Автореферат диссертации (Английский исповедально-философский роман 1980-2000 гг), страница 10

Парадоксальность мышления – одна из33 эффектных риторических стратегий «исповеди с лазейкой» 25 . Парадоксальность,очевидно, соотносится с понятием «точки зрения», оказывается проблемой небытия, но наблюдателя (В. Шмид).Рассматриваемый в расширительном значении парадокс, так же как абсурд инонсенс, противостоит не смыслу как таковому, но смыслу, понятому в качествеокончательного, не допускающего своего дальнейшего варьирования и прироста(Ж. Делез) (сравнить с проблемой завершенности героя в исповедальном романе).Парадоксальность становится формой экзистенциального вопрошания с оглядкойна разрушение разного типа «докс» (Р.

Барт). Однако при этом деконструкцияпафоса серьезности, разрушая и пафос, и мнение, оказывается не способнойуничтожить сам повод к парадоксальным рефлексиям – вопрошание о смыслах.Именно здесь пролегает, по мнению исследователей феномена, фундаментальноеразличие между парадоксом и абсурдом.Неразрешимостьпарадокса,способнаяпривестиквыражениюэпистемологической неуверенности, является одним из ресурсов саморефлексии ивопрошания, не изъятых из культурного опыта постмодернизма, а вновьвоскрешенных им. Установка на «скрытый» смысл и есть вектор исповедальнофилософской рефлексии «Я», ее движущий элемент, не приводящий, впрочем, кновым «доксам», а напротив, выявляющий примат саморефлексивной «правды»рассказчика.В этом отношении романы Джулиана Барнса являются исключительно яркимпримером поэтики, построенной на парадоксальности.

Философский тезис егоромана «Глядя на солнце» может представиться ироническим перифразомизвестного философского парадокса Эпикура, согласно которому смерти длячеловека не существует, ибо пока он жив, смерти еще нет, а когда она наступила –нет самого человека. Неразрешимость парадокса продолжения жизни в осознанииее конечности, положенная в основание романа и многообразно варьируемая наразных уровнях текста (сюжетном, риторическом, образном, мотивном), являетсяодним из ресурсов саморефлексии героев романа, систематически ставящих подсомнение любые готовые интеллектуальные конструкции («доксы», которымсопутствует пафос), в том числе экзистенциальные идеи о мире как абсурде.Установка на «скрытый» в противоречии смысл приводит исповедального герояБарнса к «эксцентричной» правде личного опыта – эпифании о смерти, крахенадежд, безответности вопрошания.

Лейтмотивные связки, объединяющие подчаснемыслимые вещи (например, солнце, мячики для гольфа и смерть), позволяютисповедальному герою, обретающему достоинство не в «падении» (смерти), а в«полете» (персональном вопрошании длиною в жизнь), проговорить глубоколичную историю опыта.3.4 «Монтаж»Освоение литературой монтажа как композиционного приема пережило вХХ веке несколько этапов. Постмодернистский монтаж работает по принципунивелирования семантических и формальных стыков, устранения самого критерия                                                            25 Неслучайно одним из классических исповедальных героев в истории литературы становитсяпарадоксалист Достоевского.34 семантической границы, усиления эффекта дезориентации и неопределенности.Однако автору с экзистенциальной позицией, преодолевающей аксиологическуюиндифферентность постмодернистской картины мира, именно монтаж позволяетобнаружить напряженный ритм внутреннего времени персонажа и рассказчика,запустить механизм личных ретроспекций.

«Случайное» вмонтирование в эпизодыопределенных деталей, лейтмотивов-топосов, склейка «кадров» прошлого инастоящего – все эти ходы выступают одним из формальных ресурсов разработкистратегии исповедальности.Непоследовательный сюжет романа К. Исигуро «Художник зыбкого мира»отражает попытки рассказчика как можно дольше оставаться в комфортномзабвении стыда. Но логика монтажных стыков, совмещающих картины прошлого инастоящего при помощи пространственных лейтмотивов, обнаруживаетболезненный личный сюжет повествователя. Монтажная склейка фрагментов всознании исповедального героя, старого художника-урбаниста по имени Оно, нетолько не является семантически нейтральной, она указывает на целенаправленноедвижение к исповедальному признанию иллюзий и ошибок.

Парадоксальноемолчание Оно о стыде утраты репутации компенсируется принципом объединенияв лейтмотивные ряды фрагментов-кадров, имеющих сходные, но не тождественныедруг другу пространственные и визуальные параметры. Монтаж фрагментовхудожнического видения позволяет выявить изменение в самосознании Оно, егопопытку принять и пережить травматический опыт прошлого и настоящего, неприбегая к полному самообнажению в слове.3.5 «Mise-en-abyme»Выстраивая сложные метапрозаические стратегии, прибегая к структурам adinfinitum,tromple-l’oeil,«короткомузамыканию»илиметалепсису,постмодернисты обнажают не только саму конструктивную природу сознания, но имучительные поиски «Я».

Неслучайно постмодернистский субъект названКр. Нэшем «нарциссическим», маниакально вопрошающим о своей идентичностии панически боящимся самообнаружения.Понятиеmise-en-abyme(бесконечныйрегресс),заимствованноелитературоведами из искусствоведения и геральдики, фиксирует отдельные чертыаналогии (Б. Макхейл).

При этом она отражает и одновременно искажает субъект,подобно тому, как «Другой», конструируя «Я», всегда «фальсифицирует» его. Всущности, речь идет о способности / неспособности фиксации субъекта в формахрепрезентации. Фокус сосредоточен на отношениях между внутренним и внешнимповествованием, между автором, повествователем и героем. В романе предстаетзеркальная, но ускользающая от присвоения «Я» попытка самоидентификации(Л. Дэлленбах). Так, mise-en-abyme часто является не только маркером «романа вромане», но и знаком «романа о писателе».Традиционная психологическая трактовка mise-en-abyme, в отличие отдеконструктивистской, позволяет увидеть робкую и всегда незавершеннуюпопытку исповедального самообнажения.Среди работ классика современной английской литературы Джона Фаулзароман «Дэниел Мартин» («Daniel Martin», 1977) представляется неигровой,35 ненарочитой формой размышлений об искусстве и художнике при всех приметахпостмодернистской оснастки.

Разумеется, исповедальный сюжет об утратах ипоиске подлинности (настоящей любви, художнического призвания, личнойпричастности к национальной истории и пр.) такого масштабного романаформируется не только приемом mise-en-abyme, но целым рядом художественныхприемов. Вместе с тем подчеркнем, что mise-en-abyme оказывается тесносвязанным как с амбивалентным постмодернистским эпистемологическимсомнением в возможностях нахождения «Я», так и с попыткой его фиксации черезсерию вариативных образов, так или иначе связанных с героем, болезненнопереживающим личностный и творческий кризис.

Эмблематичный автопортретРембрандта в романе отсылает к маркерам художнической саморефлексии героя(поиск имени для героя-двойника, отказ от анаграммы имени автора, нарративныйметалепсис, лейтмотивы зеркал и пр.); указывает на важнейшую тему поисковтворческой и экзистенциальной подлинности во всем творчестве Фаулза(коллекция эскизных автопортретов как серия ранних текстов автора; имитациянескольких стилевых решений в разнообразных фрагментах биографии герояромана как поиски собственной художнической манеры и др.); может трактоватьсякак эмблема полноты / недостаточности подлинного творческого начала в героехудожнике (отсылки к сюжетам о Джотто, Апеллесе; историко-культурный ибиографический контексты, связанные с Рембрандтом и др.).3.6 «Лейтмотив»Выход романа «Не отпускай меня» Кадзуо Исигуро вызвал весьмаоживленную критику.

Причиной тому стал актуальный сюжет о донорстве,Остраяоказывающийсявцентреповествованиярассказчицы-клона.дискуссионность проблем современной биополитики и биоэтики, поднимающихвопросы фундаментальных связей этики, условий существования свободнойличности и власти, сообщила роману известную сенсационность. Сопротивляясьупрощенческим трактовкам романа, ряд критиков предложил любопытныедеконструктивистские опыты, вновь и вновь возвращающие к вопросам эмпатиипостгуманистической эпохи, реинкарнации Homo sacer (Дж. Агамбен),симулятивности опыта, памяти, идентичности, письма. Однако даже виртуозноеиспользование профессионального литературоведческого (преимущественнонарратологического) инструментария в силу методологических установокисследователей не приводило к генерации смысловой связности произведения,узнаванию авторской поэтической системы, пониманию функциональности изакономерности появления в тексте вариаций концептуально значимых мотивов.Так, для многих критиков романа остается важным вопрос о том, почемуизображенные в романе клонированные люди при всей их тонкой душевнойорганизации оказываются неспособными на сопротивление навязанной им судьбе(неизбежному донорству-смерти)? Логика вопроса серьезно корректируется приобнаружении моделирующих свойств мотивных рядов в поэтике Исигуро: романдистопия о клонах предстает экзистенциально-философским признанием очеловеческой несвободе от смерти.36 Рассмотренные нами вариации повторяющихся мотивно-тематическихкомплексов (в особенности донорства, разъятия на части, отбросов, фрагментов,коллекций и др.) могут быть осмыслены не как сюжетогенные, а какконцептуализирующие, причастные к философско-экзистенциальному прочтениюромана (нахождение подлинности «Я», принятие мортального удела, разрушениенадежд и пр.).

Важно, что признание приговоренности к смерти представленопосредством еще одной связки лейтмотивов, пронизывающих весь текст, –лейтмотивов знания / незнания, говорения / умолчания. Герои-клоны, друзья ифактические двойники Кэти, рассказчицы романа, в сущности, проговариваютвслух то, о чем она стремится умолчать – о неизбежности физической деградации икрушения надежд.