от мифологии, философия занимается рациональным описанием и толкованием действительности, стремится понять мир из его собственных, внутренних начал и оснований. Зарождение философии - это движение, переход от мифа к логосу, от авторитета традиции, восходящей к богам и героям, к авторитету разума, т. е. логического и аргументированного рассуждения, вдохновляемого верой человека в самого себя, в Человека с большой буквы. Иначе говоря, философия возникла как результат борьбы между мифологической (стихийно и коллективно фантазийной) картиной мира и тем первоначальным объективным знанием, которое накапливало человечество на основе и по мере усложнения своего практического отношения к действительности.

Дополнительный материал
Миф и мифологическое сознание
Самая примечательная, непосредственно бросающаяся в глаза характеристика мифологии - ее антропосоциоморфизм, т.е. уподобление мироздания человеку и тем социальным структурам, в которые он включен. Сюда же относится и зооморфизм - наделение чертами животных реальных или предполагаемо реальных объектов. Древнегреческая мифическая Химера, к примеру, представляла собой существо с тремя головами: льва, козы и змея. В Древнем Египте бог света и Солнца изображался в виде сокола. В историческом плане зооморфизм, как правило, предшествовал антропо- и социоморфизму.
Ярким художественным антропоморфизмом (очеловечиванием) пронизана вся мифология древней Эллады (http://www.hellados.ru). Олицетворению или персонификации здесь подвергалось буквально все. Силы и стихии природы: солнце - Гелиос, луна - Селена, ночь - Нюкта, заря - Эос, северный ветер - Борей, восточный - Эвр, южный - Нот, западный - Зефир и т.д. Человеческие ремесла и искусства: кузнечное дело - Гефест, врачебное искусство - Асклепий, торговля - Гермес, комедия - Талия, танцы - Терпсихора, история - Клио и т.д. Страсти, силы и заботы самого человека: ужас - Деймос, страх - Фобос, обман - Ата, справедливость - Дикэ, судьба - Мойра и т.д. На этом примере, кстати, видно, как в мифологии гипостазируются, т.е. становятся самостоятельными сущностями (существами, отдельные свойства и качества человека.
Отступление от требований всеобщего олицетворения ведет иногда к трагедиям и жертвам. В мифе о Кефале и Прокриде рассказывается, например, о том, как Прокрида спутала прохладу, в которой искал спасения от жары ее муж Кефал, с нимфой Прохладой и приревновала его к ней. Чтобы убедиться в своих подозрениях, она незаметно пришла в лес, где охотился ее муж, и, спрятавшись в кустах, решила подсмотреть его измену. В палящий полуденный зной среди деревьев показался Кефал, он пел об отрадности прохлады. Вдруг послышался тяжелый вздох и в кустах что-то зашевелилось. Кефал, решив, что это дикий зверь, бросил туда свое копье. Прокрида была смертельно ранена в грудь. Такова цена разнопонимания.
Убедительный пример социоморфизма, густо настоянного на кровно-родственных связях, являет собой древнегреческий Олимп. В нем нашлось место всему: верховному правителю и властелину - повелителю богов и смертных Зевсу; непотизму как патриархальной семейственности в миродержавных делах (равноправный член Светлого Олимпа - жена Зевса, богиня Гера, нашлась работа там и их потомству, сыновьям и дочерям); иерархизированному этикету (Геру почитают не только как покровительницу брака, но и - пожалуй, прежде всего - как жену громовержца Зевса); регулярным парламентским сессиям - собраниям богов; страже или охране (три прекрасных Оры при входе на высокий Олимп) и многому другому.
Носители мифологического сознания принимали за реальность, аналогичную реальности объективной, все события и персонажи, о которых говорилось в мифах, какими бы фантастичными и неправдоподобными они ни были. Мифическое повествование было для них в высшей степени убедительным и достоверным, таким же элементом жизни, как и самые заурядные вещи домашнего обихода. Фантастическим, сказочно волшебным мифологический мир является только для тех, кто от него уже оторвался, для наблюдателей (интерпретаторов, ценителей, экспертов) со стороны, с позиции вне этого мира. Нет, фантастичность - не внешняя или поверхностная характеристика мифа. Скорее наоборот, она входит в его сущность, но сущность, которая скрыта, экранирована от человека - скрыта тем, что он живет среди мифов и с мифами, что фантастические сказания возникают и бытуют в его жизненной биографии. Живой миф неразличим для жизни, потому что он - ее органическая часть.
Единство духовного и материального, или чувственно-вещественного, в мифе держалось, конечно, лишь на жизненной вере человека, но от этого оно нисколько не теряло в реальности, не становилось менее плотным и убедительным. Как замечено исследователями, миф нельзя опровергнуть. В процессе опровержения мы с неизбежностью превращаем его в гипотезу или рассказ о чем-то. Но миф ни о чем-то - он о себе самом, он в себе и для себя. Особая, так сказать, действительность, удачно названная Я.Э. Голосовкером "имагинативной реальностью". Адекватное рассмотрение мифа имеет дело с его жизненностью (эффективностью) или смертью (неэффективностью), а не с дихотомией истины и лжи, как в науке и философии.
Рассматриваемое единство мифологического сознания по-своему проявляется и в форме авторства. "Мифическое авторство" авторством в современном его понимании и назвать-то никак нельзя. Творил миф - бессознательно, стихийно - первобытный коллектив. Любой коллектив, само собой, состоит из отдельных индивидов. Но в случае первобытного коллектива отдельный индивид мыслил, жил и действовал лишь как индивидуальное воплощение родовой общины. Личности там по существу еще не было или она находилась в своем эмбриональном, зачаточном состоянии. Прав поэтому К.Г. Юнг, видевший в мифотворчестве работу "коллективного бессознательного", совокупной бессознательной фантазии людей. В качестве бессознательно-художественной переработки народной фантазией природы и форм общественной жизни рассматривал миф, мифологии также К. Маркс.
Миф, мифологическое мировоззрение отличается генетически-повествовательным объяснением, а вернее - пониманием мира. Вот как, например, изображается происхождение мира в древнегреческом мифологическом цикле. Вначале существовал лишь вечный и безграничный Хаос. Из него произошла богиня Земля-Гея. Могучая и благодатная Земля-Гея породила беспредельное голубое Небо - Урана. Уран взял себе в жены благодатную Гею. Далее идут их сыновья, дочери и т.д. В древнекитайском космогоническом мифе (в одном из его вариантов) начало Вселенной представлялось в виде содержимого куриного яйца, вернее первояйца. В древнеиндийской мифологии (тоже одна из версий) начало творения связывалось с водой, из которой в дальнейшем возникло яйцо. Первояйцо раскололось на две половины: из золотой возникло небо, из серебряной - земля. Из яйца же появился и демиург Праджапати или бог-творец Брахман.
Вообще говоря, субстанция есть и в духовно-мифологическом освоении мира, но она совпадает там с началом повествования (Хаосом, яйцом), по существу тождественна ему. Повествовательность - очень важная характеристика мифа. Как отмечают специалисты в этой области, греческое слово mythos имеет дело в основном с активностью повествования, рассказа, а не с тем, что, какое содержание этим повествованием передается. Главный вопрос в мифологии, судя хотя бы по приведенным примерам, - "откуда?", а еще точнее "от кого?". Философия же, как известно, всегда пытается отыскать "почему", и притом самое глубокое или исходно-первое. Вместе с тем в мифе различимы и причинно-следственные связи. Правда, как мы убедимся ниже, весьма и весьма специфические. Повествовательность их все-таки не убивает. Чаще всего эти связи выступают в виде временной последовательности, смежности и сходства тех или иных объектов и их состояний. В общем же плане причинно-следственная связь в мифе развивается по логике материальной метаморфозы (превращения). Видимо, это было ближе и понятнее первобытному человеку. По библейскому мифу, например, Бог создал человека (мужчину) из "праха земного", а жену (женщину) из "ребра, взятого у человека". В древнегреческом мифе о Кадме говорится о воинах, рожденных землей из зубов дракона. В мифе о Персее рассказывается, в числе прочего, о том, как капли темной крови из отрубленной головы горгоны Медузы превращались в ядовитых змей, которые в свою очередь опустошили, превратили в пустыню Ливию, поскольку всё живое в ужасе бежало от них.
Двухслойная, естественно-сверхъестественная структура мифологической реальности вносит соответствующие коррективы и в ее причинно-следственные связи. Причинный "ключ" ко всем событиям в мире находится, естественно, у богов, и других близких им по силе существ. Боги могут произвольно менять траектории движения причин. Их желания и воля - последние и потому самые истинные причины всего происходящего. Почему, скажем, погиб Ахилл (Ахиллес)? Потому что бог Аполлон, рассердившись на Ахилла, направил стрелу Париса в единственно уязвимое место греческого героя - в его пяту. Часто отклоняла в сторону летящие стрелы и копья сражающихся богиня Афина-Паллада. Или возьмем Троянскую войну. Истинная причина падения Трои - воля Зевса-громовержца, а не сила, героизм и даже хитрость греческих героев. Впрочем, есть здесь еще и судьба - те золотые весы, на которых Зевс взвешивал жребий троянцев и греков. Нет, храбрость и мужество греческих героев под сомнение не ставятся - исход Tpoянской войны они тоже определяют, хотя и непосредственным, ближайшим образом.
Важным элементом мифологической причинности являются логико-смысловые связи. Они, правда, не всегда явны, но в принципе поддаются анализу, доступны пониманию. Есть свой смысл, например, в рождении Афины-Паллады из головы Зевса. Голова - вместилище мысли, разума; сама Афина оказывается воплощением мудрости, покровительницей науки. Значительный удельный вес в причинности мифологического типа занимают также связи по ассоциации (дыхание - душа - облако - птица - небо) и аналогии.
Мифология удивительно нечувствительна к противоречиям и противоположностям. Мифы нередко строятся по принципу "возможности невозможного" или "противоречивого противоположения" (Я.Э. Голосовкер). Обратимся, например, к древнегреческому мифу о судьбе. У всех и у всего есть своя судьба, своя предопределенность. Неумолимый, злой рок постигнет и могучего громовержца Зевса. Не избегнуть ему своей судьбы. Но Прометей, прикованный к горе Титан, оказывается, знает великую тайну - как избежать Зевсу злой судьбы. Ясно, что избежать судьбы нельзя (веления сурового рока неизбежны), иначе она уже не судьба, а так - чья-то прихоть.
В мифологии доминирует традиция, традиционный тип мышления. Все новые мысли, если они там вообще появляются, подаются и воспринимаются как переоткрытие старых. Конструирование настоящего, а по существу и будущего оказывается на деле лишь той или иной перелицовкой прошлого. Прошлое берется и переживается как настоящее. Некоторые исследователи говорят в данной связи о вневременности и самодостаточности мифического прошлого. Согласно К. Леви-Стросу, миф есть "машина для уничтожения времени". "Тогда", в прошлом был создан этот мир; теперь, в настоящем, он просто продолжается, разворачивается. Прошлое, таким образом, служит образцом, парадигмой для "теперь" и "потом". В конкретной сюжетно-событийной канве мифов это выглядит следующим образом. Все образцы (прошлое, изначальность) знаний, искусств, ремесел и вообще деятельности хранятся у богов. Секреты, или ответы, получается, уже давно известны; к ним - готовым, данным - необходимо лишь приобщиться. О вопросах же, проблемах остается только догадываться.
Отказ от традиции как следования божественно-высокому подлежит наказанию. Скажем, Арахна - искусная ткачиха, была превращена в паука за неуважение к богам, а фактически за то, что замахнулась на образец (уровень) искусства ткать, которым обладала одна лишь Афина-Паллада. Образец на то и образец, чтобы ему следовать и быть ниже его. Не смей соперничать с богами и их образцами! Наказание за попытку превзойти образец может навлечь на себя не только простой смертный, как Арахна - дочь красильщика тканей из Колофона, но и более низкие по "служебному статусу" божества. Так, предводитель муз Аполлон жестоко наказал (содрал с живого кожу) сатира Марсия - демона из свиты Диониса, за его "музыкальный" вызов. Простая тростниковая флейта Марсия непременно должна была потерпеть поражение от величавой золотой кифары Аполлона.
Авторитетом традиции, изначального, божественного образца объясняется в конечном счете социально-охранительная функция мифологии. Если и был у нее какой-то критический настрой, то он не выходил в целом за консервативные рамки, т.е. оставался настроем на подгонку настоящего и будущего под прошлое, на осмеяние и отбрасывание всяких человеческих новаций настоящего.
Много написано и сказано о том, что если мифология строит свою картину мира из символов, то философия - из понятий. В философии с ее рационализмом так оно, видимо, и есть. А вот в мифологи? Сказанное выше о жизненной реальности фантазии для архаического человека содержит, как представляется, и правильный ответ на вопрос о символизме мифа. В живом, реально действующем мифе его просто нет. В самом деле, символ - это знак, указывающий на какой-то иной, более глубокий (высокий) порядок или смысл, которому он и обязан своим социальным бытием. На что же указывает мифологический символ? На жизнь - правильно. Но ведь в этой самой жизни он и представлен, существует. Как вполне реальный ее орган. Нельзя воспринимать символ именно как символ, если вы в нем и им живете. Для вас он тогда - сама жизнь.
И все же связь символа с мифом есть. Но только создается она не мифом самим по себе, а появлением и укреплением исторической дистанции по отношению к нему. Чем дальше индивид уходил от мифа, его полноценного культурно-исторического бытия, тем больше он, миф, "сжимался" в символ, в точку отсылки к жизненно-практическим истинам очень "давних, давних времен", в инструмент социального воображения.
Следовательно, миф претерпевает символическую трансформацию по мере освобождения человека из-под его духовной власти. Миф как символ - это уже свидетельство расставания, прощания человека с мифом. В символе миф умирает, "выпадает в кристалл". Но тем самым, что интересно, он и сохраняется для потомков. Символ продлевает мифу жизнь.
К тому времени, когда философия начинает свободно оперировать понятиями, мифология уже становится символом, символической картиной мира - природы, общества, человека. Тем более она является таковой в наше время, для людей начала XXI века. Мифы наших предков теперь - чудесная, волшебная сказка. Конечно, мифы, мифология принадлежат не только истории. Их с избытком продуцирует и современность. Важно поэтому уметь их распознавать и, видимо, вовремя преодолевать.

1.1.3. Историческая концептуализация философии

История философской мысли и ее современное развитие дают основание для выделения трех основных трактовок, или истолкований, философии. Это, по-другому, три исторически сменяющих друг друга философских традиции.
В первой из них (по времени это античность) философия предстает в виде совокупности всех знаний человека о мире и своем месте в нем. В так понимаемой философии концентрированно выражался античный синкретизм - нерасчлененность общественного сознания на отдельные формы, отсутствие сколько-нибудь заметной дифференциации средств и методов познания, коммуналистский дух единения в сравнительно небольших городах-полисах. Древние философы были универсалами. Фактически они занимались всеми представляющими общий интерес вопросами.
К рассматриваемой концепции восходит своими корнями и идея отпочкования от философии отдельных (конкретных, специальных, частных) наук. Известный комментатор Аристотеля, армянский мыслитель Давид Непобедимый (V - VI вв.) писал в данной связи: "Философия есть мать мудрости, искусств и всех наук, от нее рождаются и берут начало все искусства и науки". Между тем, идея эта не столь уж и бесспорна, как принято считать. В философии можно видеть материнское лоно всех наук, но лишь при условии, что прежде мы признаем правомерным само отождествление философии со всей суммой знаний, пусть первоначальных, самых общих - не суть важно. Скорее всего ситуация была иной: наравне с другими науками философия "выпочковывалась" из первоначального синкретического конгломерата человеческих знаний. От философии отделялись другие науки, формы культуры ровно в той мере, в какой она сама отделялась от них. В этом процессе выкристаллизовывался предмет, уточнялось само понятие философии как "знания начал", первопринципов или конечных причин бытия - словом, как метафизики.
Вторая из названных традиций отождествляет философию с теоретическим знанием, противопоставляя его знанию эмпирическому, опытному, прикладному (и, конечно, обыденному). Такое понимание философии относится в основном к XVII -XVIII векам. История сохранила немало прямых тому свидетельств. Так, Ньютона называли философом, а его сочинение по теоретической механике, увидевшее свет в 1687 году, было озаглавлено "Математические начала натуральной философии". Книга Линнея по основам ботаники имела чисто философское название - "Философия ботаники" (1751). Традиция рассматривать философию как нечто фундаментально-теоретическое переходит и в XIX век. Достаточно сказать, что работа Лапласа (а это уже 1814 г.), в которой он разъяснял основные понятия и положения новой науки - теории вероятностей, называлась "Опыт философии теории вероятностей". "Теоретическое" понимание философии дает о себе знать и в XX веке. Как известно, даже после второй мировой войны в некоторых западных университетах выдавали философские дипломы тем, кто успешно завершил обучение по специальности теоретической физики и математики. Данью рассматриваемой традиции является и академическая степень доктора философии (Ph.D - Latin philosophiae doctor), присуждаемая современными университетами Запада (в основном англо-американская система образования) по всем научным специальностям (рис. 1.1.3 и рис. 1.1.3.0).
Наконец, третья традиция в интерпретации философии, которую можно назвать современной, сводится к трактовке философии как науки или учения о всеобщем). Однако, поскольку на всеобщее претендует не только философия, необходима конкретизация предмета философии или, что по существу то же самое, выявление специфики философского знания в современную эпоху.