Автореферат диссертации (Английский исповедально-философский роман 1980-2000 гг), страница 8

Но в связи с выдвинутой в параграфе темой «сына века» были рассмотрены вконтексте событий эпохи тэтчеризма и последовавших за ней десятилетий.26 благосостояния 1950-1970-х. Знаки этической одичалости новых «детей Тэтчер» неускользнули от укоризненного взгляда постмодернистов Дж. Барнса, М.

Эмиса,И. Макьюэна, Дж. Коу и многих других писателей эпохи. «Родительский» мотивотчасти связан с общей атмосферой эмоционального голода в стране упраздненных«коммунальных» ценностей. Исповедальный сюжет и личные трагедии героевроманов оказываются в целом ряде произведений связанными с ситуациейотчуждения и самопотери (мотивы «родства» исповедального героя с нищими,бродягами, аутсайдерами, самоубийцами и пр.). Ощущение утраты исконнойпричастности к искренним, разделенным, не имеющим материального эквивалента,чувствам воспринималось многими из писателей этого времени как мрачный знакраспада самих основ человечности. В особенности интересен в этой связи романМакьюэна «Дитя во времени» с его мотивами утраты «детей века» (суицидальныемотивы; сатирический портрет общества; связь личных судеб и общественныхдоктрин; мотивы городского ада и др.).Показательно, что вводящая в заблуждение двойственность ранних романовЭмиса под «говорящими» заголовками «Успех» («Success», 1978), «Деньги»(«Money», 1984) и «Лондонские поля» («London Fields», 1989), в центре которыхоказываются находящиеся на грани суицида герои-гедонисты, сменяется в 1990-еотчетливо трагическим пафосом окончательного краха человечности.

Даннаятенденция характерна для размышлений о последствиях тэтчеризма (мотивыгорода как «черной дыры самоубийц», современного ада).Сопряжение социально-политических, идеологических сфер и личногопространства в современном романе ярко иллюстрирует нашумевший роман«Какое надувательство!» («What a Carve Up!», 1995) Дж. Коу. Роман может бытьназван исповедальным. Однако стыд и вина рассказчика перед матерью,навязчивые сны и фантазии, неизменно связанные с чувством самопотери инадеждой на обретение подлинности, стыд одиночества и нелюбви, утрата иобретение «отца» – все эти характерные лейтмотивы также непосредственносвязаны и с поколенческим кризисом и со стыдом за страну22. Роман Коу можетбыть представлен и как вариант condition of England novel.

Повествованиеохватывает пятидесятилетний отрезок истории британского общества, освещаяособо подробно кризис либеральных ценностей с приходом к власти Тэтчер. Коумастерски вычерчивает все социальные сферы в линиях личных и социальныхконфликтов. Заостренность сатирического портрета, введение гротескныххарактеристик,нарочитаяаллегоричностьдоведеныдоязвительнойкарикатурности маски, намеренно данной вне оправдательного психологическогорисунка.                                                            22Немаловажно и то, что роман имеет автобиографический подтекст: Коу упоминает о кумире своегодетства – Гагарине; именно Гагарин станет одним из значимых лейтмотивов в исповедальном рисункехроники героя-повествователя Оуэна, по-видимому, становящегося в романе «авторской маской».Любопытно, что условная смерть Оуэна, «прописанная» им самим на страницах собственного романа,повторяет известную версию о смерти Гагарина в результате крушения самолета.27 2.4 «Симуляция идентичности в личной и национальной истории»Исповедальный зачин романа Дж.

Барнса «Англия, Англия» («England,England», 1998) связывает первое воспоминание об утрате и стыде с идеей забвенияи «переписывания» опыта прошлого Мартой Кокрейн, успешной сотрудницейотдела продаж и маркетинга, создающей воображаемые спектакли-симуляциисчастливого прошлого. Личный сюжет, согласно аллегорическому замыслу Барнса,оказывается самым тесным образом связанным с обнаружением и сокрытиемзияющих ран в теле британской национальной истории XX века. Так, нарративнаяи перформативная конструкция «Я» Марты и «Я» нации базируется не столько надостоверных фактах, сколько на воображении и императиве желания.На протяжении всего сюжетного действия романа увлеченная проектомМарта не без доли экономического цинизма создает прекрасный в своем величииобраз Англии, в котором не будет места досадным изъянам (тематический парк какрепрезентация «воображаемого сообщества» (Б.

Андерсен) и «общества спектакля»(Г. Дебор), конструирование постнеклассической идентичности (Х. Бхабха,Э. Саид) и исторического нарратива (Х. Уайт)). Название парка указывает наэкономический подтекст – это дочернее предприятие, но это и симулякр вбодрийяровском смысле (в тексте фигурирует «воспоминание о воспоминании овоспоминании»).Грандиозный туристический комплекс будет работать без сбоев, пока вактерах, играющих роли, и в самой Марте не заговорит желание обрести своюподлинность как часть реального опыта. Актеры, разыгрывающие Робина Гудасотоварищи, захотят настоящего благородного разбоя, «доктор Джонсон»погрузится в глубоко прочувствованный мрак философских рефлексий, а Мартапредпочтет покинуть туристический рай, поселиться в заброшенном уголке всеболее деградирующей Англии, чтобы доживать свой век в одиночестве. Полнотажизни теперь предстанет в опыте утраченных надежд, любовных разочарований,размышлений о смерти и окажется гораздо более значимым обретением дляМарты, чем симулятивный образ, создающий иллюзию ничем не нарушаемогоспектакля.Финал исповедального романа Барнса в признании опыта, а не спектакля.Однако новое бытие Марты имеет гипертрофированные черты «подлинности»: внецивилизованном Ингланде, где теперь поселилась героиня, «пейзаж отмылся отхимических красок, цвета стали спокойнее, свет – чище; луна в отсутствииконкуренции восходила теперь более горделиво» 23 .

Новая версия«постнеклассической идентичности» Марты предстает как новый виток бегства отподлинного опыта. Но именно он, будучи вынесенным за рамки нарратива,оказывается самым проблемным участком памяти о «Я». Марте открываетсятотальная невозможность утраты оптики видения – сюжет философскомедитативный.В романе Барнса попытка рассказа о подлинном «Я» неизбежно становитсярепрезентацией «Я», конструкцией его образа, «маской» для подлинного опыта.                                                            23Барнс Дж. Англия, Англия. М.: «Издательство АСТ», 2000. С. 336.28 Личная история Марты Кокрейн соотносится с национальной историей Англии,представленной как набор нарративов, симулякров, репрезентаций, экономическивыгодных эстетизаций идентичности. Но кроме гротеска и очевидногосатирического пафоса, текст «Англии, Англии» демонстрирует философскуюиронию по поводу самой возможности искреннего и полного рассказа о себе безусловностей эффектной самоподачи.

Конструирование личного образа «Я» и «Я»нации неожиданно предстает как бесконечно длящийся проект, всегдаопосредованный «медиа».2.5 «Апокалипсические откровения и их культурно-историческиеистоки»Введение в исповедально-философский роман апокалипсической образностии тематики связано с контекстами как собственно историческими (угроза ядернойкатастрофы, развитие генной инженерии), так и интеллектуальными(постмодернистские философские и историографические рефлексии). Символикотематические проекции этой библейской доктрины в современном романекрасноречиво указывают на отсутствие надежды, лежащей в основании видения иоткровения Св. Иоанна Богослова («Амстердам» («Amsterdam», 1998)И. Макьюэна, «Монстры Эйнштейна» («Einstein’s Monsters», 1987), «Лондонскиеполя» М. Эмиса, «Не отпускай меня» («Never Let Me Go», 2005) К.

Исигуро).Библейские аллюзии, числовая символика, выстраивание архитектоники мира попринципу перевернутого Божьего Нового Иерусалима и многое другое, вольноположенное на теории А. Эйнштейна и А. Эддингтона, становятся частьюпостмодернистской игры с «большим нарративом» и его проблематизацией.Вместе с тем настойчивое возвращение к темам греха и страдания, неизбывностисмерти, катастрофических изменений духовного облика человека и егожертвоприношения создает неизменно высокий эмоциональный и этическийградус письма. Отметим связь апокалипсических мотивов с главнымитематическимиузламиисповедально-философскогоромана,нередкосинтезирующего личное, философское и острополемическое начала.Сюжет мировой катастрофы (неминуемой смерти человека в результатеядерного взрыва, генной инженерии и т.п.) опознается героем как травмирующий,причастный к его личному опыту (в особенности в романах Эмиса, Свифта,Исигуро).Осмысление грядущего апокалипсиса предельно обостряет проблемуневозможности вербальной репрезентации катастрофы, нарративизации опыта,бегства в беспамятство, фабуляции и «байки».

Парадоксальность ядернойкатастрофы, апокалипсиса и смерти заострена в размышлениях Ж. Деррида,который утверждает ядерный апокалипсис как «феномен, сущностной чертойкоторого является его фантастический вербальный план <…>. С другой стороны,его невозможно представить иначе, чем в фантастическом, условном пространстветекста» 24 . Само осуществление ядерной катастрофы кладет конец наррации,поискам причин и следствий исторического процесса, версиям истории, памяти,                                                            24Derrida J. No Apocalypse, Not Now (full speed ahead, seven missiles, seven missives) // Diacritics.

1984. № 14.P. 23.29 человеческим смыслам. В романе Г. Свифта «Земля воды» («Waterland», 1983)рассказчик, школьный учитель истории Том Крик, моделирует разные версииистории, повествуя историю прогресса (возвышение Аткинсонов), историюбесконечных возвращений (уроки о Французской революции), эсхатологическуюмодель истории (библейские аллюзии). Все эти модели представлены им какнарративы, существующие для человека – «животного, которое взыскует смысла»,человека, бегущего в вымыслы от хаоса смерти и насилия.

Один из учеников ТомаКрика не желает слушать «байки» о прошлом. Прайс – член Холокост-клуба, еголицо покрыто густым слоем белого грима, который символизирует страх передсмертью в ядерной катастрофе. Ядерный апокалипсис становится символомпроизвола универсума, реальности вне слов, откровением чистого ужаса.Тема фабуляции – байки звучит и в главе «Уцелевшая» романа Дж. Барнса«История мира в 10 ½ главах» («A History of the World in 10½ Chapters», 1989).Последние сентиментальные выражения надежды уцелевшей женщины читаютсякак иронический экивок в сторону религиозной концепции – текста о текстеАпокалипсиса, дарующего надежду на Спасение.Ситуации возвращающихся мотивов и ретроспекций работают на созданиетрагической историографии мировых катастроф (будущий ядерный апокалипсиссопоставляется с Холокостом, бомбежками Хиросимы и Нагасаки и др.).Обращение к истории, ее реинтерпретация в постмодернистском романеоказывается не столько игровым приемом, сколько необходимостью соотнестинемыслимый в своей чудовищной бесчеловечности опыт истории с таким женемыслимым и, на сей раз окончательным, проектом будущего.