138929 (Религиозное сознание кабардинцев на современном этапе: культурологический дискурс), страница 3

В данной связи целесообразно обратить внимание на особенности исламизации кабардинцев в конце XVIII – начале XIX века. Кабарда той поры – это сословное феодально-аристократическое общество, где нескольким фамилиям высшей знати (пши) подчинялись зависимые дворяне-уорки и крестьяне. В предшествовавшие столетия «мусульманство» пши и уорков носило скорее формальный характер. В их среде главенствовала воинственная рыцарская культура, дворянский этикет – уэркъ хабзэ. Дж.Интериано, побывавший среди адыгов в XVI cтолетии, свидетельствовал, что и во времена относительной христианской самоидентификации адыгов, дворяне-рыцари до старости не ходили в храм и проповеди слушали снаружи культовых зданий, сидя на конях [2, 47] Подобное отношение к религиозности через призму возрастного критерия встречается среди кабардинцев до сих пор. В XVI - XVII веках выезжавшие на русскую службу кабардинские князья и дворяне легко переходили в православие.

Но в преддверии столкновения с Российской империей, в условиях формально признанной Россией по условиям Белградского мирного договора 1739 года независимости, в связи с разворачивающимся новым витком геополитического противостояния на Кавказе, в борьбе группировок кабардинской знати фактор религиозно-культурной ориентации получил, видимо, значение ориентации политической. При этом в новых исторических условий требовалась новая форма консолидации всего народа. Для обеспечения должного уровня поддержки турецкой стороне в её противостоянии с Россией на Кавказе нужна была «мусульманизация» всего кабардинского народа: и многочисленных дворян-уорков, и полуязыческого-полухристианского по своим верованиям простонародья. Это, в частности, по мнению В.Кажарова [18, 29], совпало со стремлением части феодальной элиты сплотить народ в преддверии борьбы за независимость. Так как врагом в глазах этой группы была христианская Россия, то выбран был ислам и поддержка мусульманской Порты. По мнению некоторых исследователей, сыграл свою роль и фактор симпатии воинственных кабардинских (адыгских) рыцарей к представлениям о мусульманстве, как об идеологической оболочке их борьбы, согласующейся с их простым воинским мировоззрением, базирующемся на концептах адыгской рыцарской культуры [9, 68; 22]. Здесь также можно привести свидетельство Н.Дубровина о том, что в определённый период кабардинских князей стали называть «нэмэзрэ зэуэнрэ» – «благочестие и доблесть» [12].

Также консолидация кабардинского общества на базе ислама как дополнительного к обычному праву фактора социального устройства, способствовала на определённом этапе прекращению беспрерывных дворянских междоусобиц. Артемий Волынский в своём донесении царю от 1721 года констатирует повсеместную «резню» между различными группировками кабардинской знати. И это продолжает цепь аналогичных свидетельств предыдущих веков [28]. Объединение дворянства на почве религиозного братства и дела борьбы с общим врагом, видимо, в определённой мере стало реальностью [10, 163; 18, 28]. При этом сохранялось как бы «сословное» понимание значения «фактора исламизации». Так, введение элементов шариата в судебную практику в конце XVIII и первой половине XIX веков касалось внутрисословных дел, между сословиями судили по обычному праву – адату, так как в исламе понятие сословий отсутствует. А кабардинская дворянская молодёжь ещё в 1801 году на своём собрании приняла симптоматичное «постановление» об уравнении перед судом высших и прочих дворян, мотивируя это шариатом и идеями Французской революции. Как комментирует С.Бейтуганов, «Адиль-Гирей Атажукин и его сподвижники – «девять ветреных владельцев и много узденей» - и не стремились к равенству всех кабардинцев. Они добивались лишь равенства между владельцами и узденями (уорками), то есть демократии для феодалов или феодальной демократии» [9, 28].

Таким образом к исламизации Кабарды привела совокупность внешних и внутренних факторов. Порта и Крым видимо активнее на тот момент поддерживали своих сторонников среди кабардинской знати, чем Россия. После расправы крымцев и османов над немусульманским духовенством для народа остался лишь авторитет князей и дворянства, который для простого народа был, видимо, выше авторитета стариков из собственной среды. Последовало сплочение высших сословий вокруг «мусульманской» идеи. Выход в 1750-1760-е годы небольшой части кабардинцев в казаки, отселение малокабардинского князя Кургоко Кончокина с подданными в Моздокское урочище под российское покровительство и принятие ими православия можно расценивать как признаки победы «промусульманской» (не факт, что при этом в целом «проосманской» или «прокрымской») партии в Кабарде. В последовавших кровопролитных столкновениях кабардинцев с российскими войсками по свидетельствам российских участников тех событий кабардинские дворяне шли в бой с мусульманскими молитвами и символикой, о чем свидетельствуют архивные документы [14, 41]. Хотя и существует точка зрения, что надписи из Корана на доспехах и оружии кабардинских наездников конца XVIII века (см., например стихотворение М.Лермонтова «Дары Терека», 1832 г., или анонимный «Битва русских с кабардинцами» начала XIX века) – это художественный вымысел русской литературы.

Также возможна иная версия событий. В религиозно-культурном отношении массовая исламизация стала реальностью в 1780-1790-ые гг., когда после первых территориальных потерь, ограничений привычного суверенитета и столкновений с наступающей Российской империей, часть кабардинских «владетелей» приняла участие в региональном, поддержанном Портой, антироссийском движении шейха Мансура [9, 26; 10, 41; 18, 28]. В любом случае, согласно сведениям российских архивов, во время карательной экспедиции генерала Булгакова в Кабарду в 1801 году было уничтожено 200 аулов и 111 мечетей. В этом сообщении обратим внимание на количество мечетей. Ясно, что по сравнению с серединой XVIII века, когда комендант русской крепости Св. Креста констатировал их отсутствие в кабардинских аулах, к началу XIX века в кабардинском обществе распространилось влияние мусульманского духовенства и была сформирована культовая инфраструктура: приходы аульских мечетей. Известно также, что в этническом составе мусульманского духовенства изначально было значительно присутствие пришлого элемента. И если приток кадров из Османской Турции к середине XIX века очевидно прекратился, то выходцы из Дагестана пополняли кабардинское духовенство вплоть до установления Советской власти. Здесь можно отметить, что потомками выходцев из Дагестана считаются и два последних главы Духовного управления КБР Шафиг и Анас Пшихачевы, чья фамилия переводится как «гость князя».

Однако наибольшее в историческом плане религиозно-культурное влияние на дворянство оказали «эфенди» из собственной среды. По свидетельству русских источников и Шоры Ногмова, благодаря политическим мерам и идеологической работе князя Адиль-Гирея Атажукина и уорка Исхака Абукова, на сходах начала XIX века кабардинские дворяне клялись руководствоваться во внутрисословных разбирательствах нормами шариата, не курить табака, не пить вина. Сообщая об итогах деятельности эфенди Исхака Абукова, пристав Кабарды Дельпоццо в первой четверти XIX века указывал, что тот сумел повлиять на кабардинцев настолько, что те перестали курить и нюхать табак, пить горячее вино, сквернословить, устраивать набеги друг на друга, отрастили бороды, надели чалмы на шапки и стали носить длинные черкески вместо коротких, а также отказались от некоторых закреплённых обычаем прав на произвол в отношении чужого имущества.

Русский исследователь конца первой половины XIX столетия свидетельствовал: «У жителей равнин кубанских и предгорий везде стоят мечети, население разделено на джемгаты, прежний быт предков уже забыт, а между кабардинцами и не подозревают его, так что рассказы о былом представляются им невероятной сказкой» [27, 38].

Обращение к исламу как идеологии, модели социального реформирования и к Османской Порте как союзнику прошли в ходе борьбы с Российской империей почти все народы Северо-Кавказского региона. Кабардинская знать играла роль политического лидера на Центральном Кавказе и очевидно видела в «исламском факторе» ещё и возможность сохранить это своё положение. Этим вероятно объясняются и сведения о существенной роли кабардинских «владетелей» в распространении ислама среди части чеченцев, ингушей, осетин [2, 495], карачаевцев [16, 262].

С прекращением активных военных действий в Кабарде шариат лишается возможности стать основой кабардинского суверенитета, но получает возможность к дальнейшему распространению своего влияния на духовную и бытовую сферы. Созданная культовая инфраструктура стала базой для развития системы мусульманского образования. Кабардинский просветитель князь Кази Атажукин в 1864 г. писал: «Каждый кабардинец поставляет в обязанность себе отдать сына своего в медресе на учение, почему аульный мулла никогда не имеет недостатка в учениках». До установления Советской власти большинство кабардинских детей обучалось в мусульманских школах, а не в светских («министерских») [3, 773-774].

У автора данной работы недостаточно материала по истории этого вопроса, чтобы проследить его динамику, но можно констатировать: поколение кабардинцев, родившееся в конце XIX – начале XX веков, в массе обладало элементарным минимумом мусульманского религиозно-культурного знания и действия, соединённым с представлениями самобытной кабардинской культуры в вопросах этики и быта. Как характерные признаки указанного минимума можно выделить: регулярное урочное совершение намаза (а также практику совершать его по особым ситуативным случаям и по зову сердца); знание шахады; почитание Корана, умение его бегло читать, но зачастую без понимания смысла и со своеобразными фонетическими дискурсами; уважение к личности Пророка Мухаммада (ص); соблюдение мусульманского поста, обязательного и дополнительных (тех, которые были усвоены национальной традицией); сознательная благотворительность материальными средствами под религиозными обозначениями садака, бытыр, деур (опять же, в интерпретации национальной традиции). Возможность хаджжа была в советский период чрезвычайно ограниченна, но стремление к нему оживлялось при малейших послаблениях. Не употреблялась в пищу свинина. В то же время, воздержанность от употребления спиртного, сквернословия, азартных игр не была столь однозначной. Интересно отметить, что поживший в Турции и вернувшийся в Кабарду Н.Цагов (имевший религиозное образование), в своих статьях в начале ХХ века изобличал в том числе и религиозное невежество кабардинцев: на опасения, что в русской армии заставят есть свинину, он отвечал, что соплеменникам следовало бы вспомнить, что в исламе помимо запрета на свинину, есть ещё запрет на убийство, ложь, воровство, прелюбодеяние, азартные игры. С.Бейтуганов, комментируя данное высказывание, отметил, что Н.Цагов не упомянул употребление спиртного, видимо потому, что такое нарушение мусульманских канонов в его время в Кабарде характер массового явления ещё не имело [9, 275].

Период мирной жизни под российским правлением становится эпохой, когда носителями мусульманской религиозности в рамках национальной культурной системы стали уорки и простонародье. Аристократия, сохраняя в целом мусульманскую религиозно-культурную самоидентификацию, по образу жизни позиционировало себя как светскую. Но это не значит, что уорки и простонародье по образу жизни были религиозно сознательнее. Скорее, их быт в силу социально-экономических причин был более традиционен, а мусульманский компонент уже стал частью традиции. Об этом свидетельствует, например, сообщение Г.Лайэлла о дискуссии кабардинского старшины с шотландским миссионером в начале XIX века [2, 246]. Свидетельством восприятия кабардинцами своего «мусульманства» в значительной мере как компонента национально-культурной среды может служить тот факт, что в XIX и начале ХХ веков отдельные выходцы из кабардинских аристократии и дворянства, проводившие жизнь на русской службе, вели не только весьма немусульманский образ жизни, но и открыто меняли вероисповедание, переходя в православие (в частности, Д.Кодзоков, И.Хагондоков). Хотя, например, М.Бекович-Черкасский, командир кабардинской сотни в Русско-Японской войне, наоборот, принял ислам (крещён был в детстве) [35].

В то же время, сохранив элитарное положение и общественное значение аристократии, российская власть способствовала исчезновению сакральности из обычаев почитания пши (князей), в том числе путём уменьшения формальной и реальной зависимости от них народа и дворянства. Развитие социальной сферы в целом, в том числе уменьшение социального разрыва между различными слоями населения, а также развитие образованности, для народной массы заключавшейся прежде всего в элементарном мусульманском образовании в приходских школах, вело к зарождению из числа лиц, получивших религиозное образование, кабардинской национальной интеллигенции. В Кабарде появляются школы адаба – интеллектуально-духовного, культурного просвещения [3, 753, 611]. Базой для них становятся несколько образовательно-просветительских центров – медресе. Лучшими кадрами там как правило были выходцы из кабардинского дворянства, иногда – вольноотпущенники. Получая религиозное и светское образование в таких центрах мусульманского мира как Стамбул, Дамаск, Каир, они в то же время нередко имели и хорошее российское образование.

Ещё в начале XIX века, представители царской администрации на Кавказе отмечали всё возрастающее влияние мусульманского духовенства на кабардинцев и указывали, что это ведёт к ожесточению борьбы их с Россией. Но, с другой стороны, высказывались также суждения, что именно духовенство, скорее, чем приверженная «старинной вольности» знать, может содействовать «усмирению», «умиротворению» народа [9, 31-34]. Некоторые из представителей кабардинской знати (в частности, родной брат Адиль-Гирея Атажукина Исмаил), наоборот, указывали, что влияние присылаемого и финансируемого Портой духовенства направлено и против «древних кабардинских обычаев», и против России [9, 41; 44, 159]. Всё это может свидетельствовать о борьбе за авторитет в народе между родовой аристократией и духовенством. Усилению позиций духовенства в кабардинском обществе объективно способствовали социально-экономические реформы, проведённые в Кабарде царской администрацией в 1860-е годы. В результате, аристократия либо покинула родину, либо инкорпорировалась в российскую сословную среду. А мусульманское духовенство при этом становилось в духовно-интеллектуальном отношении влиятельной силой среди кабардинцев. Дворянство видимо этому влиянию было менее подвержено. В его среде, к слову, в более детализированной форме бытовал традиционный этикет.

Влияние духовенства имело как негативные, так и позитивные последствия. Негативность обуславливалась фактором невежества значительной части мулл и их проосманской ориентации. Здесь также уместно отметить, что среди зависимых крестьян, из которых набирали учеников эфенди, немало было кабардинцев «натурализованных», то есть выходцев из других народов. Исторически центры религиозного образования, в которых готовились «кабардинские» муллы, располагались либо на Кавказе (в Дагестане), либо в пределах Османской империи. Антироссийские настроения и связи с Турцией, наряду с низким уровнем образования, были распространённым явлением в их среде. Однако социально-экономическое развитие кабардинцев в составе России, формирование национальной кабардинской интеллигенции выдвинуло ко второй половине XIX столетия духовно-интеллектуальное течение, которое, по нашему мнению, и обеспечило развитие самобытной кабардинской этнокультурной системы в рамках «мусульманского» периода.

Если читать статьи образованных кабардинских мусульман в журнале «Мусульманин» (выходил в Париже в начале ХХ века), газете «Гъуазэ» (выходила в Стамбуле в 1910-1915 гг.), то можно обнаружить сетования на невежество народа, на то, что он слушает малообразованных мулл, которые не пытались реализовать в своей деятельности гуманистический, просветительский потенциал ислама, на то, что отворачивается от России и следует за проповедями мулл на переселение в Османскую империю. Характерно, что подобные статьи публиковали люди, сами переселившиеся в Турцию и разочаровавшиеся в этом.