Автореферат (Библейский дискурс и онтологическое пространство в русской поэзии первой трети ХХ века (генезис, типология)), страница 8

Пространство земное, обыденное – замкнутоепространство. В поэтическом сознании Белого оно отождествляется с тюрьмой:«Из мира, суетной тюрьмы, – / В ограду молча входим мы…».Двойственная природа человека, его принадлежность к двум мирам(развитие тютчевской темы в творчестве А.

Белого) предстает в образе сердца –устойчивого символа, средоточия человеческой сути. В поэме оно названо, вопервых, «вещим» (т.е. из инобытия), во-вторых, «неумолчным стрижом» (изпространства земного): «Здесь, сердце вещее, – измлей / В печаль белеющихлилей; / <…> Ты, сердце, – неумолчный стриж – / Кого зовёшь, о чёмвизжишь?».При рассмотрении библейского дискурса в поэтических произведенияхА. Белого, мы выделили пространственно-временные категории пустоты исвета (как заполненного пространства).

Являясь контекстуальнымиантиномиями, смысловыми оппозициями, они достаточно стабильны на всемпротяжении творчества поэта. Так, в стихотворении «Во храме» (1903) и впоэме «Первое свидание» (1921) основная смысловая оппозиция пустотысвета неожиданно разрешается возникновением оксюморона «неутихающийпокой», образует картину тихого света.Присутствие в произведениях А. Белого библейского текста, знаковыхчерт церковнославянской книжности, гимнографических текстов, каноничное, вдухе славяно-русской традиции, отношение к важным категориям бытия27(смерти, вечности) позволяет признать глубокую структурную основунациональной модели, сложившейся в мировоззрении автора.Третья глава Пространство и время в лирике постсимволистовпосвящена рассмотрению специфики восприятия пространства и времени впоэтическихконцепцияхакмеистов(Н.

Гумилева,А. Ахматовой,О. Мандельштама), М. Волошина, Ю. Балтрушайтиса.В параграфе 1. Онтологическое пространство и время в поэзииакмеистов (Н. Гумилев, А. Ахматова, О. Мандельштам) установленыосновные особенности пространственно-временного мировосприятия в поэзииакмеистов:- эсхатологическое отношение к будущему, которое воспринималосьавторами по-разному: как надвигающаяся катастрофа у О. Мандельштама;ожидание преображения земной действительности, вхождение в пространствоинобытия у Н. Гумилева; приятие всех «закономерных» превращений («сновастать тобой, земля») у А.

Ахматовой;- устремленность к реальному будущему, которое акмеисты считалидолжным и истинным, приобщенным вечности, противопоставленным земномунастоящему, существующему времени и пространству: «Солнце, сожгинастоящее / Во имя грядущего, / Но помилуй прошедшее! («Молитва», 1910). Идело даже не в оценочной характеристике настоящего: хорошее оно илиплохое, важно, что оно для них неистинное;- видение прошлого в настоящем, осознание того, что настоящее – этолишь продолжение прошлого – одна из ведущих мыслей акмеистов: «Всёпроходит, как тень, но время / Остаётся, как прежде, мстящим, / И былое,тёмное бремя / Продолжает жить в настоящем» (Гумилев Н. «Пиза», 1912).Прошедшее время в творчестве А. Ахматовой в первую очередь связано скатегорией памяти как свободы от скоротечного земного времени.Акмеисты не отказались от прошлого.

Постоянно обращаясь кпрошлому, «пребывая» в нем, осознавая важность ушедшего времени, онипреодолели земные границы бытия. Выстроенная проекция образов прошлоговремени в настоящее и стирание временных эпох – отличительныехарактеристики поздней лирики акмеистов, в которой важной чертойстановится историческая память библейского времени, помогающая обрестиреальность своего бытия.Настоящее не обесценивается (!) ни в творчестве А. Ахматовой, ни втворчестве Н. Гумилева, ни в творчестве О.

Мандельштама («твой мирболезненный и странный, я принимаю пустота»), несмотря на осознание всейсложности и трагичности происходящего.Земное время в поэзии акмеистов – состояние выбора, становлениелирического героя, стремящегося во времени обрести вечность. В этойперспективе отмеченная субъективная игра со временем и пространством (илиинформационное его восприятие) выступает как занятие призрачное:- ощущение затерянности в пространстве (у Мандельштама);28- фантасмагорический гиперболизм времени и пространства, тяготение кпространству инобытия (сны в лирике Гумилева);- эмоционально-лирическое растяжение и сжимание его (у Ахматовой).Подлинная временная реальность первой трети ХХ века требовалапреодоления призрачности человеческого существования, что определилоустремленность акмеистов к целостному, гармоничному восприятию мира, ксакральному миру Библии, дало возможность воссоединения двух миров(небесного и земного), осознания себя, своего назначения, преодоления чувстваобычного человеческого страха перед неизбежно приближающимся концом.Осознание полноты бытия достигается в поэзии акмеистов снятием оппозиции:«здесь – там», преодолением двоемирия.После создания акмеистами художественной картины мира, в которойбеспредельное и вечное может существовать внутри лирического героя,способного «вместить» законы сакральных истин, возникает поэтическаяонтология, где вечность открывается в земном пространстве и времени: «ЕстьБог, есть мир, они живут вовек, / А жизнь людей мгновенна и убога, / Но все всебя вмещает человек, / Который любит мир и верит в Бога» (Гумилев Н.

«ФраБеато Анджелико», 1912).В параграфе 2. Антиномия конца и начала в библейском дискурсеМ. Волошина рассмотрение функционирования пространственно-временныхкатегорий в поэтической концепции поэта позволило установить, что длялирического героя поэта важны два события: смерть и воскресение: «Не жизньи смерть, но смерть и воскресенье – / Творящий ритм мятежного огня»(«Мятеж», книга поэм «Путями Каина»).

Смерть человека рассматриваетсяпоэтом как начало новой жизни.М. Волошин был одним из первых, кто в начале ХХ века заговорил оценности человека, о его сакральной сущности (огненной природе) ипринадлежности к инобытию, а значит вечном существовании во Вселенной.Сущность, природа человека в поэтической концепции М.

Волошина – огонь(как и у Гумилёва). «Ритм огня» – то, что определяет человеческую жизнь, ее«горение» и смысл.В книге поэм «Путями Каина» антиномией к природному величию Землии человека становится суетность преходящего дня, вытесняющая вечное идревнее: «Ротационные машины мечут / И день, и ночь печатные листы, /Газеты вырабатывают правду / Одну для всех на каждый день и час: / Но ниодной строки о человеке – / О древнем, замурованном огне» («Машина»).

Вглаве «Бунтовщик» слышны библейская и пушкинская традиции: «Я – голосвопиющего в пустыне / Кишащих множеств, в спазмах городов, / В водоворотахулиц и вокзалов – / В безлюднейшей из всех пустынь земли». ОтсутствиеЧеловека в бесчисленных, «кишащих» людьми городах – одна из главных темпозднего творчества М. Волошина. Оксюморон в пустыне кишащих множествпередает состояние героя, его мироощущение от суетной земной жизни,духовную жажду в «пустыни мрачной».29Вслед за Ф. Достоевским М.

Волошин говорит о значении внутреннегочеловека, о трагедии победы рассудка над искренним чувством, о тщетностипреобразования мира только физическими действиями, внедренияматериальной культуры без пересозданья собственной души: «Вы – суеверы,мечущие бомбы / В парламенты, и в биржи, и в дворцы, – / Вы мыслитеразрушить динамитом / Всё то, что прорастает изнутри – / Из вас самих снеудержимой силой! / Я призываю вас к восстанью против / Законов естества иразума: / К прыжку из человечества – / К последнему безумью – /К пересозданью самого себя» («Бунтовщик»).В понимании всемирной миссии России Волошин был близок к Тютчеву,к идее славянофилов.

Возникновение в творчестве поэта древнехристианскогосимвола – птицы Феникс, символизирующей вечную смерть (конец) и вечноевозрождение (начало) свидетельствует о вере поэта в Возрождение России.В стихотворении «Ангел времён» мотив конца становится непременнымусловием для дальнейшей жизни: «В крушеньях царств, в самосожженьях зла /Душа народов ширилась и крепла: / России нет – она себя сожгла, / Но Славиявоссветится из пепла!».В отличие от символистов, с характерным для них абстрактныммышлением, творчеству М. Волошина присуще нравственное сопереживаниеза судьбы людей и России. В поэтическом пространстве первой трети ХХ векаснова появляется Человек без маски и даже без «открытого забрала».В книге «Максимилиан Волошин, или Себя забывший бог» (2005)известный литературовед С.М.

Пинаев, анализируя жизнь и творчествоМ. Волошина, пишет, что в своем представлении об истории М. Волошин взначительной степени ориентировался на теорию О. Шпенглера («ЗакатЕвропы»), основная мысль которой – безысходное круговращение истории инеминуемаягибелькультуры,перерождающейсявмеханическипотребительскую цивилизацию, где господствуют потребительство и голыйтехницизм.Генезис возникновения мотивов конца и начала в вечном круговоротечеловеческой жизни в творчестве поэта имеет и более древний источник:Библию.

Другим источником для возникновения указанных мотивов, вполневозможно, могла стать книга «Столп и утверждение истины» ПавлаФлоренского, потому что в постижении библейских истин интеллигенция частошла через чтение философских систем. Понимание смысла бытия (конца иначала), возведение на высоту образа Богородицы в позднем творчествеМ. Волошина обнаруживает текстовые сходства с творчеством русскогофилософа. Другим подтверждением заимствования мотивов может служитьналичие в библиотеке поэта книги П. Флоренского «Столп и утверждениеистины», на что указывал выдающийся волошиновед, первый директор Домапоэта Максимилиана Волошина в Коктебеле, Владимир Купченко (см.:Купченко В.П. Библиотека М.А.