20216-1 (Библейские мотивы в творчестве М.Ю.Лермонтова), страница 5
Описание файла
Документ из архива "Библейские мотивы в творчестве М.Ю.Лермонтова", который расположен в категории "". Всё это находится в предмете "литература" из , которые можно найти в файловом архиве . Не смотря на прямую связь этого архива с , его также можно найти и в других разделах. Архив можно найти в разделе "остальное", в предмете "литература и русский язык" в общих файлах.
Онлайн просмотр документа "20216-1"
Текст 5 страницы из документа "20216-1"
Сыны небес однажды надо мною
Слетелися, воздушных два бойца;
Один - серебряной обвешан бахромою,
Другой - в одежде чернеца [1,I,360].
В воине "Боя", одетом в серебристые одежды, угадывается архангел Михаил, главный воитель, вождь небесной рати, именуемый в ветхо- и новозаветных текстах "князем снега, воды и серебра" (изображение его Лермонтов мог видеть, в частности, на иконе, имевшейся в доме Е.А.Арсеньевой, бабушки поэта).
Но Лермонтов отказывается от библейской фразеологии, от именования враждующих сил (поэту достаточно неопределенных указаний: "воздушных два бойца") и от традиционной религиозной интерпретации самого поединка и его исхода, не допускающей сомнения в конечном торжестве тех, кто сражается на стороне Бога. Герой стихотворения первоначально убежден в превосходстве темных сил:
И, видя злость противника второго,
Я пожалел о воине младом;
Вдруг поднял он концы сребристого покрова,
И я под ним заметил - гром [1,I,360].
Исход поединка выясняется лишь в финале:
И кони их ударились крылами,
И ярко брызнул из ноздрей огонь;
Но вихорь отступил перед громами,
И пал на землю черный конь [1,I,360].
О битве ангельского войска с Сатаной упоминается также в 5-ой редакции “Демона”; ср. также во 2-ой редакции поэмы:
"Когда блистающий Сион
Оставил с гордым Сатаною".
А потом было заключение Сатаны и его помощников в бездну: "И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей. Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на 1000 лет, и низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится срок; после же сего ему должно быть освобожденным на малое время (Откровение 20.1-3).
Сравните с лермонтовским "Отрывком" (1830г.), где осужденные люди, подобно демонам, "окованы над бездной тьмы" [1,I,104], или в "Демоне": "Взвился из бездны адский дух" [1,III,473].
Небесная битва и ее итог - все это составляет подразумеваемый "пролог на небесах" к сюжету "Демона", особенно первых вариантов поэмы, еще близких мистерии и не обретших "земного" колорита "восточной повести". Сопоставление Демона с Молнией ("Блистал, как молнии струя") и особенно в 5-ой редакции ее - более сниженно и катастрофично:
По следу крыл его тащилась
Багровой молнии струя [1,III,491], -
восходит, вероятно, к евангельским словам Христа:
"И видел Сатану, спадшего с неба, как молнию" [Лука 10.18].
Лермонтов очень восприимчив к поэзии культовых, молитвенных, апокрифических образов.
Он то вспоминает мистическую "топографию" рая в стихотворении "К деве невинной", 1831г.:
Когда бы встретил я в раю
На третьем небе образ твой (ср.2 Коринфянам 12.2-4 где сказано: "Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в теле ли-не знаю, вне ли тела - не знаю: Бог знает) восхищен был до третьего неба... Он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать"), то, сравнивая себя со своим демоном именует его "царем воздушным" (стих. "Одиночество", 1830г.) - в соответствии с церковным представлением о Сатане как "князе воздуха" или "о духах злобы поднебесных", разгоняемых колокольным звоном, - то, в согласии с храмовой символикой, зрительно отождествляет прегражденный доступ в рай с затворенными "царскими вратами", ведущими в алтарь ("решетка райской двери", упомянутая в романе "Вадим" или строки из стих. “М.П. Соломирской”, 1840г.:
Над бездной адскою блуждая,
Душа преступная порой
Читает на воротах рая
Узоры надписи святой.
И часто тайную отраду
Находит муке неземной,
За непреклонную ограду
Стремясь завистливой мечтой [1,II,76].
Лермонтовская "ангелология" и "демонология" очень обширна. Она оформлена библейско-церковными представлениями о духовно-личностных, бестелесных существах, чья особая природа описана в "Сказке для детей" (строфа 5-ая):
То был ли сам великий Сатана,
Иль мелкий бес из самых нечиновных,
Которых дружба людям так нужна
Для тайных дел, семейных и любовных?
Не знаю! Если б им была дана
Земная форма, по рогам и платью
Я мог бы сволочь различить со знатью;
Но дух - известно, что такое дух:
Жизнь, сила, чувство, зренье, голос, слух
И мысль - без тела - часто в видах разных;
(Бесов вообще рисует безобразных) [1,III,419].
Таким образом, из всего выше сказанного следует, что Ангелы и Демоны присутствуют в поэзии Лермонтова на правах конкретных “иконографических” персонажей, а не только ценностных символов.
Мир божницы, заполненный предметами культа (образ, крест, лампада), неизгладимо врезался в память и душу поэта ещё в ранние детские годы. Все шло от бабушкиной божницы. Детские впечатления от православного уклада её дома в Тарханах не растаяли с возрастом, потому-то и позднее вид образной всегда производил на Лермонтова впечатление.
В письмах Арсеньевой к своему внуку всё те же благославляющие слова: "Христос с тобою, будь над тобою милость Божия". Чувствовала ли она что-нибудь недоброе, но "бабушка так дрожала над внуком, что всегда, когда он выходил из дому, крестила его и читала над ним молитву. Он уже офицером, бывало, спешит на ученье или парад, по службе торопится, но бабушка его задерживает и произносит обычное благословение, и так бывало по нескольку раз в день" [73,4].
Прозрачный сумрак, луч лампады,
Кивот и крест, символ святой...
Всё полно мира и отрады
Вокруг тебя и над тобой [1,II,18].
"У боярина Орши образа в ризе дорогой, в
алмазах, в жемчуге, с резьбой" [1,III,285].
По инстиктивному движению православного человека, поэт, войдя в хату в Тамани, тот час же заметил отсутствие образа. "На стене ни одного образа - дурной знак" [1,V,231]. И предчувствие не обмануло его.
Всё это - предметы культа, внутрихрамовое пространство, звон церковного и монастырского колокола - вызывает у поэта умиленный (стихотворение "Ветка Палестины", где, в частности, "чистые воды Иордана" напоминают о крещальных водах) или сумрачно-трагический ("Боярин Орша - описание образов, безнадёжные удары колокола в "Мцыри"), но всегда живой и глубоко заинтересованный отклик. Где образа, там и молитва. Но об этом речь пойдет во второй главе.
А здесь, подводя итог всему написанному в этой части дипломной работы, необходимо отметить следующее.
Все книги Ветхого и Нового Завета - это история борьбы двух начал - Добра и Зла, Бога и Дьявола; этот же мотив проходит через всё творчество Лермонтова.
Отношение поэта к Богу, основанное на текстологическом анализе, является весьма противоречивым.
Ветхозаветные книги и пророчества представляют для Лермонтова наибольший интерес, и в процентном отношении мотивы из Ветхого завета преобладают над собственно христианскими.
Наиболее важными в лично-психологическом плане являются библейские мотивы, затрагивающие темы сверхчеловеческой мощи (пророчества), необъяснимых "метафизических" тревог и страданий, странничества и одиночества; скоротечности человеческой жизни. А так же два мотива из Апокалипсиса, перешедшие туда из ветхозаветных "пророческих" книг.
Библейские мотивы своеобразно воплощены в текстах то в виде собственного библейского имени, то образа, то сюжета, то идеи. Они могут нести большую смысловую нагрузку или просто использоваться в качестве цитаты - поговорки. Но любое употребление библейских мотивов в поэзии и в прозе Лермонтова рассчитано на читателя, знакомого с Библией и умеющего делать определенные выводы для себя, исходя из контекста произведения.
Глава II. Молитвенная лирика Лермонтова
Молитва есть словесное выражение живого богообщения. Она вмещает бесконечно многое: веру в отеческую любовь Всевышнего, убежденность в действенности молитвенного слова, познание себя, со своими немощами и грехами, стремление к покаянию, очищению, спасению. Молитва Господня ("Отче наш...") заповедана Самим Иисусом и входит в текст Евангелия. Другие молитвы сложены в разные эпохи людьми, которые достигли высот духовной жизни и обрели дар религиозно-мистического творчества в словемолитвенного творчества... Эти молитвы издавна вошли в церковный обиход.
Каждый христианин вносит в молитвенное творчество свою, пусть никому незаметную лепту ( но она бесценна перед Богом): покаянную ноту, добрый помысел, оттенок чувства. Они обогащают молитву; а в иных случаях, закрепленные в слове, освященные церковным употреблением, становятся достоянием религиозной жизни, культуры.
Различные состояния души, различные грани познания отражались в молитве. Потребность "говорить к Богу", открываться ему в том или ином жизненном положении, душевном состоянии присуща едва ли не всем русским поэтам. Именно поэтому существует у нас давняя и устойчивая традиция молитвенной лирики. В ней также есть переложения известных молитв, прежде всего "Отче наш...", что можно найти у Сумарокова, позже - у Кюхельбекера. Великопостная молитва Ефрема Сирина превосходно переложена А.С. Пушкиным в стихотворении "Отцы пустынники и жены непорочны..."
Подражания молитвам, начиная с 18 века, получают многообразные поэтические формы. Или в них варьируются излюбленные мотивы псалмов; или с помощью пейзажной детали и психологических подробностей индивидуализируется ситуация молитвы. Именно этим путем - путем раскрытия интимно-духовных отношений личности к Богу - движется молитвенная лирика от подражаний и стилизаций к сложному сочетанию религиозно-мистических, нравственных, эмоциональных элементов, не отрываясь от традиционной формы изложения содержания.
Не оставила равнодушным поэзия и поэтика традиционной молитвы и М.Ю.Лермонтова. Или, если выразиться точнее, именно Лермонтов и не мог не обратиться к этой теме.
Даниил Андреев (поэт и философ нашего времени, автор знаменитого мистико-философского труда "Роза мира") писал:
"С самых ранних лет - неотступное чувство собственного избранничества, какого-то исключительного долга, довлеющего над судьбой и душой; феноменально раннее развитие бушующего раскаленного воображения и мощного, холодного ума... высшая степень художественной одаренности при строжайшей взыскательности к себе, понуждающей отбирать для публикаций только шедевры из шедевров... В глубине его стихов с первых лет и до последних, тихо струится, журча и поднимаясь порой и до неповторимо дивных звучаний,... светлая, задушевная, теплая вера..." [11,3].
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
Есть сила благодатная
В созвучьи слов живых
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них [1,II,49].
Самое простое, почти детское, услышал в Лермонтове народ: молитву. Но это было не так -то просто.
Есть речи: значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно [1,II,65].
Часто и сам Лермонтов говорил речи - "значенье ничтожно"; хотел, чтобы и другие слышали от него лишь эти речи, но в них, там, - как за синими глазами податливой служанки, - слышал другое значение, другой познавал смысл:
Душа их с моленьем,
Как ангела, встретит
И долгим биеньем
Им сердце ответит [1,II,78].
После Лермонтова, - как значится в описи его имущества, - осталось "четыре образа и серебряный нательный крестик, вызолоченный с мощами".
Существует рассказ о том, что Лермонтова, печоринствующего отрицателя, злого Лермонтова, один из его товарищей застал однажды в церкви. Он молился на коленях [30,20].
Таким же тайным молитвенником, явным отрицателем, был он и в жизни, и в поэзии. Быть может, ни у одного из русских поэтов поэзия не является до такой степени молитвой, как у Лермонтова, но эта его молитва - тайная.
Лермонтов слыл безбожником - и в общем-то, слывет им доныне. "Лермонтов не был никогда религиозным человеком", - утверждали многие литераторы, критики, академики, повторяя здесь лишь то, что почти всеми думается о Лермонтове.
И все же, может быть, правда о нем - то, что увидел заставший его в церкви товарищ, а не то, что видели его критики, друзья и враги? Молитва Лермонтова тайна, сокровенна; хула - явна, приметна. Молитва его стыдлива, она боится, чтоб не нарушилось её одиночество, и она сознательно скрытна, затаенна.
В не предназначавшейся для печати автобиографической поэме "Сашка" есть место, решающее спор о первичной, изначальной религиозности Лермонтова:
Век наш - век безбожный;
Пожалуй, кто-нибудь, шпион ничтожный
Мои слова прославит, и тогда
Нельзя креститься будет без стыда
И поневоле станешь лицемерить,