55894 (Крестовые походы), страница 4

Тем не менее преемник Иннокентия Гонорий III, не желая отставать от своего предшественника, по-прежнему проповедовал идею похода в Иеруса­лим. Однако основные участники предыдущих экс­педиций — особенно Франция и Англия — не очень охотно откликнулись на эти призывы. Вес­ной 1217 года из Германии, Австрии и Венгрии хо­рошо вооруженные войска пилигримов, которые на первом этапе возглавил венгерский король Андраш, двинулись в Акру. Простояв некоторое время под городом и не имея достаточного снабжения, войска, поддавшись во многом уговорам сирийских христи­ан, боявшихся крестоносцев, направились в сторону Египта. На этот раз они хотели взять крепость Да-миетту, располагавшуюся в устье Нила и являвшу­юся важным стратегическим пунктом. Осада горо­да продолжалась хотя и долго, но, надо признать, ус­пешно. Постоянно прибывавшие в лагерь кресто­носцев пополнения из Европы обеспечили полную изоляцию города, гарнизон которой, утомленный длительной осадой и невозможностью осуществлять какие-либо действия, 5 ноября 1219 года после ко­роткого, но ожесточенного штурма сдался. После взятия города крестоносцы превратили его в укре­пленный форпост христиан в Египте, однако очень скоро выяснилось, что его захват не привел к ожи­давшемуся ослаблению державы Айюбидов. Идея объединенного похода на юг, навстречу сильному мусульманскому войску, была обречена на неудачу. В августе 1221 года мусульманские войска вернули Дамиетту, предоставив крестоносцам право беспре­пятственного выхода из Нильской долины и заклю­чив с ними перемирие на восемь лет.

В 1228 году начался Шестой крестовый поход. Папа Григорий IX поначалу запретил его, так как во главе похода стал отлученный от церкви импе­ратор Фридрих II. Германский император давно был заклятым противником Рима, который к тому же действовал на Востоке нежелательными с точ­ки зрения Священного престола методами. Так, он дипломатическим путем, используя противоречия между дамасским эмиром и султаном Египта, добил­ся от последнего уступки Иерусалима и ряда дру­гих пунктов в Палестине. Правда, за это он обещал не оказывать никакой помощи сирийским христиа­нам в борьбе против Египта. Однако после возвра­щения Фридриха в Германию между оставшимися крестоносцами начались раздоры, приведшие в кон­це концов к тому, что в 1244 году Иерусалим вновь отошел — и на этот раз окончательно — к мусуль­манам. В 1248—1254 годах против египетского госу­дарства был предпринят очередной поход. На этот раз костяк крестоносного ополчения составляли французские рыцари, возглавляемые королем Франции Людовиком IX Святым. Поход этот был почти сразу же обречен на неудачу. Сам король по­сле одного из сражений попал к мусульманам в плен. Правда, пробыл он там всего месяц, после че­го за огромный выкуп в 400 000 был отпущен. Бо­евые действия вяло продолжались до 1254 года, не принеся христианам никаких результатов. Желая достичь своей цели, Людовик пытался даже вести переговоры о совместных действиях с татаро-монго­лами, но не преуспел в этом начинании.

Фактически эпоха “настоящих” крестовых по­ходов завершилась в 1270 году. В это время тот же Людовик IX, окончательно забыв о провозгла­шенных когда-то лозунгах освобождения Святой Земли (ибо об этом речи просто быть не могло), ре­шил направиться в Тунис для ведения боевых дей­ствий в этом регионе. Охотников участвовать было так мало, что королю пришлось воспользоваться ус­лугами наемников. Однако поход быстро закончил­ся: в Тунисе в войске началась эпидемия, от кото­рой скончался и сам король. Его войско ни с чем вернулось во Францию.

Несмотря на поражение, папы по-прежнему продолжали призывать европейских государей к но­вым походам, но хотя некоторые из них и приняли крест, ни один поход в той форме, как раньше, не со­стоялся.

Последние попытки остававшихся на Ближнем Востоке христиан отражать атаки мусульманского мира были тщетны. Постепенно они теряли жалкие остатки своих владений: в 1268 году была взята Антиохия, в 1289 — Триполи, в 1291 году пала по­следняя опора крестоносцев на Востоке — Акра. Иногда историки, говоря об этих событиях, называ­ют их Девятым крестовым походом. Вряд ли у нас есть основания так думать: эпоха крестовых похо­дов завершилась для христианского мира тихо и безотрадно.

2. КРАТКИЕ ЗАРИСОВКИ К ПОРТРЕТУ СРЕДНЕВЕКОВОГО ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОГО ГОРОДА

В то время когда Иерусалим владел воображением западных людей, другие города, более реальные и более открытые земному будущему, развивались на самом Западе.

Большинство из этих городов существовало до тысячного года, восходя своим началом к античным и более ранним временам. Даже в варварских, поздно христианизированных странах, у скандинавов, германцев или славян, средневековые города возникли из таких древних поселений, как славянские “гроды” или северные “вики”. Основание городов на пустом месте было в средние века редким. Даже Любек был старше актов его основателей Адольфа Шаунбергауэнбурга (1143) и Генриха Льва (1158). Однако можно ли говорить, что средневековые города были теми же самыми, что и их предшественники, даже в этих наиболее частых случаях преем­ственности?

В римском мире города были прежде всего политическими, административными и военными центрами и только затем— экономическими. В Раннее Средневековье, забившись в углы своих старых стен, ставших слишком просторными, города сохраняли почти исключительно лишь политическую и административную функцию, да и то атрофированную. Наиболее видные из них обязаны были своей относительной значимостью присутствию не столько государя, охотно путешествующего и предпочитающего деревню, или его высокопоставленного уполномоченного (их бы­ло мало, и за пределами королевского дома они не имели много­людных свит), сколько епископа. Будучи религией преимуще­ственно городской, христианство поддерживало на Западе город­скую жизнь. И если епископальные города сохраняли определен­ную экономическую функцию, то это была та примитивная функ­ция, которую обеспечивали амбары епископа или городских мо­настырей, куда свозились припасы из сельских окрестностей и от­куда за службу или за деньги, а в голодную пору и бесплатно они распределялись среди части жителей.

Анри Пиренн великолепно показал, что средневековый город зародился и получил развитие благодаря именно своей экономи­ческой функции. Город был создан возобновленной торговлей и стал детищем купцов. Континуитет городов первого тысячеле­тия в средние века был мнимым, и его часто разоблачает то, что средневековый город возникал не на месте, а близ старого ядра поселения. Это был город предместий, на Западе—portus, у сла­вян—podgrozie. А в тех случаях, когда континуитет все же имел место и средневековые города были преемниками античных, то все же большие города Средневековья возникали на месте малень­ких античных или раннесредневековых городков. Венеция, Фло­ренция, Генуя, Пиза, даже Милан, незначительный до IV в. и за­тмевавшийся Павией с VII до XI в., а также Париж, Брюгге, Гент, Лондон, не говоря уже о Гамбурге и Любеке,—все они являются горением Средневековья. За исключением прирейнских городов Кельна, Майнца и особенно Рима (но он в средние века был лишь крупным религиозным центром, наподобие Сантьяго-де-Компостеллы, но с более многочисленным постоянным населением), наиболее крупные римские города в средние века исчезли и вступили на второй план.

Города были порождены пробудившейся торговлей, но также и подъемом сельского хозяйства на Западе, которое стало лучше развивать городские центры припасами и людьми. Стоит смириться тем, что своим возникновением и расцветом средневековые города обязаны сложному комплексу причин и разным социальным группам. “Новые богачи или сыновья богачей?”—так после Пиренна был поставлен вопрос в знаменитом ученом споре с участием Люсьена Февра о том, кому города были обязаны своим подъемом. Города, конечно, привлекали homines novi, выскочек, порвавших с землей или монастырской общиной, лишенных предрассудков, предприимчивых и корыстолюбивых, но с ними вместе или оказывая им поддержку, в частности деньгами, которых у них поначалу не было, определяющую роль сыграв и представители господствующих классов, земельной аристократии и духовенства. Важное участие в подъеме городов приняв и такая группа населения, как минестериалы, сеньориальные служащие, чаще всего происходящие из рабов или сервов, но более или менее быстро поднимающиеся к верхним слоям феодальй иерархии.

Наиболее урбанизированными районами Запада, за исключением тех, где греко-римская, византийская и мусульманская традиции оставили прочные основы (Италия, Прованс, Лангедок, Испания), стали, несомненно, те, где завершались крупные торговые пути. Это Северная Италия, на которую выходили альпийские и морские средиземноморские пути, Северная Германия и Фландрия, на которые замыкалась торговля восточными товарами, и северо-восточная Франция, где на ярмарках Шампани, особенно в XII и XIII вв., встречались товары и купцы Севера и Юга. Но это были одновременно и районы наиболее плодородных равнин, наиболее устойчивого прогресса в распространении плуга, лошади как тягловой силы и трехполья. Конечно, пока что трудно в этой тесной связи между городом и деревней определить, где причины, а где следствия. Города, чтобы зародиться, нуждались в благоприятном сельском окружении, но по мере своего развития они оказывали растущее влияние на сельские окрестно­сти, чтобы удовлетворять свои потребности. Будучи потребителя­ми, лишь частично участвующими в аграрном производстве (по­лей в городах не было, хотя имелись сады и небольшие виноград­ники, ролью которых в обеспечении горожан продуктами не стоит пренебрегать), города нуждались в том, чтобы их кормили, Поэтому вокруг них расширялась запашка, росла урожайность, тем более что от сельской округи города получали не только про­довольствие, но и людей. Миграция из сельской местности в горо­да между Х и XIV вв. была одним из важнейших фактов развития христианского мира. В любом случае можно с уверенностью ут­верждать, что из разнообразных социальных элементов город со­здавал новое общество. Бесспорно, что оно также принадлежало к обществу “феодальному”, которое подчас представляют чрез­мерно сельским. Ведь город в своей целостности самоопределялся как сеньория: сельские окрестности, которые он подчинял своей власти феодального типа (бан), развивались параллельно феодаль­ной вотчине, превращаясь в сеньорию, управляемую на основе феодального бана. Город испытывал сильное влияние феодалов, которые кое-где, как в Италии, и селились в городах. Городские патриции, подражая им, строили каменные дома в виде башен, и эти башни, хотя и служили средством обороны и складами при­пасов, прежде всего были все же символом престижа, как и у фео­далов. Горожане, бесспорно, составляли меньшинство в том преимущественно сельском мире. Даниэль Торнер, моделируя сель­скую экономику средневекового Запада, полагает, что горожа­не составляли 5% всего населения, тогда как 50% его активной ча­сти было занято в сельском хозяйстве. Но мало-помалу городско­му обществу удалось поставить свои собственные интересы выше интересов сельского. Церковь на сей счет не обманывалась. Если в XII в. глас монахов, таких, как Петр Достопочтенный из Клюни или св. Бернард из Сито, был указующим для христианского мира и тот же св. Бернард тщетно пытался вырвать из Парижа, из объятий городских соблазнов, школяров, чтобы увлечь их в “пустынь” в монастырскую школу, то в XIII в. духовные предводители, доминиканцы и францисканцы, сами обосновались в городах и стали править душами с церковных и университетских кафедр.

Роль предводителя, двигателя, фермента, которую отныне на себя город, прежде всего утвердилась в экономической сфере. Если даже сначала город и был преимущественно местом обмена, торговым узлом, рынком, его существеннейшей функцией в этой сфере стало производство. Город—это мастерская. И особенно важно, что в этой мастерской началось разделение труда. В феодальном поместье Раннего Средневековья, даже если там и имела место некоторая специализация ремесленных работ, концентрировались все виды производства—и ремесленные, и Сельскохозяйственные. Промежуточным этапом в выделении ремесленников, вероятно, был тот, который можно наблюдать, напри­мер, в славянских странах, в Польше и Чехии, где в Х—XIII вв. крупные землевладельцы распределяли по отдельным своим деревням специалистов—конюхов, кузнецов, горшечников, тележ­ников, о чем и поныне напоминают топонимы, как Шевче в Поль­ше подразумевающее шитье сапог. Как писал Александр Гейштор, “речь идет о деревнях, подчиненных власти княжеского управля­ющего и населенных ремесленниками, которые по-прежнему обязаны заниматься земледелием, чтобы обеспечить себя про­питанием, но на них возложена повинность поставлять опреде­ленную ремесленную продукцию”. В городах эта специализация была доведена до логического конца, и ремесленник перестал быть одновременно или в первую очередь крестьянином, а бюр­гер — землевладельцем.

Однако не следует преувеличивать ни динамику развития, ни независимость новых ремесел. Благодаря многим экономическим рычагам (сырье поступало главным образом из феодальных по­местий) и правовым (пользуясь своими правами, в частности на сбор пошлин, сеньоры ограничивали, сковывали производство и обмен, несмотря на городские вольности) феодалы контролиро­вали экономическую активность города. Ремесленные цехи, в ко­торые были Организованы новые ремесла, представляли собой прежде всего, по точному определению Гуннара Миквица, “карте­ли”, не допускавшие конкуренции и стреножившие производство. Чрезмерная специализиция ремесел (достаточно открыть “Книгу ремесел” Этьена Буало, регламентирующую в конце правления Людовика Святого, между 1260 и 1270 гг., деятельность парижских Цехов, чтобы изумиться, например, числу железообрабатывающих ремесел: двадцать два из общего числа в сто тридцать) была если не причиной, то по меньшей мере признаком слабости новой экономики. Она ограничивалась удовлетворением преимуществен­но местных нужд. Города, работавшие на экспорт, были редкими. Лишь текстильное производство в северо-западной части Европы, собенно во Фландрии, и в Северной Италии благодаря выпуску дорогих тканей, тонкого сукна и шелка достигло масштабов почти индустриальных и стимулировало развитие смежных произодств, особенно изготовление растительных красителей, из которых с XIII в. предпочтение отдавалось вайде. Остается еще сказать о строительстве, но это вопрос особый.

Но города играли также и роль торговых узлов, какова в исторической литературе, особенно после Пиренна, была за ними справедливо признана, хотя ее значение было несколько преувеличено. Долгое время эту торговлю питали лишь предметы роскоши (ткани, вайда, пряности) и продукты первой необходимости (соль). Тяжелые товары, как древесина, зерно, в сферу круп ной торговли входили очень медленно. Чтобы обеспечить эту торговлю, достаточно было небольшого числа рынков и примитивных операций, особенно по обмену монет, для ее обслуживания В XII—XIII вв. главным местом такого обмена были ярмарка Шампани. Но на арену уже выходили города и порты Италии и Северной Германии. Итальянцы—венецианцы, генуэзцы, миланцы сиенцы, жители Амальфи, Асти, а вскоре и флорентийцы—действовали более или менее изолированно, в рамках своих городов, так же как и горожане Амьена или Арраса; на севере же во­зникла большая торговая конфедерация, быстро приобретшая по­литическое могущество и начавшая господствовать на обширных торговых пространствах,—Ганза. Ее появление можно связать с заключением в 1161 г. под эгидой Генриха Льва мира между нем­цами и жителями Готланда, по которому создавалась община не­мецких купцов, торгующих с Готландом (universi mercatores imperii Romani Gotlandiam frequentantes). К концу XIII в. ее влияние распространялось от Фландрии и Англии до Северной Руси. “Нем­цы повсюду вытесняют своих конкурентов, особенно на Балти­ке, но также и в Северном море, доходя то того, что запрещают проходить через датские проливы на запад жителям Готланда, на восток—фризам, фламандцам и англичанам, так что даже тор­говля между Норвегией и Англией оказалась в их руках”. Так описывает положение, сложившееся к 1300 г., его исследователь Филипп Доллинер.

Создавая дальние фактории, она дополняла экспансию хри­стианского мира. В Средиземноморье деятельность генуэзцев и венецианцев даже выходила за рамки торговой колонизации. Венецианцы, получившие от константинопольских императоров в 992 и 1082 гг. ряд чрезвычайных привилегий, после Четвертого крестового похода (1204) основали настоящую колониальную им­перию на берегах Адриатики, на Крите и на островах Ионическо­го и Эгейского морей, в частности в Негропонте, то есть на Эвбее. В XIV—XV вв. в нее вошли острова Корфу и Кипр. Генуэзцы же обосновались в Малой Азии, в Фокее, крупной производительни­це квасцов, необходимых текстильному производству, и в Север­ном Причерноморье (Кафа), откуда они через свои укрепленные пункты вывозили продовольствие и людей, домашних рабов обоего пола.

На севере ганзейские купцы утвердились в христианских зе­млях—в Брюгге, Лондоне, Стокгольме (с 1251 г.), а также в православном мире (Новгород) и языческом (Рига, с 1201 г.). Экспан­сия купцов ускоряла продвижение на восток немецких колони­стов, горожан и крестьян; то мирно, а то с оружием в руках они добивались привилегий, которые, помимо экономических выгод, обеспечивали настоящее этническое превосходство. Так, в торговом договоре между смоленским князем и немецкими купцами 1229 г. записано: “Если русский покупает у немецкого гостя товар в долг и при этом он является должником какого-либо другого русского, то немец пусть получит долг первым”. Если русский и немец одновременно прибывали к месту волока товаров, то русский должен был пропустить немца первым, если только русский не из Смоленска, в противном случае они бросали жребий. Торговая форма колонизации давала Западу также навыки колониализма принесшего ему позднее успех, а затем, как известно, тяжкие проблемы.

Будучи двигателем территориальной экспансии, крупная тор­говля в такой же мере играла существеннейшую роль и в экспан­сии денежного хозяйства, каковое было еще одним феноменом, связанным с развитием городов. Как центры потребления и обме­на города вынуждены были все более прибегать к использованию монеты для регулирования торговых операций. Решающим пери­одом здесь стал XIII в. Флоренция, Генуя, Венеция, испанские, французские, немецкие и английские государи, чтобы удовлетво­рить потребности в деньгах, стали чеканить сначала серебряные монеты высокого достоинства, гроши, а затем золотые (флорен­тийский флорин появился в 1252 г., экю Людовика Святого в 1263—1265 гг., венецианский дукат в 1284 г.). Роберто Лопец на­звал XIII в. “веком возврата к золоту”.