referat (Гражданская война в произведениях русских писателей ХХ века), страница 4

Драматическое действие в «Днях Турбиных» развивается с огромной скоростью. А двигающей силой является народ, отказывающийся под­держивать «Гетмана всея Украины» и Петлюру. И от этой основной силы и зависит судьба гетмана, и судьба Петлюры, и судьба честных интеллигентов, в том числе белых офицеров – Алексея Турбина и Вик­тора Мышлаевского.

В знаменитой сцене, когда Алексей Турбин распускает артиллерий­ский дивизион, состоящий из юнкеров и студентов, действие достигает своего наивысшего состояния. Все готово взорваться. Юнкера готовы разорвать, убить Алексея Турбина. Но вдруг он прямо спрашивает: «Кого вы желаете защищать?» И отвечает: «Гетмана? Отлично! Сего­дня в три часа утра гетман, бросив на произвол судьбы армию, бежал, переодевшись германским офицером, в германском поезде, в Герма­нию… Одновременно с этой канальей бежала по тому же направлению другая каналья – его сиятельство командующий армией князь Белоку­ров…»

Сквозь гул, смятение и растерянность юнкеров и студентов прорыва­ется голос разума. Алексей Турбин отказывается участвовать «в бала­гане», начавшегося еще в три часа утра, не хочет вести дивизион на Дон, к Деникину, как предлагают капитан Студзинский и некоторые юнкера, потому что он ненавидит «штабную сволочь» и говорит юнке­рам в открытую, что и на Дону они встретят « тех же генералов и ту же штабную ораву». Как честный и глубоко осмысливающий события офицер он понял, что белому движению пришел конец. Остается только подчеркнуть, что основным мотивом, двигавшим Турбиным, яв­ляется осознание им одного события: «Народ не с нами. Он против нас».

Также Алексей говорит юнкерам и студентам о деникинцах: «Они вас заставят драться с собственным народом». Он предсказывает неизбеж­ную гибель белого движения: «Я вам говорю: белому движению на Ук­раине конец. Ему конец в Ростове-на-Дону, всюду! Народ не с нами. Он против нас. Значит, кончено! Гроб! Крышка!..»

Заглядывая в историю гражданской войны, нами замечено инте­рес­ное высказывание генерала Пётра Врангеля, писавшего о наступле­нии Антона Деникина: «Население, встречавшее армию при её продви­же­нии с искренним восторгом, исстрадавшееся от большевиков и жаж­давшее покоя, вскоре стало вновь испытывать на себе ужасы грабежей, насилия и произвола. В итоге – развал фронта и восстание в тылу»…

Пьеса заканчивается трагической безысходностью. Петлюровцы по­кидают Киев, в город входит Красная Армия. Каждый из героев решает вопрос, как ему быть. Происходит столкновение Мышлаевского со Студзинским. Последний собирается бежать на Дон и там драться с большевиками, а другой ему возражает. Мышлаевский, как и Алексей уверен в крахе белого движения в целом – он готов перейти на сторону большевиков: «Пусть мобилизуют! По крайней мере буду знать, что я буду служить в русской армии. Народ не с нами. Народ против нас. Алешка прав!»

Не случайно, что в заключении Мышлаевскому уделено особое вни­мание. Уверенность Виктора Викторовича, что за большевиками есть правда, что они то и способны построить новую Россию, - эта убеж­денность, характеризующая выбор нового пути героя, выражает идей­ный смысл пьесы. Поэтому образ Мышлаевского оказался так близок М.А. Булгакову.

Михаил Афанасьевич Булгаков — писатель сложный, но в то же время ясно и просто излагающий самые высокие философские вопросы в своих произведениях. Его роман “Белая гвардия” рассказывает о дра­матических событиях, разворачивающихся в Киеве зимой 1918-1919 годов. Писатель диалектически рассуждает о деяниях рук человече­ских: о войне и мире, о вражде человеческой и прекрасном единении — “семье, где только и можно укрыться от ужасов окружающего хаоса”.

Эпиграфом из “Капитанской дочки” Пушкина Булгаков подчеркнул, что речь идет о людях, которых настиг буран революции, но которые смогли найти верную дорогу, сохранить мужество и трезвый взгляд на мир и свое место в нем. Второй эпиграф носит библейский характер. И этим Булгаков вводит нас в зону вечного времени, не внося в роман никаких исторических сопоставлений.
    Развивает мотив эпиграфов эпический зачин романа: “Велик был год и страшен по рождестве Христовом 1918, от начала революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимой снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская Венера и красный дрожа­щий Марс”. Стиль зачина почти библейский. Ассоциации заставляют вспомнить о вечной Книге бытия, что само по себе
    своеобразно материализует вечное, как и образ звезд на небесах. Конкретное время истории как бы впаяно в вечное время бытия, об­рамлено им. Противостояние звезд, природный ряд образов, имеющих отношение к вечному, вместе с тем символизирует коллизию времени исторического. В открывающем произведение зачине, величавом, тра­гическом и поэтическом, заложено зерно социальной и философской проблематики, связанной с противостоянием мира и войны, жизни и смерти, смерти и бессмертия. Сам выбор звезд дает спуститься из кос­мической дали к мир у Турбиных, поскольку именно этот мир будет противостоять вражде и безумию.
    В “Белой гвардии” милая, тихая, интеллигентная семья Турбиных вдруг становится причастна великим событиям, делается свидетельни­цей и участницей дел страшных и удивительных. Дни Турбиных вби­рают вечную прелесть календарного времени: “Но дни и в мирные, и в кровавые годы летят как стрела, и молодые Турбины не заметили, как В крепком морозе наступил белый, мохнатый декабрь.

Дом Турбиных противостоит внешнему миру, в котором царят разру­шение, ужас, бесчеловечность, смерть. Но Дом не может отделиться, уйти из города, он часть его, как город — часть земного пространства. И вместе с тем это земное пространство социальных страстей и битв включается в просторы Мира.
    Город, по описанию Булгакова, был “прекрасный в морозе и в ту­мане на горах, над Днепром”. Но облик его резко изменился, сюда бе­жали “... промышленники, купцы, адвокаты, общественные деятели. Бежали журналисты, московские и петербургские, продажные и алч­ные, трусливые. Кокотки, честные дамы из аристократических фами­лий...” и многие другие. И город зажил “странною, неестественной жизнью...” Внезапно и грозно нарушается эволюционный ход истории, и человек оказывается на ее изломе.
    Изображение большого и малого пространства жизни вырастает у Булгакова в противопоставление разрушительного времени войны и вечного времени Мира.
    Тяжкое время нельзя пересидеть, закрывшись от него на щеколду, как домовладелец Василиса — “инженер и трус, буржуй и несимпатич­ный ”. Так воспринимают Лисовича Турбины, которым не по нраву мещанская замкнутость, ограниченность, накопительство, отъединен­ность от жизни. Что бы там ни случилось, но не станут они считать ку­поны, затаившись в темные, как Василий Лисович, который мечтает только пережить бурю и не утратить накопленного капитала. Турбины иначе встречают грозное время. Они ни в чем не изменяют себе, не ме­няют своего образа жизни. Ежедневно собираются в их доме друзья, которых встречают свет, тепло, накрытый стол. Звенит переборами Николкина гитара — отчаянием и вызовом даже перед надвигающейся катастрофой.
    Все честное и чистое, как магнитом, притягивается Домом. Сюда, в этот уют Дома, приходит из страшного Мира смертельно замерзший Мышлаевский. Человек чести, как и Турбины, он не покинул поста под городом, где в страшный мороз сорок человек ждали сутки в снегу, без костров, смену,
    которая так бы и не пришла, если бы полковник Най-Турс, тоже че­ловек чести и долга, не смог бы, вопреки безобразию, творящемуся в штабе, привести двести юнкеров, стараниями Най-Турса прекрасно одетых и вооруженных. Пройдет какое-то время, и Най-Турс, поняв, что он и его юнкера предательски брошены командованием, что его ребятам уготована судьба пушечного мяса, ценой собственной жизни спасет своих мальчиков. Переплетутся линии Турбиных и Най-Турса в судьбе Николки, ставшего свидетелем последних героических минут жизни полковника. Восхищенный подвигом и гуманизмом полковника, Николка совершит невозможное — сумеет преодолеть, казалось бы, непреодолимое, чтобы отдать Най-Турсу последний долг — похоро­нить его достойно и стать родным человеком для матери и сестры по­гибшего героя.
    В мир Турбиных вмещены судьбы всех истинно порядочных людей, будь то мужественные офицеры Мышлаевский и Степанов, или глубоко штатский по натуре, но не уклоняющийся от того, что выпало на его долю в эпоху лихолетья Алексей Турбин, или даже совершенно, каза­лось бы, нелепый Лариосик. Но именно Лариосик сумел достаточно точно выразить самую суть Дома, противостоящего эпохе жестокости и насилия. Лариосик говорил о себе, но под этими словами могли бы подписаться многие, “что он потерпел драму, но здесь, у Елены Ва­сильевны, оживает душой, потому что это совершенно исключитель­ный человек Елена Васильевна и в квартире у них тепло и уютно, и в особенности замечательны кремовые шторы на всех окнах, благодаря чему чувствуешь себя оторванным от внешнего мира... А он, этот внешний мир... согласитесь сами, грозен, кровав и бессмыслен”.
    Там, за окнами, — беспощадное разрушение всего, что было ценного в России.
    Здесь, за шторами, — непреложная вера в то, что надо охранять и сохранять все прекрасное, что это необходимо при любых обстоятель­ствах, что это осуществимо. “... Часы, по счастью, совершенно бес­смертны, бессмертен и Саардамский Плотник, и голландский изразец, как мудрая скана, в самое тяжкое время живительный и жаркий”.
    А за окнами — “восемнадцатый год летит к концу и день ото дня глядит все грознее, щетинистей”. И с тревогой думает Алексей Турбин не о своей возможной гибели, а о гибели Дома: “Упадут стены, улетит встревоженный сокол с белой рукавицы, потухнет огонь в бронзовой лампе, а Капитанскую Дочку сожгут в печи”.
    Но, может быть, любви и преданности дана сила оберечь и спасти и Дом будет спасен?
    Четкого ответа на этот вопрос в романе нет.
    Есть противостояние очага мира и культуры петлюровским бандам, на смену которым приходят большевики.
    Одна из последних зарисовок в романе — описание бронепоезда “Пролетарий”. Ужасом и отвращением веет от этой картины: “Он сипел тихонько и злобно, сочилось что-то в боковых снимках, тупое рыло его молчало и щурилось в приднепровские леса. С последней площадки в высь, черную и синюю, целилось широченное дуло в глухом наморд­нике верст на двадцать и прямо в полночный крест”. Булгаков знает, что в старой России было много такого, что привело к трагедии страну. Но люди, нацелившие дула пушек и ружей на свое отечество, ничуть не лучше тех штабных и правительственных мерзавцев, которые посы­лали на верную гибель лучших сынов отечества.
    Убийц, преступников, грабителей, предателей всех рангов и мастей история неминуемо сметает с пути, и имена их будут символом бесчес­тия и позора.
    А Дом Турбиных как символ нетленной красоты и правды лучших людей России, ее безымянных героев, скромных тружеников, храните­лей добра и культуры, будет согревать души многих поколений читате­лей и доказывать каждым своим проявлением, что настоящий человек остается человеком и на изломе истории.
    Те, кто нарушил естественный ход истории, совершили преступле­ние перед всеми, — в том числе перед усталым и замерзшим часовым у бронепоезда. В рваных валенках, в рваной шинели зверски, не по-че­ловечески, озябший человек засыпает на ходу, и снятся ему родная де­ревня и сосед, идущий навстречу. “И тотчас грозный сторожевой голос в груди выстукивал три слова:
    “— Прости... часовой... замерзнешь...”
    Зачем отдан этот человек бессмысленному кошмару?
    Зачем отданы этому тысячи и миллионы других?
    Можно не быть уверенным, что маленький Петька Щеглов, который жил во флигеле и увидел замечательный сон о сверкающем алмазном шаре, дождется того, что сон обещал ему, — счастья?
    Кто знает? В эпоху битв и потрясений хрупка, как никогда, отдель­ная человеческая жизнь. Но тем и сильна Россия, что есть в ней люди, для которых понятие “жить” равносильно понятиям “любить”, “чувст­вовать”, “постигать”, “думать”, быть верным долгу и чести. Эти люди знают, что стены Дома — не просто жилище, а место связи поколений, место, где сохранена в нетленности душевность, где никогда не исче­зает духовное начало, символ которого — главная часть Дома — книж­ные шкафы, наполненные книгами.
    И как в начале романа, в его эпилоге, глядя на яркие звезды в мо­розном небе, автор заставляет нас думать о вечности, о жизни будущих поколений, об ответственности перед историей, друг перед другом: “Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле”.
    

1.4. «Конармия И.Э. Бабеля – летопись будничных злодеяний» времен революции и гражданской войны.

Эта летопись будничных злодеяний,

которая теснит меня неутомимо,

как порок сердца.

И.Э. Бабель

Последняя книга принадлежит И.Э. Бабелю. Это наследие, дошедшее до наших времен, стало заметным событием литературной жизни пер­вого послереволюционного десятилетия.

По словам Н. Берковского: «Конармия» - одно из значительных явле­ний в художественной литературе о гражданской войне».

Идея этого романа – выявить и показать все изъяны революции, рус­ской армии и безнравственность человека.

Роман И.Э. Бабеля «Конармия» - это ряд казалось бы не связанных между собой эпизодов, выстраивающихся в огромные мозаичные по­лотна. В «Конармии», несмотря на ужасы войны, показана свирепость тех лет, - вера в революцию и вера в человека. Автор рисует пронзи­тельно-тоскливое одиночество человека на войне. И.Э. Бабель, увидев в революции не только силу, но и «слезы и кровь», «вертел» человека так и этак, анализировал его. В главах «Письмо» и «Берестечко» автор показывает разные позиции людей на войне. В «Письме» он пишет о том, что на шкале жизненных ценностей героя, история о том, как «кончали» сначала брата Федно, а потом папашу, занимает второе ме­сто. В этом заключается протест самого автора против убийства. А в главе «Берестечко» И.Э. Бабель старается уйти от реальности, потому что она невыносима. Описывая характеры героев, границы между их душевными состояниями, неожиданные поступки, автор рисует беско­нечную разнородность действительности, способность человека одно­временно быть возвышенным и обыденным, трагическим и героиче­ским, жестоким и добрым, рождающим и убивающим. И.Э. Бабель мас­терски играет переходами между ужасом и восторгом, между прекрас­ным и ужасающим.