30445-1 (Николай Рубцов), страница 3

С яростными глазами

В бой идут моряки.

“Вижу…” - говорит поэт, и он мог видеть это на экране, за страницами книг, в собственном отражении. Видел, но видение это было во многом вторичным, ибо своего поэтического ракурса в изображаемом автор стихотворения не нашел.

Удачные стихотворения Николая Рубцова, в которых он обращается к будням флотской службы, - они ему знакомы доподлинно. В стихотворениях “Учебная атака”, “В дозоре”, “Возвращение” (сами названия стихов говорят о конкретных событиях жизни военных моряков) поэт улавливает интересные детали, находит свежие образы. Он умеет динамически передать развитие событий, подобрать нужный интонационный ключ. Хотя справедливости ради, следует заметить, что все эти стихотворения написаны “лесенкой”, отражающей жесткий, рваный ритм, напористость, - и в этом несколько однообразны, если не сказать – монотонны.

И все-таки романтика была рядом, хотя бы в могучей силе морской стихии, которая постоянно представала глазам матросов. Как передать ее беспокойство и мощь поэтическими средствами?

Об этом не мог не думать поэт-моряк и искал возможности экспрессивные, отвечающие характеру открывающихся ему в суровом северном море картин.

В стихотворении “В дозоре” Рубцов ищет средства поэтической выразительности, равнозначные разгулу морской стихии. И находит:

Одни лишь волны

буйно

под ветрами

Со всех сторон –

куда ни погляди –

Ходили,

словно мускулы,

буграми

По океанской

выпуклой груди…

Это уже впечатляет ощущением наглядности морского простора и физической мощи стихии. Молодой флотский поэт стремится испытать себя в разных по жанру стихотворениях: и в шутливых строках… Различными оказываются результаты таких стихотворных “выходов”. Порой поэт схематичен, не всегда справляется с композицией, грешит дидактикой. Но поиск продолжается. Все новые и новые строки выходят из-под его пера…

Воинская служба на море возбуждает гордость поэта за порученное страной дело – к нему приходит ясное осознание своего места в жизни. Может быть, поэтому ему особенно отрадно видеть, как “сияет вечерами уют людей, уставших от труда”. В таком поэтическом видении уже чувствуется зрелый Рубцов.

В большинстве своем стихотворения Н.Рубцова флотского периода написаны умело. Налицо четкость фразы, динамичность ее движения, разнообразие ритмов, изобретательна и разнообразна рифмовка. Глаз молодого поэта наблюдателен, остер, его душа откликается миру живыми порывами Правда, далеко не в каждом случае удается преодолеть заданность и обрести свободу душевных движений. Поэтому в стихах, даже по своему выразительных, нередко прямолинейность – поэту еще предстоит научиться гибко улавливать многообразие жизни и противоречивость переживаний. И все-таки отдельные строки и строфы флотских стихотворений уже определенно предвосхищают будущего Рубцова.

Совсем иную сторону жизни открывали произведение “приютинского цикла”. Казалось бы, в прекраснейшем пригороде Ленинграда, где сам воздух пропитан поэзией, молодой матрос в пору его отпуска со службы осенью 1957 г. должен был бы найти радость и умиротворение. Нет, архитектурные красоты не могли успокоить душу еще неведомого мира поэта. Иные настроения властно врываются в жизнь, так или иначе сказываясь на стихотворениях, написанных Н.Рубцовым в Приютине.

В скором времени, после измены любимой, поэт овладевает лирической стихией. В минуты, когда дует “ветер хмурых дней”, только природа видится Рубцову как надежда и спасение. Он пристально всматривается в окружающий мир, вслушивается в шум берез и сосен, “отзывающийся в сердце и в крови”, в звуке музыки, наполненные глубинным смыслом:

Сурова жизнь. Сильны ее удары,

И я люблю, когда взгрустнется вдруг,

Подолгу слушать музыку гитары,

В которой полон смысла каждый звук.

Смысл жизни, смысл человеческих поступков – “вечные” вопросы, под которыми и молодой поэт в Приютине.

Работая над стихотворениями в Ленинграде после службы на флоте, Николай Рубцов позволяет свободно выплескиваться своим душевным порывам, но вместе с тем гораздо большее внимание, чем раньше уделяет форме стиха. В этом убеждают его “волны и скалы”. Включая сборник в сборник разные стихотворения, по собственному определению, “веселые, грустные, злые, с непосредственным выражением и с формалистическим, как говорится, уклонном”, и Н.Рубцов стремится разнообразно, в различных гранях представить свое творчество..

Молодой поэт ищет различные способы воплощения своего лирического “я”, прибегая к объективно-повествовательной манере о третьего лица, широко пользуется приемами “смещения” действительности – фантастикой, иронией. Как сборник внутренней организации поэтической речи особенно привлекает Рубцова аллитерация. Один из разделов сборника он так и озаглавил – “звукописные миниатюры”.

Наиболее характерно в попытках “звукописать” стихотворение “Левитан”, созданное по мотивам картины “Вечерний звон”. В нем Рубцов стремится воплотить в слове перезвон соборных колоколов и одновременно звоны знойных летних полей.

Звон заокольный и окольный,

У окон, около колонны.

Звон колоколен колокольный

И колокольчиковый звон.

Поэт здесь явно погрешил противу чувства меры и в книжных изданиях смел излишние созвучия и в этой строфе стихотворения, и в последней. Избыточность не очень благозвучных аллитераций налицо и в стихотворениях “на перевозе”, “маленькие Лилии” - они при жизни Рубцова в печати не появились.

Для поэта самой главной задачей была передача мысли, взволновавшей его, живое чувство в его непосредственности. Поиск своеобразных поэтических решений мы найдем едва ли не в каждом из стихотворений ленинградского периода в многочисленных вариантах некоторых стихов на самые разные темы.

Неустанный в поисках поэтической выразительности, Николай Рубцов много читает, сопоставляет размышления о современной поэзии. Поэзия занимает его, прежде всего, как явление. Уже родилось стихотворение “Брал человек холодный мертвый камень…” с его пафосом творческого счастья, всепоглощающего труда в имя поэзии.

В иносказательной форме отношение Николая Рубцова к современной поэзии отражает “сказка-сказочка” (1960), в которой он как реальность развивает “мистический” сюжет. В комнату поэта влетел “какой-то бес” и повел себя по хулигански. Напрасно хозяин уговаривает его вести себя пристойно. Нет, бес и не думает слушать – он бьет бутылки в углу, хватает гармонь, наконец начинает книги швырять из дверей…

Поверить в реальность происходящего должна заставить интонация увещевания, настойчивая и по разговорчивому точная:

Я говорю ему: - не бей!

Не бей бутылки на полу!..

Я говорю ему: - не тронь,

Не тронь гармошку! – говорю.

Это психологически точно передает состояние лирического героя, его мироощущение и готовит восприятие концовки. Взлетев на книжную полку,

Уткнулся бес в какой-то бред

И вдруг завыл: - О божья мать!

Я вижу лишь лицо газет,

А лиц поэтов не видать…

И начал книги из дверей

Швырять в сугробы декабрю.

… Он обнаглел, он озверел!

Я… ничего ни говорю.

Герой не молчал, пока поступки противоречили здравому смыслу. А в этом последнем случае и сказать нечего: стихотворные штампы, безликость поэзии не могут вызвать сочувствия…

Подобные стихотворения единичны в творчестве Рубцова.

Он не стремится без конца использовать один и тот же прием. Эксперимент есть эксперимент, и утверждать его в качестве поэтической системы нет абсолютно никакой необходимости.

Конечно, молодой поэт понимал, что ходить в поэзии проторенными путями – занятие малопочтенное. Он ищет снова и снова, отбрасывая и варьируя так или иначе другое. И постепенно очерчивается круг интересов поэта, содержательной осмысленности. Начинает складываться собственный поэтический мир Рубцова в его органичной многомерности и полнозвучии.

Стихи, написанные Н. Рубцовым в Ленинграде, вбирают в себя полученные им прежде жизненные впечатления. Поэт вспоминает о своих флотских годах, и прежде всего – о работе на рыболовецком траулере. Исчезла скованность, и теперь он гораздо разнообразнее, чем раньше, в выборе тем, в изображаемых картинах и настроениях.

Пишет много стихотворений о морских далях, на морские пейзажи у Николая Рубцова в чистом, так сказать, виде не часты, но в них открывается неравнодушная, взволнованная натура поэта. Таково “Утро на море”, впервые опубликованные в коллективном сборником “Первая глава”, - это романтизированный пейзаж, от экзотики в котором позже поэт отказался:

В ущельях Муста Тунтури,

Как пена, белый пар клубится.

Так было в первом варианте, а в окончательном:

Как хорошо! Ты посмотри!

В ущельях белый пар клубится…

Восклицания характерны для стихотворений Рубцова, но свое настроение он пытается подкрепить изобразительностью. При этом поэт использует и краски, и движения света (птицы ”на крыльях носят свет зари”, горизонт сверкает “калейдоскопом брызг и света”, волны “играют в отблесках зари”).

Игра света в природе и светлое, жизненное настроение, которое определяет звучание этого стихотворения, как бы выражают единство природы и человека, устремившего свой взгляд далеко за горизонт. Поэтика восприятия и отображения пейзажа уже предвосхищает зрелую лирику Рубцова.

В более раннее время в стихах конечно же ощутимы есенинские нотки. Рубцов пока только пытается уловить свою, незаемную интонацию. И шаг к поэтическому преображению пережитого он делает. Так в произведениях высокие чувства сосуществуют со своего рода “мелочностью” чувств. Не всегда еще бытовое осмысливает он на уровне поэтического. Рубцов не всегда умеет приметы жизни преобразовать в подлинно лирическое явление. Для этого в ту пору у молодого поэта, наверное, просто не хватало чувства меры, которое приходит с жизненным и творческим опытом. А опыт дело наживное…

В словах экспрессивно сниженных припоминает Рубцов свое прощание с любимой в “Повести о первой любви”:

Любимая чуть не убилась, -

Ой, мама родная земля! –

Рыдая, о грудь мою билась,

Как море о грудь корабля.

Столь же привычны, общеупотребительны и ее клятвы, прозвучавшие в ту минуту: “Я жду вас вечно”, “Я вас люблю”… И сейчас лирический герой стихотворения готов умилиться: “Люблю Вас! какие звуки!” Однако, умудренный опытом, знает уже, что “звуки ни то ни се”: ведь было же ее письмо, положившее конец любви, которая и теперь еще мучает его, -

… в холодные ночи

Печальней видений других –

Глаза ее, близкие очень,

И море, отнявшее их…

Печаль этих строк светла, и в ней – чувства героя, сумевшего подняться над банальностью обычнейшей житейской мелодрамы.

Но не только страдания неудачной любви переживал Николай Рубцов в его юношескую пору. Рано задумался он и над “вечными” вопросами бытия. И здесь надо сказать о его “Элении” (“Стукнул по карману – не звенит…”) посвященная “брату Алику”, она помечена поэтом в сборнике “Волны и скалы” датой “март 1962 года” и адресом – “Ленинград”. Однако нет оснований не доверять Валентину Сафонову, который ссылается на ее существование уже в 1957г., на флоте. Скорее всего это стихотворение написано в пору отпуска в Приютине, поскольку близко стихам того времени не только по отраженным в нем внешним обстоятельствам, но и по настроению.

Нет в “Элении” душевного порыва – боль затаена и материальные затруднения молодого человека видятся сквозь улыбку. Ну, подумаешь, не слыхать звона монет в кармане! Зато живется спокойнее, и “в безоблачный зенит полетели мысли отдыхать”.

Потом Рубцов внес изменения в эти строки, видимо не к месту игривые. И они зазвучали иначе: “В тихий свой, таинственный зенит полетели мысли отдыхать”. А в концовке появилась вариация первой строфы, вполне отвечающая житейскими обстоятельствами, сложившимися у поэта в Москве, но тоже полная легкой иронии: “Если только буду знаменит, то поеду в Ялту отдыхать…” (не зря поэт иронизировал: вот и не удалось…)

Но не только “таинственный зенит” привлекает мысли поэта. Он размышляет и над соотношением бытия и быта – соотношением, проявляющимся в каждодневном, сиюминутном. Многое здесь беспокоило Рубцова, мучило его, вызывало тревогу, и пишет он об этом обнажено резко, даже преувеличено, с долей гиперболизации. Так проявились стихотворения, сложившиеся потом в сборнике “Волны и скалы” в цикл “Ах, что я делаю?”

Вот как сам поэт комментирует эти стихотворения в авторском предисловии к “Волнам и скалам”: “Кое-что в сборнике (например, некоторые стихи из цикла “Ах, что я делаю?”) слишком субъективно. Это “кое-что” интересно только для меня, как память о том, что у меня в жизни было. Это – стихи момента”. Самооценка здесь очень верна и определена.

Стихотворения, вошедшие в цикл “Ах, что я делаю?”, - откровенно субъективистические, в них молодой поэт всецело подчиняется своим настроениям, чаще всего невеселым, отчаянным, злым. Эти стихотворения отмечены в той или иной мере и грустной озабоченностью происходящим, и в то же время по-мальчишески дерзким вызовом общепринятым нормам житейского поведения. Вот, к примеру, стихотворение “Праздник в поселке”, написанное в декабре 1959г. Атмосфера хмельного разгула передается в нем в эмоционально-оценочных восклицаниях (“Сколько водки выпито! Сколько стекол выбито!…”). Но это отнюдь не праздная констатация, ибо автор стихотворения видит и горькие последствия – приметы откровенного безобразия: “Где-то дети плакали… Где-то финки звякали…”

Рассматривая и воссоздавая свои настроения в “стихотворениях момента”, Рубцов тем самым как бы снимает эти настроения, поднимается над ними в жестокой самооценке. И значит, в самом-то деле поэт не тождествен здесь своему лирическому герою, он не совсем тот, каким видится в подобных произведениях. Пусть житейски, в формах жизненного произведения Рубцов не смог тогда преодолеть не лучшие свои привычки, духовная мера ценностей и в ту пору им была прочувствованна верно. А если говорить о поэтическом воплощении такой меры, то она обнаруживает себя в самоиронии, которая постоянна в стихотворениях этого плана.

В годы жизни в Ленинграде Н.Рубцов ищет способы освоения современности средствами стиха в разных его формах. Очень много стихотворений было написано про городскую жизнь, но поэт также пытается “набросать” сельскую сценку и дать свое понимание ее (“Репортаж”, 1962г.), пишет стихотворение о деревенском мужичке (“Лесной хуторок”, 1960г.; позже, в 1962г., это произведение было всего в двух строчках и опубликовано под названием “Добрый Филя”). Находит отражение в его стихах и полузабытые деревенские воспоминания (“Эхо прошлого”, “На гулянии”, “Я забыл, как лошадь запрягают…”)

Это обращение к “деревенской” теме весьма примечательно. Никакой “преднамеренности” в таком обращении не было. Молодой поэт следовал здесь прежде всего порывам своей души. Но поэтическая трактовка изображаемого в стихотворениях Рубцова о деревне, написанных на рубеже 50-60-х гг., может показаться несколько неожиданной. Кажется, будто поэт в своей городской жизни вполне усвоил тот сторонний взгляд на деревню, который был характерен в те годы для “среднего” горожанина: взгляд, в сущности, насмешливо-снисходительный, лишенный реального понимания явлений. Такая отстраненность в какой-то мере заметна в стихотворениях-воспоминаниях Рубцова, которые по самому своему тону противоположны по зрелым стихотворениям.

В ироническом ключе память о деревне всколыхнулась и в стихотворении “Я забыл, как лошадь запрягают” (1960). Усмешка ощутима уже в странном и несбыточном для жителей большого города желание “позапрягать” лошадь, чуждость миру сельщины звучит и в правдоподобной детали, будто бы “ неопытных лягают и до смерти могут залягать”… В общем-то есть доля истины, но крестьянский парень так всерьез никогда не скажет.

И в то же время ответ какого-то иного опыта тревожит сознание поэта: “Не однажды мне уже досталось…”. Вот тут то и кроется реальное, трудное, отчего ему и хотелось бы чего-то идиллически спокойного. Да разве это возможно? И снова он насмешлив:

Эх, запряг бы