71768 (Эпоха Возрождения в Японии), страница 2

В последнее время на Западе стали все больше писать о вкладе японцев в развитие мировой культуры и о влиянии японской культуры на западную. При этом упоминается влияние японской цветной гравюры на творческое воображение импрессионистов, распространение в мире японского эстетического восприятия интерьера, увлечение в Европе и Америке эстетикой икебана, комплексное восприятие культуры японских национальных видов спорта и т.д.

И всё же основная проблема – правомерность определения японской культуры как ренессансной. Средневековье на Востоке протекало иначе, с удивительными эпохами расцвета искусства в то время, когда Европа после распада Римской империи как бы заново вступала на путь цивилизации. Классическая древность Китая не однажды в средние века дает всплески ренессансных явлений, что отзывается непосредственно и в развитии японской культуры, – в этом плане выделяется хэйанская эпоха, в которой видят японский аналог «античности».

2. Искусство эпохи Возрождения

2.1 Литература

Литература в Японии расцвела после того, как пустило корни образование. Под покровительством провинциальных аристократов, поощрявших изучение китайских классиков, религии и культуры, находились различные школы. Вскоре, как и в средневековой Европе, они наладили выпуск литературной продукции, что свидетельствовало о наступлении эпохи схоластики. Политическая изоляция Японии благоприятствовала развитию самоанализа. Произошло возобновление споров о враждующих китайских философских учениях и их толкованиях. Но взятые в целом приверженцы китайских наук (кангакуся), несмотря на разногласия по частным вопросам, влияли на изучение классической литературы. В этом они находили моральную и материальную поддержку у правительства.

Один из самых выдающихся ученых-кангакуся – Кайбара Экикэн. Он родился в 1630 г., почти всю жизнь провел в Киото, где был врачом, а потом окончательно обосновался в столице, где писал книги и читал лекции. Ему принадлежит более ста трудов по китайским классикам, а также значительное число стихотворений в классическом стиле. Умер он в 1714 г. Он был типичным и наиболее выдающимся представителем плеяды приверженцев китайских наук. Единственной целью его сочинений было принести пользу своим согражданам. Его энергичный и мужественный стиль совершенно лишен риторических украшений и тех языковых вольностей, к которым так тяготели современные ему драматурги и новеллисты. Чтобы сделать свои теории понятными даже детям и необразованным людям, он стремился по мере возможности пользоваться национальным фонетических письмом – канной. Произведения Экикэна пронизаны моралью, основанной на простом здравом смысле. Едва ли возможно переоценить ту пользу, которую он принес стране своими сочинениями.

Если говорить о поэзии, то нельзя не упомянуть величайшего японского поэта, теоретика стиха, Мацуо Басё. Будущий поэт Басё родился в замковом городе Уэно провинции Ига (в центре главного острова – Хонсю) в семье небогатого самурая Мацуо Ёдзаэмона, который, получив классическое образование, что предполагало знание китайского языка и китайских классиков, мирно занимался преподаванием каллиграфии, чему обучил и старшего сына.

Таким образом, Басё вырос не в среде самураев (воинов или чиновников) или торговцев, а нового слоя в Японии – интеллигенции. И все же ему пришлось поступить на службу в дом местного феодала, но в 28 лет, определившись в своем призвании, – его стихи публиковались в столичных сборниках, он участвовал в поэтических турнирах, – Басё уехал в Эдо, не послушавшись предостережений родных, что обрекло его на бедность, по сути, на нищету до конца жизни. В этом родные оказались правы.

Хотя в столице ему удалось устроиться на государственную службу по ведомству строительства водных путей, и тут он оставил службу, чуждую его душе. Но он уже получил известность как поэт и стал учителем поэзии. Все бы хорошо, если бы у его учеников были деньги. Басё бедствовал.

Он напишет: «Девять лет я вел бедственную жизнь в городе и наконец переехал в предместье Фукагана. Мудро сказал в старину один человек: «Столица Чанъань – издревле средоточие славы и богатства, но трудно в ней прожить тому, у кого нет денег». Я тоже так думаю, ибо я нищий».

Один из учеников Басё уговорил отца подарить его учителю рыбный садок, вытащенный на землю и превращенный в сторожку у пруда. У хижины поэт посадил саженцы банановой пальмы, и она получила название Басё-ан. И принял новый литературный псевдоним «Живущий в Банановой хижине», а затем стал подписывать свои стихи просто Басё (Банановое дерево).

Бедственная жизнь поэта продолжалась и в хижине. Зимой 1682 года в столице случился большой пожар, сгорела и хижина. Басё это событие принял за знак и отправился в странствия по стране, превратившись на старости лет в поэта-странника, что продолжалось почти десять лет, до конца его жизни.

Это была особая форма сотворчества с ходом народной жизни и с природой во все времена года. Последнее – отражение времени года в каждом стихотворении – это один из эстетических принципов особой формы стиха – хокку. Басё писал и «сцепленные строфы», нередко с другими поэтами, и дневниковые записи в прозе, но именно в трехстишиях он создал новую форму классической поэзии, несмотря на уникальный лаконизм и трудность перевода, понятную на всех языках.

Как это могло случиться? Приехав в столицу, Басё примкнул к последователям школы Данрин, которые брали материал из жизни горожан, не чуждаясь прозаизмов. Басё замкнулся в трехстишиях, продолжая править бесконечно каждое стихотворение в три строки.

На голой ветке

Ворон сидит одиноко.

Осенний вечер.

Это одна из жемчужин мировой поэзии.

Перевод с японского В. Марковой.

Басё, казалось бы, нашел современную форму и содержание, это были жанровые картинки в духе той же жанровой живописи. Поэт почувствовал необходимость углубления и расширения содержания трехстиший и нашел опору в классической китайской поэзии VIII–XII веков, как поэты эпохи Возрождения в странах Европы и особенно в России находили опору в греко-римской лирике.

Лирика Басё наполняется не только живыми впечатлениями от природы и жизни народа, но и утонченным философским содержанием. Между тем здесь вся его жизнь, жизнь поэта в его странствиях.

В основу созданной им поэтики Басё положил эстетический принцип «саби». Слово это не поддается буквальному переводу. Его первоначальное значение – «печаль одиночества».

Жанр любовной повести достиг подлинности в творчестве Ихара Сайкаку (1642–1693), современника и в некотором роде антипода Басё. Как ни скептически относился Басё к Сайкаку, разница их талантов обусловлена необходимостью сохранить равновесие вечного и преходящего, духовного и плотского, серьёзного и смешного. Имеется в виду то, что в одном присутствует другое, как инь – в ян, а ян – в инь. Это разные стороны одного и того же. В отличие от Басё, занятого поисками в мире преходящего, Сайкаку сосредоточен на том, что лежит на поверхности, на буднях японского города. Но достоверность передачи преходящего, приобщает его к вечному. Первая же повесть «История любовных похождений одинокого мужчины» (1682) принесла Сайкаку успех. С его подачи «повести о любви», «косёку-моно» («любить любовь») заняли центральное место в японской литературе.

Возможно, писатель создал вариант «Повести о Гэндзи» своего времени, показывая купеческого Гэндзи расцвета городской культуры. Повесть воспроизводит жизнь купеческого сына Ёноскэ, завсегдатая «весёлых кварталов», беспечного гуляки. В повести есть свобода чувства, но нет его глубины. Главное для Сайкаку не пробудить чувство прекрасного, а позабавить читателя, доставить ему удовольствие. Но именно в красоте смеха горожанин находил прекрасное.

Помимо любовных повестей Сайкаку пишет повести о самураях, относясь к воинскому сословию с должным почтением. Например, «Повесть о самурайском долге» (1688). Без понимания значения для японцев чувства долга (гири), трудно понять поведение японцев, особенно японцев самурайской эпохи. Вместе с тем Сайкаку близка идея равенства всех по своей природе, о чём он говорит в предисловии к последнему сборнику: «Душа у всех людей одинакова. Прицепит человек к поясу меч – он воин, наденет шапку-эбоси – синтоистский жрец, облачится в чёрную рясу – он буддийский монах, возьмёт в руки мотыгу – крестьянин, а положит перед собой счёты – купец».

У Сайкаку вымысел служил сущей правде, которую он находил там, где прежде было не принято её находить. Он по-своему следовал принципу «подражания вещам» (мономанэ), но не во имя глубоко скрытой красоты югэн, а во имя того, что доступно взору. Сайкаку не был бы признан японцами, если бы в основном не следовал бы традиции.

Сайкаку в шуточных рэнга, с которых начинал своё творчество, отказался от ассоциативного плана и сосредоточился на конкретном, предметном мире. Он сконцентрировал своё внимание на той стороне жизни, которая привлекала горожан. Истина заложена во всём, и через любую вещь можно проникнуть в истину, если сосредоточиться на ней целиком. Сайкаку не был щепетилен в выборе тем, нарушал пропорции, но отдавался своему занятию сполна. И это позволило ему достичь достоверности в главном – передать дух, ритм жизни японского города.

2.2 Живопись

По-видимому, отражением этой эпохи является также область живописи и изящных искусств, что было почти исключительной привилегией сословия, тесно связанного – из-за необходимости иметь покровителей – с двором, знатью, и влиятельной военной аристократией. И здесь следует отметить прежде всего религиозное и классическое влияние, хотя имеются отдельные, но при этом внушительные образцы роскошных и нарочитых творений и украшений, сильно отступивших от традиционной аскетической сдержанности.

В жанровой живописи конца XVI – начала XVII века впервые в истории японского искусства получила отражение реальная действительность. Обращение к ней было одним из самых ярких проявлений общего процесса секуляризации культуры. Основная тема жанровой живописи – городская жизнь – была совершенно новой для японского искусства.

Обращение к реальной действительности, секуляризация культуры – это все ренессансные явления по истории Италии эпохи Возрождения, что в отношении Японии исследователи почему-то замыкают в пределах то «классического», то «позднего» средневековья. Инерция европоцентризма все сказывается, и ренессансные явления в истории стран Востока не воспринимаются как таковые в упор.

Зарождение вообще жанровой живописи с темой города и горожан и в такой форме, как в Японии, было совершенно новым явлением в мировом искусстве, несопоставимым с первыми жанровыми картинами в Италии и в Испании в XV–XVI веках, с расцветом бытового жанра в странах Европы лишь в XVII–XVIII веках. Вопрос не о первенстве, жанры и виды искусства в различных странах получают развитие в свои исторические сроки, с заимствованиями или нет, что не меняет сути дела.

Полное и разностороннее развитие городская художественная культура получила во второй половине XVII–XVIII веке, когда достигли высшего расцвета и новые театральные формы, и прославленная цветная гравюра, и литературное творчество. Но на раннем этапе наряду с городскими повестями ее наиболее ярким выражением стала жанровая живопись на ширмах.

Для Японии признание или непризнание ренессансных явлений в ее истории не имеет особого значения, поскольку культ красоты во всех ее проявлениях всегда играл доминирующую роль в мировосприятии и в жизнестроительстве японского народа.

Главной тенденцией культуры японского зрелого средневековья XIV–XV веков было устремление к невидимому и сверхчувственному, невыразимой словами истине, поискам внутреннего смысла всего сущего. Идеалы новой городской культуры были принципиально иными. Они были порождением повседневного эмпирического опыта, связанного с практической деятельностью и определенными ею ценностями. Первое место в иерархии этих ценностей стали занимать деньги, сделавшиеся смыслом и целью всякой жизненной активности. Не сверхчувственные, иррациональные идеи, а конкретные вещи и события стали главным объектом внимания человека. А в искусстве ценность внешней оболочки предметного мира соответственно стала казаться выше отвлеченных понятий сферы сверхчувственного. Глаз наслаждался красотой реального, конкретными свойствами вещей – их цветом, формой, фактурой.

Первая и главная особенность сюжетов жанровой живописи – это жизненная реальность. Само по себе обращение к реальности не было явлением необычным для японского искусства. Поэты и художники всегда пристально вглядывались в окружающий мир, главным образом в мир природы, передавая через него движения человеческой души. Наблюдательность, умение уловить тончайшие оттенки чувства характерны для японских поэтов всей эпохи средневековья. Однако буддийская идея иллюзорности бытия, быстротечности и эфемерности человеческой жизни окрашивала все это грустью, лишала полнокровности, поскольку видимый мир представал лишь отражением непостижимости Абсолюта.

Одним из прославленных художников был Хонъами Коэцу (1558–1637). Он был искусен не только в живописи, но и в изготовлении лакированных изделий, гончарном деле, чайной церемонии, японской поэзии, скульптуре, литературе, также он славился своими картинами на песке и масками для театра но. Возможно, он был самым разносторонним художником за всю японскую историю.