31151-1 (Борис Леонидович Пастернак), страница 4

В 1925 году Пастернак стал писать стихотворных роман – поэму ”Спекторский”, в значительной мере автобиографический. Создаётся стихотворный цикл ”Высокая болезнь”, поэмы “Девятьсот пятых год” и ”Лейтенант Шмидт”. В 1937 роковом году издательство “Советский писатель” выпустило революционные поэмы Пастернака ”Лейтенант Шмидт” и “1905“. Обращает на себя внимание оформление книжки: форменная, красная звезда на серой, словно шинель сотрудника НКВД на обложке. Очевидно, эта книжка должна была служить “ охранной грамотой поэта, чем – то вроде документа, удостоверяющего его ”революционную сознательность”, гражданскую лояльность“. В 1928 году возникает замысел его прозаической книги ”Охранная грамота”, законченная им только два года спустя. По определению самого Пастернака – это автобиографические отрывки о том, как складывались мои представления об искусстве и в чём они коренятся”.

В 1931 году пастернак отправляется на Кавказ и пишет стихи, вошедшие в цикл ”Волны”, в которых нашли отражения его впечатления от Кавказа и Грузии.

Здесь будет всё: пережитое

И то, чем я ещё живу,

Мои стремленья и устои,

И виденное наяву.

Передо мною волны моря.

Их много. Им немыслим счёт

Их тьма. Они шумят в миноре.

Прибой, как вафли, их печёт.

(“Волны”).

Перерождение Пастернака связано с впечатлениями от поездки на Урал летом 1932 года. Много позднее Пастернак вспоминал: ”В начале тридцатых годов было такое движение среди писателей – стали ездить по колхозам, собирать материалы для книг о новой деревне. Я хотел быть со всеми и тоже отправился в такую поездку с мыслью написать книгу. То, что я там увидел, нельзя выразить никакими словами. Это было такое нечеловеческое, невообразимое горе, такое страшное бедствие, что оно… не укладывалось в границы сознания. Я заболел, целый год не мог спать”.

Когда поэт вновь обрёл дар творческой речи, его стиль изменился неузнаваемо. Изменилось мировидение, ощущение жизни. Преобразился он сам.

Новая книга называлась ”На ранних поездах”– по стихотворению, написанному в январе 1941 года. Вот как и вот о чём писал теперь Пастернак:

В горячей духоте вагона

Я отдавался целиком

Порыву слабости врождённой

И всасанному с молоком

Сквозь прошлого перепитии

И годы войн и нищеты

Я молча узнавал России

Неповторимые черты.

Превозмогая обожанье,

Я наблюдал, боготворя,

Здесь были бабы, слобожане,

Учащиеся слесаря.

Поразительные стихи! Начисто свободные от всего ”хаотического и нагромождённого”, что шло от эстетики модернизма. И не только неслыханной простотой отмечены эти строки. Они проникнуты живым теплом, любовью к утренним попутчикам поэта. Куда девалась отстранённость ранних поэм!

Но не просто горячим чувством к ”слесарям” вдохновлены стихи. Поэту, ещё совсем недавно заворожено вглядывавшемуся в ”траву под ногами” в поисках поэзии, открыли ”России неповторимые черты”. И он увидел то, что под силу прозреть лишь ”вещим зеницам”. Лица людей как бы высвечены отблеском будущих сражений. Очищены от повседневной шелухи. Вписаны в историю.

Рубежом сороковых годов разделяет два периода творческого пути Пастернака. Позднему Пастернаку присуща классическая простота и ясность. Его стихи одухотворены присутствием открывшегося поэту ”огромного образа России”.

В 1943 году Пастернак совершил в бригаде писателей поездку на фронт, в армию, освободившую Орёл. Результатом поездки явились очерки ”Освобождённый город” и “Поездка в армию”, а так же стихи, рисующие эпизоды битвы, – “Смерть сапёра”, ”Преследование”, ”Разведчики”.

В неистовстве как бы молитвенном

От трупа бедного ребёнка

Летели мы по рвам и рытвинам

За душегубами вдогонку.

Тянулись тучи с промежутками,

И сами, грозные, как туча,

Мы с чёртовой и прибаутками

Давили гнёзда их гадючьи.

(“Преследование”).

Поэзия Пастернака периода войны – незавершённая, несущая вопросы и не выявленные до конца возможности.

Большое внимание Пастернак уделял любовной лирике. По словам Евтушенко послу Пушкина, пожалуй, никто так не чувствовал женщину, как Пастернак:

И так как с малых детских лет

Я ранен женской долей.

И след поэта только след

Её путей – не боле…

И оттого двоиться вся эта ночь в снегу,

И провести границы меж нас я не могу…

Простимся, бездне унижений

Бросающая вызов женщина!

Я – поле твоего сраженья.

Коль есть такие прекрасные стихи, есть и женщины, которым эти стихи посвящены. И они были.

Любовь иных – тяжелый крест,

А ты прекрасна без извилин,

И прелести твоей секрет

Разгадке жизни равносилен.

Весною слышен шорох снов

И шелест новостей и истин.

Ты из семьи таких основ.

Твой смысл, как воздух, бескорыстен.

Легко проснуться и прозреть,

Словесный сор из сердца выпрясть

И жить, не засоряясь впредь.

Всё это – не большая хитрость.

(“Любить иных – тяжёлый крест”).

Так писал Борис Пастернак о своей жене – Зинаиде Николаевне. С большой любовью, нежностью, восхищением.

Свои лирические стихи Пастернак писал и о своём большом друге О. В. Ивинской. Она была очень дорога и близка ему. Он боялся её потерять.

… Ты также сбрасываешь платье,

Как роща сбрасывает листья,

Когда ты падаешь в объятье

В халате с шёлковою кистью.

Ты – благо гибельного шага,

Когда житьё тошней недуга,

А корень красоты – отвага,

И это тянет нас друг к другу.

(“Осень”).

Шёл 1946 год. Знаменитый роман “Доктор Живаго”, который расценивался его автором почти как итоговый, начинался за долго до того, как он обрёл свою романную форму. Форму опережали идеи.

Кончилась война и появились новые надежды. Пастернаку захотелось сделать что – то большое, значительное – тогда и возникла мысль о романе. Он начал его очерк о старом поместье. Там явно представилась большая усадьба, которую разные поколения перепланировали по своим вкусам, а земля хранит еле видимые следы цветников, дорожек.

“Доктор Живаго” вовсе не роман, а род автобиографии самого Пастернака – автобиографии, в которой удивительным образом нет внешних фактов, совпадающих с реальной жизнью автора. И тем не менее Пастернак как бы пишет за другого о самом себе. Это духовная автобиография Пастернака, сбивающая неопытного читателя с толку своим тяготением к лирической поэзии.

Главный герой – Юрий Живаго врач, мыслящий, с поисками, творчеством, умирает в 1929 году. После него остаются записки и среди других бумаг, написанные в молодые годы, отдельные стихи…, которые во всей совокупности составляют последнюю, заключительную главу романа.

Прощай, рамах крыла расправленный,

Полёта вольное упорство,

И образ мира, в слове явленный,

И творчество, и чудотворство.

Этими строками заканчивается стихотворение “Август”, написанное Пастернаком в 1953 году и вошедшее в текст “Доктора Живаго”. Строки – прощание с романом, работа над которым завершена. Она продолжалась долго, семь лет.

В действительности ”Доктор Живаго” – выдающееся произведение, ни ”правое”, ни “левое”, а просто роман из революционной эпохи, написанный поэтом – прямодушным, чистым и правдивым, полным христианского гуманизма, с возвышенным представлением о человеке – не таким лубочным, конечно, как у Горького: ”Человек – это звучит гордо.” – безвкусицы в Пастернаке нет, как нет позы и дешёвой ходульности. Роман, очень верно изображающий эпоху революции, но не пропагандный. И никогда настоящее искусство не было пропагандной листовкой.

Воспоминания, личность.

“У него смуглое, печальное, выразительное, очень породистое лицо, знакомое теперь по многим фотографиям и по рисункам его отца, говорил он медленно, не громким тенором, с постоянным – не то гуденьем, не то вибрированьем, которое люди при встрече с ним отмечали: каждый гласный тянулся, как в грустной лирической арии из опер Чайковского, но с большей напряжённостью и сосредоточенной силой.

(Исайя Берлин.)

“Пастернак был общительным человеком. Он с каждым был как у себя дома. В этом – его обаяние, его непосредственность, совершенно детская…”

(Анастасия Цветаева.)

“Пастернак любил всё русское и готов был простить своей родине все её недостатки – всё, за исключением варварского сталинского режима…”

(Исайя Берлин.)

“Руки Пастернака – их невозможно забыть. Вся полнота его чувств, всё состояние души оживали в их движениях, воплощались в них. Он никогда не жестикулировал в принятом понимании этого слова. Руки двигались по скатерти, пальцы сцеплялись, расходились, ладони взлетали и падали, как подстреленные птицы. Никогда не было – чтобы Пастернак сжимал руки в кулак. Подрагивание вытянутых пальцев, довершали своей мукой то, что не удавалось высказать словами. Руки были выразительнее лица, выразительнее голоса, выразительнее стихов. Время от времени, когда забывалась строка или слово, Пастернак, прикрыв глаза, выбрасывал руки в мою сторону и ждал подсказки.”

(Зоя Масленикова.)

“Борис Леонидович обладал гениальной способностью очаровываться – быть очарованным чем угодно и в любую минуту: падающим листом, встретившимся во время прогулки ребёнком (его до сих пор вспоминают ”простые люди” в Переделкине: ”Из писателей только Пастернак с нами здоровался”), хмурым дождём любым собеседником, как он сам говорил:” всем – всем” – жизнью, Вселенною, собственным поэтическим Миротворением.”

(Г. Айги.)

“Писатель о чьей судьбе я хочу сказать, – человек нового времени. Ему не пришлось участвовать в жестоких расправах. Фанатики синедриона не посылали его сопредельные земли. И всё же он прошёл свой путь – от заблуждения к свету. И чудо преображения, чудо обновления жизни коснулось и его уже начавшей седеть головы.”

(Александр Казинцев.)

“Пастернак был русским патриотом, он очень глубоко чувствовал свою историческую связь с родиной. Он не уставал повторять, как ему нравится проводить летнюю пору в писательской деревне, в Переделкине – ведь она была когда – то частью имения известного славянофила Юрия Самаврина.”

(Исайя Берлин.)

“Это страстное, почти всепоглощающее желание считаться русским писателем, чьи корни ушли глубоко в русскую почву, было особенно заметно в его отрицательном отношении к еврейскому происхождению.”

(А. Пикач.)

Значение творчества.

Поэзия Б. Л. Пастернак учит слушать и слышать стих, учит полной самоотдаче не только поэта, но и его читатель. Стихи Пастернака завораживают и заколдовывают, мы не замечаем в них прозаизмов и приземлённости. Метафора в его стихах поэтически непредсказуема, ибо не связана традиционностью и представлениями о “поэтичности” тех или иных понятий, тем и эмоций. Она как бы отделяется, создаёт свой мир, летит в свободном полёте. В его поэзии играют молнии, – молнии неожиданные, озаряющие, но и нестрашные, ибо они именно ”играют” и дразнят воображение.

Метафора и то, к чему обращена метафора, в его поэзии меняются местами. Для Б. Л. Пастернака искусство реальнее самого бытия, а бытие само реально, поскольку оно вторгается в искусство. Вот почему поэзия Пастернака как бы освобождена от уз материальной личности самого поэта, не от быта, но от фактов его биографии, о которых он не заботится, как не заботиться и создании своего ”образа поэта”. Хорошо известны слова Б. Л. Пастернака – “Быть знаменитым некрасиво”. Это означало, что поэзия, творчество поэта были у него отделены от поэта – человека. Известными и “знаменитыми” должны быть только стихи. Так же точно и рукописи стихов отделены от самих стихов. Над рукописями не надо трястись, хранить их. Пастернак существует в поэзии, и только в поэзии :в поэзии стихотворной или в поэзии прозаической.

Если сравнивать поэта и поэзию с метафорой, с её двумя членами – употребляемым и самим уподоблением, то поэзия Пастернака – это второй член метафоры: тот второй мир, который снова и снова возвращает его к настоящей действительности, по-новому понятой и возросшей для него в своём значении.

Борис Леонидович Пастернак, ”талант исключительного своеобразия”, как сказал о нём М. Горький, внёс незаменимый вклад в русскую поэзию советской эпохи и мировую поэзию ХХ века. Высокое мастерство и неповторимая тональность стихов выдвинули Пастернака на одно из первых мест в мощном поэтическом движении 1910 – 1920–х годов на стыке исторических эпох, и обеспечили ему очевидную репутацию в поэзии последующих десятилетий. Однако эти две стороны – мастерство и тональность, поэтики и пафос – далеко не всеми и не всегда воспринимались в единстве. Для многих современников они располагались, вступали в противоречие, да и внутри каждой из них виделся свой запутанный узел. Главной причиной тому была сложность поэтического строя Пастернака, “непонятность” его стихов: форма их многим, в частности Горькому, казалась не в меру субъективной, самодовлеющей, в ущерб содержанию или в отрыв от него. Поэзия Пастернака долгое время была предметом споров и разноречивых, зачастую резко осудительных оценок. Облик Пастернака предстаёт в своей внутренней органической целостности. Но и сегодня Пастернак не разгадан до конца.