Диссертация (Поль Клодель и Андре Жид - проблема культуры и творчества в переписке, автобиографической и дневниковой прозе (1899–1926)), страница 8

– у Жида их множество, Клодель же только к этомувремени начинает вести «Дневник» в более-менее регулярной форме – мыпозволим себе привлечь к исследованию и некоторые дневниковые текстыКлоделя более позднего периода. Это нам представляется позволительным ещеи потому, что, в отличие от Жида, Клодель по принципиальным вопросам напротяжении своей жизни своей позиции не менял – а скорее просто развивал ее.Клодель начал первую тетрадь своего «Дневника» в Китае, в сентябре 1904 г.,оставшись в одиночестве после ухода Розали Веч. До этого момента он ужепредпринимал некоторые попытки вести записные книжки; первые его записикасались преимущественно духовной стороны собственной жизни, особеннодел и мыслей, в которых ему хотелось принести покаяние.

Ф. Варийон считает,что это было вызвано указаниями духовных наставников Клоделя, прививавшихпоследнемунавыксамоанализа,исследованиясобственныхгреховныхпоступков и помыслов. Например, Клодель упоминает о том, что дурно говорило людях, вышучивал и высмеивал близких, слушал мессу без внимания[Varillon: XI].В одной из таких записных книжек можно найти примечательное указание:на странице, где Клодель оставил заметку об «ужине с г-ном X...», позже,другими чернилами, была добавлена еще одна запись: «появление первое». Речьв записи идет о первой встрече с Розали, случившейся 19 октября 1899 г.Однако Клодель долгое время не собирался вести личный дневник в полномсмысле этого слова: это подразумевало бы необходимость в ретроспекции иинтроспекции, но и то, и другое отталкивало писателя.

В отличие от АндреЖида, Клоделя записи интровертивного плана не слишком привлекали.«Вглядываться в себя – самый верный способ, чтобы изменить себя донеузнаваемости, – говорил Клодель. – Когда смотришь на себя, всегдапринимаешь какую-нибудь позу» [Claudel 1969: 218]. Если ведение дневникаподразумевает в авторе присутствие самолюбования, то вряд ли можно найтикого-то менее к этому способного, чем Клодель.

«Самым верным средством39самопознания было бы, скорее, – “забудь себя”, забудь себя, чтобы бытьпоглощенным тем зрелищем, которое разворачивается перед тобой и котороебесконечно более интересно – по крайней мере, по-моему» [Claudel 1969: 198].Итак, Клоделю – в отличие от Жида – был совершенно чужда всякаяинтровертивность.Что касается ретроспекции в «Дневнике», то Клодель пишет о ней так: « Ввагоне есть сидения, расположенные по направлению движению и против него;есть люди, что глядят на удаляющееся прошлое, другие же смотрят на будущее,которое приближается… всю свою жизнь я старался жить, глядя вперед, иизбавиться от этой меланхолии, сожаления о вещах ушедших, которые неприводят ни к чему, кроме ослабления характера и воображения» [Claudel1969: 95-96].

В этом смысле, как минимум одно сходство между «Дневниками»Жида и Клоделя можно выделить: они оба – приверженцы настоящего момента,реальности, свершающейся сейчас; и для них обоих это предпочтение имеетзначение почти религиозное.Следует сразу оговориться: несмотря на подобные высказывания его автора,со временем «Дневник» Клоделя наполнился некоторым и интроспективным, иретроспективным содержанием; или, может быть, сам автор в приведенныхзамечаниях имел в виду нечто иное.

Если у него уже был регулярный опыт«испытаний совести», то кажутся несколько противоречивыми его резкие словаобинтимности,посколькунаблюдениезасобственнымигреховнымипомыслами кажется Клоделю чем-то не только допустимым, но даже полезным.С другой стороны, то же касается и ретроспекции: например, уже во второйтетради «Дневников» он фиксирует одно из таких испытаний совести, при этомнеизбежно вспоминая свое прошлое: «Все мои грехи, и в особенности моепадение 1900 г., имели причиной мою душевную черствость по отношению кближнему» [Claudel 1968: 240].В самом начале Клодель использовал «Дневник» исключительно как сборникцитат – преимущественно религиозного содержания.

Он делал выписки из40читаемых им в то время «Моралий» св. Григория Двоеслова со своимикомментариями к ним. В 1905 году он отправил первую тетрадь «Дневника»Жиду – как другу и одновременно идеологическому оппоненту; этот жестможно воспринять как одну из неизменно повторяющихся попыток привестидруга в лоно церкви. Однако чуть позже такой подарок стал бы уженевозможным. «Дневник» начал стремительно наполняться личностнымсодержанием:набросками,проектами,рассказамиопроделанныхпутешествиях, суждениями и оценками художественного плана, деталями изсемейной и профессиональной жизни. Этот пласт «Дневника» можно назватьэкстравертивной его составляющей: не заботясь о порядке или точности,писатель день за днем вносил в него записи о том, что его привлекало, трогалоили забавляло.

В этих записях нет вымысла, все описываемые событияподлинны и достоверны, язык лишен всякой художественности.Другойродзаписей– рефлексии, носящие религиозный характер.Представленные на первых страницах как безличные комментарии к текстам св.Григория, со временем они стали все более и более личностными и началиотражать духовную жизнь Клоделя.Интереснымпредставляетсяотметитьособенностиреализациикоммуникативного процесса в тексте «Дневника». Изначально он писалсятолько для прочтения самим автором (как мы уже отметили, лишь первая еготетрадь, имевшая почти полностью безличное содержание, могла бытьотправлена Жиду). С другой стороны, одна из записей 1911 г. уже говорит о том,что публикация «Дневника» в будущем представляется Клоделю вполневозможной: «Если эти тетради будут напечатаны после моей смерти...» [Claudel1968: 238].

Исследователь Ж. Пети [Petit: LXII] замечает, что эта фраза вовсе необусловлена тем, что Клодель предвидел свою литературную славу ирассчитывал на публикацию всякого своего личного документа; просто он современем убедился в первостепенной важности этих тетрадей и понял, что онимогут представлять ценность не только для него, но и для окружающих.41Несмотря на это, «Дневник» сохранил сугубо интимный характер – об этомсвидетельствует наличие таких записей, которых, вероятно, никто другой,кроме автора, не мог бы понять: даты, отмеченные крестиком или другимзначком, пометки, сокращения, слова, значение которых остается неясным.Перечитывая страницы из прошлого, писатель впоследствии нередкоиспользовал их как источник впечатлений, настроений, образов и идей, которыезатем переносил в свои стихотворения и драмы.

Так, работая в 1918–1919 гг.над гимном «Святой Мартин», Клодель использовал свои дневниковые записи1914 г., сделанные в Гамбурге в дни объявления Первой мировой войны.Однако, в отличие от Жида, Клодель старался никогда не путать тетрадь дляработы над произведением с тетрадью дневниковой. Как только у негорождался замысел произведения, даже если это было отмечено в «Дневнике»или вызвано темами или идеями, в «Дневнике» развивавшимися, он обычносразу переносил всю свою работу художника в отдельную тетрадь – в этомсмысле Клодель-поэт и драматург с Клоделем - автором «Дневника» несмешиваются: кажется, что ему было важно сохранить «Дневник» как некоеполностью личное пространство.Впрочем, есть у Клоделя и произведение, созданное почти целиком из текста«Дневника» – это его «Сто фраз для веера», написанные в 1925-26 гг.: Клоделюдля его создания было достаточно извлечь из «Дневника» те краткиеафористические заметки, в которых он отражал свои впечатления об увиденномв Японии.Если «Дневник» Жида с самых первых лет его написания содержит – пусть и,как мы видели выше, оспаривающие друг друга – суждения о литературе итворчестве, то Клодель довольно долгое время в своем «Дневнике» вниманияэтому вопросу почти не уделяет.

Характерно, что первая (и та толькопредположительно, так как инициал в написании имени Жида в нейнеразборчив) дневниковая запись Клоделя о Жиде датируется 1913 г., когда он,вероятно, получил из каких-то источников информацию о характере книги42«Подземелья Ватикана» и о гомосексуальных наклонностях своего друга.Однако с годами дневниковые записи становятся все более важными дляКлоделя, и туда все чаще стали попадать записи, выносящие критическиесуждения. «Не просите у него мнений о его литературных собратьях, он неперестанет быть несправедливым, если только не перестанет быть честным»[Claudel 1968: 553], – писал он сам о себе летом 1922 г.Чаще всего резкость и грубость Клоделя проявлялись по отношению кидеологическим оппонентам, живым, или мертвым.

Так, в 1932 г. Клодельназвал Гёте – кумира Жида – «ослом» [Claudel 1968: 1000], а о протестантах вцелом отозвался в 1938 г. по-английски «I don’t stomach them» (Я их неперевариваю)» [Claudel 1969: 255]. Однако Ф. Варийон убежден, что заподобными безапелляционными высказываниями стоит искать нечто болееглубокое, чем просто резкость» [Varillon: XVIII]. Во-первых, как отмечаетисследователь, Клодель чаще критиковал не самих людей, но «типы людей».Так, Э. Ренан, которого Клодель вполне предсказуемо осуждает, представляетсобой в его понимании тип «буржуа», то есть «человека имеющего»[Varillon: XVIII].

Гёте же ставилась в вину его чрезмерная серьезность,неспособность улыбаться, отсутствие чувства юмора. Однако Клодель иногдачастично, иногда полностью был способен отказываться от своих резкихоценок. Так, например, писатель сам признал свою нетерпимость в случае Дж.Джойса: «Книга Луи Жилле о Джойсе. Пишу ему (Жилле. – Т.К.) письмо,страстное и, вероятно, несправедливое, об этом несчастном (Джойсе. – Т.К.),который познал на себе тяжесть Божией длани.

Для чего мне так топтать его,особенно ввиду того, как мало я знаком с его книгами?» [Claudel 1969: 395].«Перечитал “Пармскую обитель” со сравнительным удовольствием» [Claudel1968: 673], – пишет в 1925 г. Клодель об одном из самых любимых авторовЖида. По сравнению с обычными крайне отрицательными отзывами Клоделя окнигах Стендаля, этот можно считать радикально от них отличающимся вположительную сторону. Свою несправедливость в суждении о Гёте в 1949 г.43Клодель тоже частично признал [Claudel 1969: 702], а в другой раз и о Ренанеотозвался в совершенно ином тоне [см. Varillon: XX].Клодель однако менял свое мнение не только о людях, и не всегда в лучшуюсторону.

Страсбургский собор, например, в записях 1913 г. вызывал еговосхищение, а в 1936 г. получил определение посредственного [Claudel1969: 90]. Этот дуализм взглядов автора, его спор с самим собой на страницах«Дневника» позволяет рассматривать и его записи, как и записи Жида, вкачестве одного из способов фиксации собственного внутреннего диалога.Сугуболичныйисовершеннонехудожественныйхарактерзаписей«Дневника» виден и из того, в каких обстоятельствах они появляются:например, последовательность переписанных в «Дневник» фраз, которыепостороннему читателю покажутся несвязными, может объясняться тем, что вопределенный день автор пролистывал словарь Литтре и выписывалинтересные примеры из словарных статей на букву «О» [Petit: LXVIII].Более того, как отмечает исследователь Ж.