18450-1 (Достоевский. Биография и творчество.), страница 3

Успех двух посмертн. изданий «Полн. Собр. Соч. Д.» и статистика читательских требований в публичных библиотеках ясно доказывают, что увлечение Д. не было минутным и скоропреходящим. Несмотря на свое восторженное поклонение перед Пушкиным и на поразительную близость тем своих ранних повестей к произведениям Гоголя, Д. не принадлежит ни к Пушкинской, ни к Гоголевской школе и не унаследовал их общих свойств. Защищая в теории «искусство для искусства», Д. в своих произведениях не придает никакого значения изяществу формы, не интересуется физической красотой и гармонией, не хочет видеть и красоты в природе, и все силы своего ума и воображения устремляет исключительно на выяснение правды, как он ее понимает. Правда для него настолько выше всего остального, что он не отдаст малейшей ее частицы за всех Аполлонов бельведерских в мире. Этой правды он ищет в воображении души человеческой, но не в здоровом ее равновесии, а в состоянии тяжкого страдания, борьбы, противоречий, раздвоения, когда обнаруживаются самые тайные изгибы ее, короче сказать — в состоянии патологическом. Цель воспроизведения этой правды, в первых его произведениях — пушкинское пробуждение «милости к падшим», но средства прямо противоположны тем, которые употребляет Пушкин. Д. не услаждает читателя, не возвышает его над пошлой действительностью, а мучит его, заставляя всматриваться в то, что есть самого ужасного и жалкого в человеческой жизни; читателю тяжело и больно, минутами томительно и тоскливо, но он не может оторваться от чтения, как человек часто не может оторваться от зрелища страданий больного друга. В последующих больших романах к этой цели Д. присоединяет и другую, более глубокую и трудную: он хочет показать обществу его грехи и ошибки в направить его на новый путь, путь «любви и правды». У Д. нет чувства меры, нет свойственного великим художникам уменья немногими, характерными чертами изобразить человека или положение; у него нет и следа гоголевского юмора; смех у него тяжелый и как будто деланный. Но все это происходит не от творческого бессилия, а от того же вечного искания одной правды и пренебрежения ко всему остальному. Он минутами бывает поразительно остроумен и меток; но часто сам же и уничтожает действие своего меткого выражения, ослабляя его перифразами и прибавлениями. У него все главный лица говорят почти всегда одним и тем же языком, и это — язык самого Д.: но это происходит не от неуменья вселиться в чужую душу и не от недостатка наблюдательности — немногие жанровые сцены у него написаны превосходно, — а от того, что все действующие лица нужны ему только для его идеи, которую они и выясняют длинными монологами и разговорами. Д. не может считаться ни чистым художником, ни реалистом. Он, по выражению одного немецкого критика, «оставляет за собою мир явлений, феноменов, хотя и пользуется ими, как материалами». Не даром Д. в юности изучал со страстью Гофмана и франц. романтиков. У него то же объединение поэзии и действительности; как самые крайние из романтиков, он ненавидит утилитаризм, жизнь рассудочную, людей «практических»; они все у него выходят смешными дураками или негодяями. Он, как Гофман, отмежевал себе особую область — неопределенных и несогласных чувств и стремлений, необыкновенных, болезненных ощущений, в дела, короче сказать: психологию бессознательного. Он горячий проповедник субъективизма в искусстве, как и все крайние романтики, начиная с братьев Шлегелей. Он ученик Бальзака по необузданности реалистической фантазии; по своим мечтам о золотом веке в будущем он и до старости остается последователем Жорж Занда. Всю жизнь он высоко чтит Диккенса и разделяет его глубокую веру в людей. Но, уступая Диккенсу и Жорж Занд, и даже Гофману с Бальзаком, в отделке формы, в пластичности и ясности, он превосходит их всех богатством содержания, смелостью мысли и небывалой глубиной анализа. Он так расширил рамки романа и повести, что оставил далеко за собою самые смелые мечты романтиков относительно реформы в «беллетристике». Ум необыкновенно обширный, изворотливый, смелый до дерзости, впечатлительность тонкая до болезненности, фантазия необузданная, но вращающаяся исключительно в пределах действительности — все это после появления переводов «Преступления и Наказания», поразило до крайности всю западноевропейскую интеллигенцию и критику и несомненно окажет сильное влияние на историю всемирной литературы. Другой вопрос, насколько это влияние будет благотворно. Западные критики (Вогюэ, Ad. Stern в «Gesch. d. neuern Litteratur» VII, 550) самым характерным признаком Д. считают его безотрадный пессимизм. Они правы в том отношении, что Д. смотрит на человеческую жизнь, как на юдоль скорой и мучений, от которых было бы напрасно искать спасения, так как источник важнейших из них в самом человеке (да и нужно ли спасение, если страдание так необходимо, как иногда казалось Д.?). Но по отношению к каждому отдельному человеку Д. — крайний оптимист; в самом черством эгоисте он признает возможность альтруистических, благородных моментов, в самом ужасном злодее учит видеть несчастную человеческую душу, которой не чужды ни высшая справедливость, ни великодушие. Печальный взгляд на жизнь и безотрадный квиетизм, как его естественное последствие, для самого Д. смягчаются его глубокой верой в бесконечное: он был религиозен в детстве и юности, прошел с Библией каторгу и умер с евангельским текстом на устах. Несравненно тяжело положение тех его последователей, которые лишены такой веры; лучшие из них не могут успокоиться ни на пошлых личных наслаждениях, ни на бесплодных паллиативах, и иногда насильственно сводят себя со сцены, успев заразить других своим бессильным отчаянием. Относительно техники рассказа Д. — в высшей степени опасный образец для подражания. Кажущаяся крайняя небрежность его изложения, с бесчисленными отступлениями и повторениями, прикрывает почти неуловимую внутреннюю связь и стройность: если читатель пропустит 3—4 страницы, связь потеряется, электрический ток, как выражается Вогюэ, прервется. Необыкновенная простота и обыденность его слога доходят почти до границ литературной неопрятности. Один шаг дальше в этом направлении — и литература обратится в нечто бесформенное, безобразное, «уличное».

Литература о Д., русская и даже иностранная, чрезвычайно обширна: начиная с «Преступления и Наказания», всякий его роман вызывал критические статьи во множестве журналов у нас и за границею. Смерть его вызвала длинный ряд некрологов и попыток оценить его значение. Мы назовем только наиболее выдающиеся материалы и суждения. «Биография, письма и заметки из записной книжки Ф. М. Д., с портретом и приложениями» (СПб., 1883 г., как 1-й том первого посмертного собрания его сочин.; здесь находятся материалы для жизнеописания Ф. М. Д., обнимающие его жизнь до 1861 г. и сгруппированные О. Ф. Миллером, и «Воспоминания о Ф. М. Д.» Н. Н. Страхова). По поводу этой книги см. статью К. К. Арсеньева «Многострадальный писатель» («Вестн. Евр.», 1884, № 1); «Воспоминания о Ф. Д.» Милюкова («Русская Старина», 1881 г., т. XXX и XXXI); «Д. в его письмах» («Русская Стар.», 1883 г., XXXIX [поправка к этой статье там же, XL, стр. 380] — и XL; [ср. там же XL, 715—6; 1884 г., т. ХLIII, 677); еще письма Д. в «Русской Стар.», 1885 г., (июль, 137, и сент., 511—521 — «вышеупомянутое письмо к брату о ссылке): «Воспоминания о Ф. М. Д.», Вс. С. Соловьева («Ист. Вест.», 1881 г., № 3); «Испорченная жизнь», Е. М. Гаршина (там же, 1884 г., № 2), «Из Воспоминаний о Ф. М. Д.», З. А. Сытиной (там же, 1885 г., № 1). Для оценки Д., как человека, в эпоху создания «Преступления и Наказания», очень важны «Воспоминания детства», С. В. Ковалевской («Вестн. Евр.» 1890 г., июль и август). См. также: К. А. Трутовского: «Воспоминания о Д.» («Материалы для характеристики русских писателей», в «Русском Обозр.», 1893, № 1). Из отзывов: Белинский о «Бедных людях», т. X, 340—347, 388; XI, 452—3; о «Двойнике», т. X, 353—357; о «Хозяйке», XI, 423—425. Из отзывов о Д. во втором периоде см. Добролюбова («Современник», 1861 и Сочинения, т. III, стр. 533). О «Преступлении и Наказании» Georg Brandes в «Neue Freie Presses», 1883, №№ 6819—20 (по поводу нем. перевода «Raskolnikow», Лпд., 1883); О. Ф. Миллер, «Публичные лекции» (изд. 2-е, СПб., 1878). О романе «Бесы» Михайловский в «Отеч. Зап.», 1873 г. (Сочинения II, 271—311). После смерти Д.: Речь А. Ф. Кони в юридич. обществе 2 февраля 1881 г.; Н. К. Михайдовский, «О Писемском и Д.» (Соч. VI, 32—62); его же, «Жестокий талант» (Соч. VI, 62 — 154); А. Д. Тиличеев, «Гуманизм в национализм Д.» (СПб., 1881); О. Ф. Миллер, «Дети в сочинениях Д.» («Женское Образов.», 1882, №№ 2 и 3); В. Чиж, «Д., как психопатолог» (М., 1886); де Вогюэ, «Le roman rasse» 1886 г. (дешевое изд., 1887). У Вогюэ приведена библиография французских переводов Д. В общих обзорах: A. von Reinhold, «Geschichte d. russ. Litteratur» (Лпц., 1886); А. М. Скабичевского, «История новейшей русской литературы» (СПб., 1891). Из новейших монографий см. R. Saitschik: «Die Weltanschauung Dostojewski’s und Tolstoi's» (Нейвид в Лпц. 1893).

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.ed.vseved.ru/