Тошнота
Тошнота
Что произошло с героем? У него исчезло целостное восприятие мира; предметы утратили свой привычный, "ручной" характер, свою соразмерность с человеческими представлениями о них. "Экзистенция неожиданно раскрылась. Она потеряла безобидный вид абстрактной категории, разнообразие предметов, их индивидуальность оказались только видимостью, наружным блеском. Когда блеск исчез, остались чудовищные, дряблые, беспорядочные массы, голые массы, устрашающие своей непристойной наготой". И я - вялый, ослабленный, непристойный, обуреваемый мрачными мыслями - я тоже был лишний".
Вывод о том, что он - "лишний", невольно подводит героя к мысли о самоубийстве и оказывается наиболее драматическим моментом его откровения, однако герой неожиданно находит спасительную лазейку, в которую устремляется с проворностью ящерицы: "Я смутно мечтал о своем уничтожении, чтобы ликвидировать по крайней мере одну из излишних экзистенций. Но моя смерть была бы также излишней. Излишним был бы мой труп, излишней - моя кровь на этих камнях, среди этих растений... я был лишним для вечности".
Познание "излишества" своего существования ведет героя не к смерти, а к открытию "фундаментальной абсурдности" бытия, определенной главным образом тем, что "экзистенция не есть необходимость". Тех, кто хоронится от этих истин, полагая, что имеет особые права на существование, Рокантен шельмует словом "мерзавцы". Жизнь "мерзавцев" также бессмысленна, они также "лишни", ибо любое человеческое существование напоминает "неловкие усилия насекомого, опрокинутого на спину".
Любовь - испытанное средство спасения героя от метафизического "невроза". Сартр предложил Рокантену проверить его на себе. У рыцаря "тошноты" некогда была возлюбленная, Анни, с которой он расстался, но к которой сохранил самые нежные чувства. Она живет по другую сторону Ла-Манша. Анни - второстепенная актриса лондонского театра. Когда Рокантен заболел "тошнотой", мысли об Анни стали нередко его посещать. "Я хотел бы, чтобы Анни была здесь", - признается он в дневнике. Встреча в парижском отеле вызвала у героя меланхолическое чувство ностальгии по прежним временам, которое тем больше усиливалось, чем больше он понимал, что прошлое не возвратить. Духовная жизнь, или, вернее, духовное небытие, Рокантена и Анни имеет много общих черт. Можно было бы даже сказать, что Анни - двойник Рокантена в женском обличий, если бы из их разговора не выяснилось, что скорее Рокантен следовал за Анни по пути постижения "истины", нежели наоборот. Анни живет, окруженная умершими страстями. Приехавшему "спасаться" Рокантену, оказывается, нужно "спасать" самому, но - "что я могу ей сказать? Разве я знаю причины, побуждающие жить? В отличие от нее, я не впадаю в отчаяние, потому что я ничего особенного не ждал. Я скорее... удивленно стою перед жизнью, которая дана мне ни для чего".
Рокантен возвращается в Бувиль. В атом тягучем портовом городе его охватывает чувство бесконечного одиночества. "Мое прошлое умерло. Г-н Рольбон умер (Рокантен забросил работу над книгой. - В. Е), Анни возникла только для того, чтобы отобрать у меня всякую надежду. Я один на этой белой улице, которую окружают сады. Одинокий и свободный. Но эта свобода несколько смахивает на смерть".
"Тошнота" породила не только новые отношения Рокантена с деревьями, фонтанами или клочками бумаги на улице. Она поставила его в новые отношения с людьми, выработала новый взгляд на них. Сущность новизны раскрывается в разговоре Рокантена с Самоучкой, который приглашает героя вместе пообедать в ресторане.
Самоучка - знакомый Рокантена по библиотеке - проводит время за чтением книг по гуманитарным наукам. Он похож на склад отброшенных Сартром "иллюзий". Его тезис предельно прост: в жизни есть смысл, потому что "ведь есть люди". Человек для Самоучки - ценность аксиомная, не допускающая сомнений. Ради служения этой ценности Самоучка записался в социалистическую партию, после чего его жизнь стала праздником: он живет для других. Опровержение этого тезиса в романе идет за счет иронического отношения к идеальной модели человека - ценности, которой противопоставляется реальный, "каждодневный человек". Рокантен отвергает гуманистические абстракции, но: "Я не совершу глупости, сказав о себе, что я "антигуманист". Я не гуманист, вот и все". В конце концов разговор о гуманизме вызывает у героя настоящий кризис, его трясет: пришла Тошнота. Тошнота, посетившая его - это состояние, в котором сочетаются утрата ориентиров, дурнота и даже отвращение, обусловленные сознанием неопределенности, характерной для фундаментальной жизненной ситуации человека. В основе этой ситуации кроется изначальная свобода.
Рекомендуемые материалы
Со временем Рокантан понял, что тошноту вызывает по большей части его чувство свободы. И действительно, наше существование обрекает нас на свободу. Никем не спрошенные, мы вброшены в жизнь - нам приходится жить вместе с другими и для других - и мы формируем ее сообразно своему выбору. Однако Рокантан отнюдь не в восторге от такой свободы - он воспринимает ее как тяжкое бремя. Пусть даже свобода допускает творчество - Рокантан осознал, что тошнота, вызванная борьбой за то, чтобы совладать с существованием, всегда будет где-то поблизости. Даже обузданная, подавленная или на время забытая тошнота нахлынет вновь и потребует от него заново определить свое отношение к альтернативам, вставшим перед ним.
Рокантен находится в в состоянии отчуждения от мира людей - это хорошо отражено в одном из эпизодов романа. Наблюдая как-то под вечер с вершины холма за людьми, идущими по улицам Бувиля, любящими свой "прекрасный буржуазный город", Рокантен ощущает, что принадлежит к "другой породе", и ему даже противно подумать о том, что снова, спустившись, он увидит их толстые, самоуверенные лица. Бувильцы свято верят в незыблемость законов бытия, воспринимая мир как данность, не терпящую никаких трансформаций. Эта уверенность в мире порождает социальную и бытовую устойчивость: "Они составляют законы, пишут популистские романы, женятся, совершают высшую глупость, производя детей". Но Рокантен знает: нынешняя форма существования природы лишь случайная привычка, которая может измениться, как мода на шляпы с лентами. Мир нестабилен, он обладает лишь видимостью стабильности, и Рокантен не без удовольствия рисует картину измены мира своим привычкам. Измена будет жестокой и неожиданной. Мать с ужасом увидит, как сквозь щеки ее ребенка прорастают новые глаза; у скромного обывателя язык превратится в живую сороконожку, шевелящую лапками, или иное: однажды поутру он проснется и обнаружит себя не в теплой уютной кровати, а на голубоватой почве чудовищного леса с фаллообразными деревьями, устремленными в небеса, и т.д.
Герой признается в собственном бессилии что-либо изменить, предотвратить, спасти. К тому же непонятно, зачем пробуждать людей, выводить их столь радикальными средствами из летаргического сна, если им будет нечего друг другу поведать, если их немедленно парализует чувство одиночества. Цели рокантеновского бунта сугубо негативны.
При всем том положение героя на холме, над бессмысленно суетящимися жителями Бувиля, весьма символично и отвечает представлениям Рокантена о его положении в мире. Сначала Рокантен отвернулся от человекобожеских идей как никуда не годной иллюзии. Теперь же холодное отчаяние, добытое в результате очищения от всех иллюзий, дарит ему чувство превосходства над не посвященными в орден "тошноты". Чувство превосходства - да ведь это целый капитал! Во всяком случае, оно настолько весомо, что Рокантен уже может жить на проценты с него. Рокантен верит, что "тошнота" является безошибочным критерием для проверки любого движения души. Эта вера превращает его в догматика отчаяния, и, как всякий иной, догматизм "тошноты" лишает его свободы. Вот почему любое не зависимое от "тошноты" проявление чувства воспринимается им как неподлинное, лживое, и он поспешно устремляется на его разоблачение. Он не может не спешить: из рыцаря он превращается в жандарма "тошноты".
Преданность Рокантена "тошноте" к концу книги читатель воспринимает как субстанциальную черту героя: герой дает на это все основания. Решившись в конечном счете перебраться в Париж из невыносимого Бувиля, Рокантен в последний раз заходит в кафе и там чувствует окончательное примирение с "тошнотой", "скромной, как заря". До окончания книги - пять страниц, и читатель пребывает в полной уверенности, что ничто не способно изменить мировоззренческую позицию героя. И вдруг - полная неожиданность. Происходит грандиозный coup de theatre, который является словно из авантюрного романа. Нет, дверь кафе не отворилась, Анни не вошла и не бросилась Рокантену в объятья. Собственно, того, что произошло, не заметил никто, кроме самого Рокантена. Внешне все осталось на своем месте, фаллообразные деревья не проросли сквозь пол. Но Рокантен втихомолку совершил предательство: он изменил "тошноте".
Измена произошла вроде бы по ничтожному поводу. Ее вызвала любимая Рокантеном мелодия американской джазовой песенки, которую Мадлен завела на граммофоне в честь отъезжающего клиента. Вслушиваясь в хорошо знакомую мелодию, Рокантен вдруг обнаруживает, что мелодия не существует, ее нельзя "схватить", разбив пластинку; она вне вещей, вне неимоверной толщи экзистенции, в ней нет ничего лишнего, это все остальное - лишнее по отношению к ней. Она не существует - она есть. И благодаря ее непредметному бытию спасены двое: американский еврей из Бруклина, ее сочинивший, и негритянская певица, ее исполняющая. Благодаря созданию песенки "они очистились от греха существования". Рокантена охватывает радость. "Значит, можно оправдать свое существование? Совсем немножко? Я чувствую себя ужасно оробевшим. Не то что у меня много надежды. Но я похож на совершенно замерзшего человека, совершившего путешествие по снежной пустыне, который неожиданно вошел в теплую комнату".
Но каким образом намерен Рокантен "оправдать свое существование"? Среди путей к "оправданию" идея написать роман представляется ему наиболее соблазнительной и реальной. Написать роман, который был бы "прекрасный и крепкий, как сталь", и который "заставлял бы людей стыдиться своего существования". Рокантен мечтает о том, что у него появятся читатели, которые скажут о романе: "Его написал Антуан Рокантен, рыжий тип, который шатается по кафе", - и они будут думать о моей жизни, как я думаю о жизни негритянки: как о чем-то драгоценном и наполовину легендарном".
При этом героя вполне законно волнует вопрос о собственной одаренности: "Если бы я был только уверен, что у меня есть талант..." Ну, а если талант отсутствует? По Рокантену, спастись может только создатель произведений искусства, потребителю в спасении отказано. Рокантен иронизирует над теми, кто ищет утешения в искусстве, "как моя тетушка Бижуа: "Прелюдии Шопена мне были таким подспорьем, когда умер твой бедный дядюшка".
Рокантен явно поторопился объявлять о возможности "спасения": история его "воскресения", описанная на последних страницах романа, в самом деле явилась историей неудачи. Рокантен не спасся - он спасовал перед собственным честолюбием, о существовании которого мы стали подозревать, когда он поднялся на вершину холма: уже тогда "тошнота" являла собой знак избранничества. Но высоты холма ему не хватило. Он захотел встать над "тошнотой", и в этом порыве выразился "скачок" (вон из абсурда) в сторону некоего эстетического варианта ницшеанской концепции "сверхчеловека".
Тошнота" есть болезнь сознания, форма его реакции... на что именно?
В лекции "Создание Народного Фронта во Франции" также много полезной информации.
В романе последовательно проводится тезис об объективной причине "тошноты". Сознание Рокантена является рецептором "священной" болезни, а не ее возбудителем. Рокантен удивляется своим первым приступам "тошноты", теряется в догадках относительно их причин, и его растерянность призвана играть роль алиби для сознания, которое снимает с себя всякую ответственность за случившееся.
Сознание Рокантена невинно: более того, невинность составляет доминанту его сознания, тем самым предрасполагая сознание к принятию истины, скрытой от других - "мерзавцев", по определению Сартра, - чье сознание виновно в порочной связи с мирской суетой, с "буржуазными" волнениями о сытости, благополучии и размножении. Но откуда взялось невинное сознание? Кто такой Рокантен?
Самый краткий ответ: Рокантен - рантье. Социальная принадлежность героя далеко не случайна, ибо она в наибольшей степени позволяет ему уклониться от всякой социальной принадлежности. Сартр лишил Рокантена тех социальных и бытовых покровов, которые бы сковывали его движения (тем самым отвлекая его на преодоление сопротивления), или, точнее, эти покровы сшиты из самых прозрачных тканей и лежат на нем свободно. "У меня нет неприятностей, - рассказывает о себе Рокантен, - будучи рантье, я не страдаю от безденежья, у меня нет начальства, жен, детей; я существую, вот и все".
Рокантен - рантье, но далеко не всякий философствующий рантье - Рокантен. Рокантен уникален среди рантье по своему ощущению экзистенции, опыт же его, по мысли Сартра, всеобъемлющий, универсальный. Сартр сужает Рокантена, словно руководствуясь пожеланием Дмитрия Карамазова: широк человек, я бы сузил, - освобождает его (минус "а"") не только от социальной и бытовой "шелухи", но также и от других, более глубинных "наслоений". Рокантен обладает нулевой степенью жизнелюбия и эмоциональности. Вялость Рокантена, которому свойственны замедленные, меланхолические движения и жесты (первоначально роман назывался "Меланхолия"), является не просто "случайной" особенностью его темперамента. Это своего рода закономерность, обусловленная принципами сартровской поэтики, требующей "вынесения за скобки" "лишних" движений ума и сердца персонажа.
Рокантен заболевает "тошнотой" с той же легкостью, с какой простужается младенец, полежавший на сквозняке. "Тошнота" - вторая натура; Любой жест Рокантена соотнесен с "тошнотой" - такова норма. Рокантен сживается с ней, как кафкианский герой - с абсурдной ситуацией, в которой он просыпается в одно прекрасное утро. Впрочем, Кафка достиг большего эффекта в изображении человеческого удела, не превращая своего героя в медиума, а просто-напросто направляя его на поиски примирения с миром, которое оказывается невозможным по причине отсутствия общей меры между героем и миром. Кафка создает причудливую атмосферу печального провала метафизического конформизма. В отличие от него, Сартр не включает примиренческие интенции в сферу своего анализа. Сартровский герой освобожден от оппортунизма. Он идеальный, образцовый служитель "тошноты", хотя одновременно он и скромный житель Бувиля, который, в противоположность, скажем, деревне из романа "Замок", куда прибывает землемер К., реален не менее флоберовского Руана.
Вся жизнь, по мнению главного героя, бессмысленна и абсурдна, он считает жизнь, как свою, так и других, лишь существованием, а рациональность и основательность мира представляется ему фанерой.
