rais_yenn_intervyu_s_vampirom (Энн Райс - Интервью с вампиром), страница 45

Не могу передать, какие чувства нахлынули на меня. Конечно, Арман сказал, что скрывал это от меня, чтобы уберечь от ненужных страданий: ведь я мог пуститься в далекое путешествие только ради мести. Но мне было все равно. Той ночью, когда я поджег театр, я думал не о Лестате, а о Сантьяго, Селесте – о тех, кто убил Клодию. Лестат же вызывал у меня другие чувства, их я не доверял никому и хотел забыть. Но ненависти среди них не было.

Арман рассказал мне правду о Лестате, и завеса, защищавшая меня от мира, стала тонкой и прозрачной, и, хотя она не исчезла совсем, я уже воспринимал сквозь нее Лестата и хотел увидеться с ним. Ведомый этим желанием, я возвратился в Новый Орлеан.

В том году весна была поздняя. Я вышел из здания вокзала и сразу понял, что действительно попал домой. Воздух был полон особенным, родным запахом, и я с необычайной легкостью ступал по гладкой теплой мостовой под знакомыми дубами, прислушиваясь к живому, беспокойному дыханию ночи.

Конечно, город изменился. Но я не сетовал на эти перемены, я был благодарен за то, что осталось прежним. На окраине города, в районе Садового квартала – в мои времена это был пригород Фобур Сент‑Мари, – я отыскал величавые особняки из далекого прошлого, тихие брусчатые переулки; прогуливался под магнолиями и узнавал ту же свежесть и покой, что и в былые дни, угадывал сходство с темными улочками Вье‑Карре, с дикой природой Пон‑дю‑Лак. Здесь росли жимолость и розы, коринфские колонны поблескивали в свете звезд, а за воротами тянулись призрачные улицы и другие особняки… Это была цитадель благодати.

На Рю‑Рояль, в стороне от туристов, антикварных лавочек, сверкающих подъездов ресторанов, я, к изумлению своему, обнаружил дом, в котором мы жили когда‑то с Клодией и Лестатом. Фасад был заново оштукатурен, внутри произошли некоторые перестановки, но два французских окна все так же открывались на маленькие балкончики над входом в магазин, и я смог разглядеть в мягком свете электрической люстры элегантные обои, столь знакомые мне по тем давним дням. Это место с такой остротой напомнило мне о Лестате, даже сильнее, чем о Клодии, и я подумал, что обязательно найду Лестата в Новом Орлеане

Арман куда‑то ушел, и странная печаль охватила меня. Не прежнее всепоглощающее отчаяние, а тихая, глубокая печаль, сладкая, как благоухание роз и жасмина во дворике за железными воротами. Она ласкала меня, она навсегда связала меня с этим городом; я повернулся и пошел прочь от нашего дома, но забрал ее с собой, и она уже не оставляла меня.

Вскоре после этого я встретил в Новом Орлеане вампира. Это был холеный, белолицый юноша, он любил прогуливаться в одиночку по широким тротуарам Сент‑Чарльз‑авеню в ранние предрассветные часы. И я ясно понял, что Лестат здесь, что вампир знает его и приведет меня к нему. Разумеется, он ни о чем не подозревал. Я уже давно научился узнавать в больших городах себе подобных и оставаться незамеченным.

В Лондоне и Риме Арман встречался с вампирами и узнал, что о поджоге Театра вампиров уже известно всему миру и нас обоих теперь считают изгоями. Эти интриги мало что значили для меня, я избегал вампиров, но за этим юношей начал следить. Он приводил меня в театры или другие увеселительные места, но я ждал совсем другого. И наконец дождался.

Был очень теплый вечер. Как всегда, я выследил его на Сент‑Чарльз‑авеню и сразу же понял, что он чем‑то озабочен. Он торопливо свернул в какую‑то узкую улочку, и я подумал, что сегодня мне повезет больше.

По дороге он зашел в первый попавшийся домик, быстро, без всякого удовольствия, умертвил женщину, взял из плетеной колыбели ребенка, закутал его в синее шерстяное одеяло и вышел обратно на улицу.

Через два квартала он замедлил шаг возле увитой виноградом железной ограды, окружавшей большой заросший двор. За деревьями был виден дом, краска облупилась на стенах, длинные витые железные перила верхней и нижней галерей заржавели. Этот дом одиноко возвышался над низкими деревянными строениями и казался обреченным. Высокие окна глядели на унылое нагромождение низких крыш, на бакалейную лавку на углу и маленький грязный бар. Большой темный сад защищал дом от мрачной округи, и мне пришлось пройти еще несколько метров вдоль ограды, прежде чем я заметил сквозь густые ветви деревьев слабый отблеск в одном из окон нижнего этажа.

Вампир вошел в ворота, ребенок заплакал, и снова все стихло. Я легко взобрался на ограду, спрыгнул в сад и бесшумно прокрался на переднее крыльцо.

Я заглянул в большое окно и увидел удивительную картину. Вечер был безветренный, душный, в такую жару лучше всего подняться на галерею, и здесь была галерея, хоть и с поломанными досками, но все же прохладная. А там, в гостиной, за наглухо закрытыми окнами горел камин. Возле него сидел мой молодой знакомец и разговаривал с кем‑то. С другим вампиром. Тот жался к огню, тянул ноги в тапочках к горячей решетке, пытался поглубже запахнуть поношенный синий халат. Из лепного венка роз на потолке свисали обтрепанные концы электрических проводов, но кроме камина только тусклая масляная лампа освещала комнату. Она стояла на столе рядом с плачущим ребенком.

Я удивленно смотрел на это жалкое сгорбленное существо. Его лицо скрывали пряди густых светлых волос. Мне захотелось стереть пыль с оконного стекла, чтобы убедиться в верности своих подозрений.

«Вы все бросаете меня!» – тонко и жалобно сказал он.

«Мы же не можем всю жизнь сидеть возле тебя, – резко и надменно сказал молодой вампир. Он скрестил ноги, сложил руки на узкой груди и с презрением оглядел пустую запыленную комнату. – А ну, тише, – шикнул он на ребенка. – Замолчи!»

«Дрова, дай дрова», – слабым голосом попросил белокурый вампир и повернулся к своему собеседнику, и я наконец ясно увидел знакомый профиль Лестата, гладкую кожу, на ней не осталось и следа от былых шрамов.

Молодой вампир подбросил полено в огонь.

«Если бы ты хотя бы выходил наружу, если бы ты охотился на кого‑нибудь, кроме этих ничтожных животных…» – зло сказал он и с отвращением посмотрел вокруг.

Только тут я разглядел в темноте на пыльном полу маленькие облезлые кошачьи трупы. Это было очень странно, потому что вампир не может оставаться рядом с трупами своих жертв.

«Разве ты не знаешь, что сейчас лето?»

Лестат молча протянул руки к огню. Ребенок уже не плакал. Молодой вампир сказал:

«Возьми его и согрейся».

«Ты мог бы принести мне что‑нибудь другое», – с горечью ответил Лестат и посмотрел на ребенка

В тусклом свете чадящей лампы я поймал его взгляд. И увидел в его глазах шок. Слышать этот плачущий голос, видеть эту согнутую, дрожащую спину! Не раздумывая, я постучал в окно. В одно мгновение молодой вампир оказался на ногах, лицо его приняло угрюмое злобное выражение. Но я только сделал знак открыть щеколду. Лестат поднялся, придерживая у горла халат.

«Это Луи! Луи! Впусти его», – сказал он и судорожно взмахнул рукой. Так инвалид обращается к сиделке.

Окно отворилось, и на меня пахнуло зловонием душной и жаркой комнаты. Насекомые копошились в разлагающихся кошачьих телах. Лестат умолял меня войти, но я невольно отпрянул. В дальнем углу стоял гроб. На лакированной деревянной крышке лежали пожелтевшие газеты. Повсюду валялись обглоданные кости с клочками шерсти. Но Лестат уже схватил своими сухими руками мои, притянул меня к себе, поближе к теплу. Слезы брызнули из его глаз, рот растянулся в странной улыбке безумного счастья, близкого к боли; и на коже выступили едва заметные следы старых шрамов. Это было необъяснимо и ужасно: яснолицый, великолепный, бессмертный мужчина, сгорбившись, лопочет и плачет, как старуха.

«Да, Лестат, – тихо сказал я. – Я пришел повидаться с тобой».

Мягко отодвинув его руки, я подошел к ребенку. Он плакал не только от страха, но и от голода. Я взял малыша на руки и размотал одеяло, и он немного успокоился. Я погладил ребенка, покачал тихонько. Лестат что‑то шептал, слезы текли по его щекам, я не мог разобрать слова. Молодой вампир с выражением отвращения на лице стоял у открытого окна и держал руку на щеколде.

«Значит, вы и есть Луи», – сказал он. Эти слова еще сильней взволновали Лестата, он вытер слезы рукавами.

На лобик ребенка села муха, и я, невольно вздохнув, раздавил ее пальцами и бросил на пол. Малыш уже не кричал, он смотрел на меня своими необычайно синими, темно‑синими глазами, его круглое личико блестело от жары, он улыбался, и его улыбка, подобно огню, становилась все ярче и ярче. Я никогда не приносил смерть такому маленькому и невинному существу, это я знал точно; держал ребенка с чувством странной, незнакомой печали, она была даже сильнее, чем тогда, на Рю‑Рояль.

Нежно покачивая малыша, я пододвинул кресло к огню и сел.

«Не надо ничего говорить… Все хорошо», – сказал я Лестату. Он с облегчением опустился в кресло и потянулся ко мне, взялся за лацканы моего пиджака.

«Но я рад тебя видеть, – проговорил он сквозь слезы, – я так мечтал, что ты вернешься… так мечтал...»

Он сморщился, словно от неясной боли, и вновь на его лице на мгновение показалась сеть шрамов. Глядя куда‑то в сторону, Лестат прижал руку к уху, словно хотел защитить себя от какого‑то ужасного звука.

«Я не…– начал было он и мотнул головой, его глаза затуманились, он старался раскрыть их шире. – Я не хотел этого, Луи… Этот Сантьяго.. Ты же знаешь… Он не сказал мне, что они задумали».

«Это все в прошлом, Лестат», – сказал я.

«Да‑да, в прошлом, – кивнул он. – Мы не должны были… Луи, ты же ЗНАЕШЬ… – Лестат еще раз потряс головой. Казалось, в его голосе добавилось силы. – Мы не должны были делать ее одной из нас».

Он ударил кулаком в свою впалую грудь и повторил уже тише:

«Одной из нас».

ОНА. Казалось, Клодии вообще никогда не существовало, это была странная, фантастическая мечта, слишком дорогая и слишком моя, чтобы поверять ее кому‑то другому. Но все это давно прошло. Я пристально взглянул на Лестата и попытался осмыслить его слова. Да, когда‑то нас было трое.

«Не бойся меня, Лестат, – сказал я как будто бы самому себе. – Я не причиню тебе вреда».

«Ты вернулся ко мне, Луи? – прошептал он тонким, ломким голосом. – Ты вернулся домой, Луи, правда?»

Лестат посмотрел на меня с отчаянием, закусил губу.

«Нет, Лестат», – я покачал головой. Он дернулся и закрыл лицо руками.

Молодой вампир холодно взглянул на меня и спросил:

«Так вы… не вернетесь к нему?»

«Нет, конечно, нет», – ответил я. Он ухмыльнулся, будто так и знал, что все снова ляжет на его плечи, вышел на крыльцо и остановился неподалеку в ожидании.

«Я только хотел повидаться с тобой, Лестат», – сказал я, но он будто не слышал: что‑то другое отвлекало его.

Расширившимися глазами Лестат смотрел мимо меня, зажав руками уши. Затем и я услышал звук. Это выла сирена. Она приближалась, и Лестат все крепче зажмуривал глаза и зажимал уши. Сирена становилась все громче, ребенок испугался и заплакал.

«Лестат! – позвал я его сквозь детский плач. Я не мог вынести его мучений. Он обнажил зубы в ужасной гримасе боли. – Лестат, это всего лишь сирена!» – тупо сказал я.

Он вскочил, бросился ко мне, прижался ко мне. Против воли я взял его за руку. Согнувшись, Лестат спрятал лицо на моей груди, до боли сжал руку. Красные вспышки мигалки осветили комнату, и скоро все стихло.

«Луи, я не вынесу этого, не вынесу, – говорил Лестат сквозь слезы. – Помоги мне, останься со мной».

«Чего же тут бояться? Просто проехала машина».

Я посмотрел вниз, на его светлые волосы. И вдруг вспомнил его в далеком прошлом: высокий, статный джентльмен в свободной черной накидке, откинув голову назад, сочным, хорошо поставленным голосом поет веселую арию из оперы, которую мы только что слушали. Его трость постукивает в такт по булыжникам мостовой, его большие мерцающие глаза останавливаются на молодой женщине, стоящей рядом, и широкая улыбка расцветает на его лице; песня замолкает на полуслове, и на мгновение, когда их взгляды встречаются, кажется, что все зло растворилось в этом всплеске наслаждения и счастья: ты чувствуешь себя просто живым существом.

«Значит, такова расплата? Эта боязнь перемен, этот животный страх».

Я должен был что‑то сказать Лестату, напомнить ему о нашем бессмертии, что никто не приговаривал его к уединению в этом логове, где он окружен несомненными признаками неминуемой смерти. Но я так ничего и не сказал и знал, что никогда не скажу.

Темное море тишины снова нахлынуло на нас. Мухи роились вокруг гниющего крысиного трупа. Ребенок тихо смотрел мне в глаза, как на яркие безделушки, и ручка с ямочками схватилась за мой палец.

Лестат встал, выпрямился, но тут же снова согнулся и упал в кресло.

«Значит, ты не останешься со мной, – вздохнул он и отвел взгляд. Но вдруг встрепенулся. – Я так хотел поговорить с тобой, – сказал он. – Той ночью, когда пришел на Рю‑Рояль, я хотел только поговорить. – Он закрыл глаза, нервно вздрогнул, словно у него перехватило дыхание, как будто удары, нанесенные мной тогда, только теперь достигли цели. Глядя перед собой невидящим взором, он облизнул губы и тихим, совсем знакомым голосом сказал: – В Париж я поехал вслед за тобой…»

«О чем же ты хотел поговорить тогда? – спросил я. – Что ты хотел мне сказать?»

Я вспомнил его безумную настойчивость в Театре вампиров, хотя не думал об этом долгие годы; нет, пожалуй, вообще никогда. И сейчас говорил об этом с большой неохотой.

Но Лестат лишь улыбнулся слабой, почти виноватой улыбкой и покачал головой, тихая, смутная печаль наполняла его глаза.

И я почувствовал глубокое, невыразимое облегчение.

«Останься со мной!» – попросил он.