Memuari_geishi (Артур Голден - Мемуары Гейши), страница 47
Описание файла
Документ из архива "Артур Голден - Мемуары Гейши", который расположен в категории "". Всё это находится в предмете "литература" из , которые можно найти в файловом архиве . Не смотря на прямую связь этого архива с , его также можно найти и в других разделах. Архив можно найти в разделе "остальное", в предмете "литература" в общих файлах.
Онлайн просмотр документа "Memuari_geishi"
Текст 47 страницы из документа "Memuari_geishi"
- Если не сложно, скажите, пожалуйста, что вы ей ответили?
- У меня нет работы ни для кого, даже для себя. Даже Председатель может скоро лишиться работы и оказаться в тюрьме, если он не будет выполнять требования правительства. Он убедил представителей правительства, что у нас нет средств на производство штыков и патронов, но сейчас они хотят, чтобы мы проектировали и строили самолеты. Ты представляешь? Мы строим самолеты. Иногда я удивляюсь, чем они думают.
- Нобу-сан, говорите тише.
- Кто может меня услышать! Этот твой Генерал?
- Я виделась сегодня с Генералом и просила его о помощи, - сказала я.
- Тебе повезло, что ты застала его живым.
- Он болел?
- Нет, но думаю, если у него хватит смелости, он убьет себя в один из этих дней.
- Нобу-сан, пожалуйста, не надо.
- Ведь он не помог тебе?
- Нет, он сказал, что уже не в состоянии это сделать.
- А я в состоянии это сделать. Почему же ты не пришла ко мне?
- Но мне казалось, вы на меня сердитесь. Только посмотрите на себя, Нобу-сан. Как я могла посметь к вам обратиться?
- А как ты могла не обратиться? Я могу спасти тебя от работы на фабрике. У меня есть возможность отправить тебя на небеса. И поверь мне, это потрясающее место, как гнездо для птицы. Ты единственная, кого я пущу туда, Саюри. Но я не сделаю это даже для тебя, пока ты не поклонишься мне прямо сейчас и не признаешь, как ошиблась четыре года назад. Ты, безусловно, права, я очень сердит на тебя. Мы оба можем умереть до того, как увидим друг друга опять. Может быть, я упустил свой единственный шанс, а ты потратила лучшие годы своей жизни на дурака, человека, не способного вернуть долги даже своей стране, не говоря уж о тебе. А он продолжает жить, словно не сделал ничего плохого.
Можете себе представить мои чувства в тот момент. Нобу мог бросаться словами, как камнями. И дело было не столько в самих словах или их значении, сколько в манере их произнесения. Сначала я заставляла себя сдерживать слезы, независимо от произнесенных им слов, но вскоре выяснилось, что Нобу как раз и добивался моих слез. И от этого мне стало легче. Каждая слезинка, стекавшая по моим щекам, была вызвана той или иной причиной. Я плакала за Нобу и за себя, плакала потому, что не знала, что с нами произойдет. Я даже плакала за Генерала Тоттори и за Корин, почерневшую от жизни на фабрике. А затем я сделала то, чего от меня хотел Нобу. Я вышла из-за стола и низко поклонилась.
- Простите мне мою глупость, - сказала я.
- Встань, - сказал Нобу. - Обещай мне, что больше не совершишь такой ошибки.
- Не совершу.
- Каждая минута, проведенная с этим человеком, выброшена на ветер. Я говорил тебе, что так и будет. Надеюсь, теперь ты извлекла урок и впредь будешь следовать своей судьбе.
- Я буду следовать своей судьбе, Нобу-сан, - сказала я. - Это все, чего я хочу от жизни.
- Я очень рад слышать это. И куда же ведет тебя твоя судьба?
- К человеку, возглавляющему «Ивамура Электрик». Конечно, я имела в виду Председателя.
- Это так, - сказал Нобу. - А теперь давай выпьем пива. Я лишь намочила губы, потому что была слишком расстроена, чтобы хотеть пить. После этого Нобу рассказал мне о «гнезде» - доме его хорошего друга Арашино Исаму, мастера, изготавливающего кимоно. Не знаю, помните ли вы его, но он был виновником торжества в имении Барона несколько лет назад, на котором присутствовали Доктор Краб и Нобу. Дом господина Арашино, служивший ему также мастерской, располагался на берегу реки Камо в пяти километрах от Джиона. Несколько лет назад он вместе с женой и дочерью сделал кимоно в стиле Юцзэн, благодаря которому и стал знаменит. Позже всех изготовителей кимоно заставили шить парашюты, так как они привыкли работать с шелком.
- Эту работу ты сможешь быстро освоить, - сказал Нобу, - и семья Арашино с удовольствием примет тебя. А я договорюсь с властями.
Он написал адрес господина Арашино на клочке бумаги и протянул его мне.
Несколько раз я повторила Нобу, как благодарна ему. С каждым разом его вид становился все более довольным. Когда я предложила ему прогуляться по свежему снегу, он посмотрел на часы и допил последний глоток пива.
- Саюри, - сказал он, - не знаю, когда мы увидимся и как к тому времени изменится мир. Но я буду думать о тебе каждый раз, когда захочу вспомнить о существующей в мире красоте и доброте.
- Нобу-сан, вы должны были стать поэтом!
- Во мне нет ничего поэтического, и ты прекрасно об этом знаешь.
- Произнесенные вами волшебные слова подсказывают мне, что вы собираетесь уходить. А как же наша прогулка?
- Сейчас слишком холодно. Давай ты меня проводишь до двери, и мы попрощаемся там.
Я спустилась за Нобу по лестнице и у входа в чайный дом помогла ему обуться. Затем надела свои высокие деревянные гета, подходящие для глубокого снега, и вышла с Нобу на улицу. Несколькими годами раньше его обязательно ждала бы машина, но во время войны на машинах ездили только государственные деятели, потому что всем остальным бензин стал недоступен. Я предложила Нобу проводить его до троллейбуса.
- Я не хочу, - сказал Нобу. - Мне предстоит встреча с нашим дистрибьютором в Киото и нужно очень многое обдумать.
- Должна вам сказать, Нобу-сан, мне показались более приятными ваши прощальные слова, сказанные в дальней комнате.
- В таком случае, встретимся там в следующий раз.
Я поклонилась и попрощалась с Нобу. Большинство мужчин обернулись бы и посмотрели через плечо, но Нобу, не оглядываясь дошел до угла и свернул на проспект Шийо. В руке я держала клочок бумаги с адресом Арашино, сжимая его так сильно, что он мог легко порваться. Я не могла понять, почему так нервничаю и чего так боюсь. Но глядя на падающий снег и на глубокие следы Нобу, мне показалось, я поняла причину моего беспокойства. Когда я снова увижу Нобу? Или Председателя? И даже Джион? Однажды ребенком меня оторвали от дома. Думаю, во мне жила память о том ужасном времени, заставлявшая меня чувствовать одиночество.
Глава 29
Я была удачливой молодой гейшей с огромным количеством поклонников, и вы можете подумать, что нашелся бы кто-то кроме Нобу, кто смог бы мне помочь. Но нуждающаяся гейша не похожа на драгоценный камень, оброненный на улице, который всякий рад поднять. Каждая из сотен гейш в Джионе боролась, пытаясь найти гнездо, в котором она могла бы укрыться от войны, и лишь немногим посчастливилось найти его. Поэтому с каждым днем, проведенным с семьей Арашино, я чувствовала себя все в большем долгу перед Нобу.
Я поняла, как мне повезло, весной следующего года, узнав о гибели гейши Райхи при бомбардировке Токио. Именно Райха, заставляла нас смеяться, говоря, что хуже будущего только прошлое. Она и ее мать были гейшами, а отец принадлежал к известной фамилии торговцев, и нам казалось, что Райхе легче всего пережить войну. Она погибла, читая книгу одному из своих племянников, в имении отца в Токио. По иронии судьбы во время этого же обстрела был убит знаменитый борец сумо Миягияма. Они оба жили в относительно комфортных условиях, А Тыква, след которой я потеряла, сумела выжить, несмотря на то, что фабрика, где она работала в Осака, подвергалась бомбардировке пять или шесть раз. В тот год я поняла, что невозможно предсказать, кто выживет в войну, а кто нет. Мамеха выжила, работая помощницей медсестры в небольшом госпитале префектуры Фукуи. А ее служанка Тацуми погибла во время атомного взрыва в Нагасаки. И ее костюмер, господин Ичода, умер от разрыва сердца во время одной из бомбардировок. Господин Бэкку, с другой стороны, работал на военно-морской базе в Осака и каким-то чудом уцелел. Генерал Тоттори прожил в гостинице Суруйя до самой смерти в середине 1950-х годов. Барон утопился в своем красивом пруду после того, как у него отобрали титул и большую часть имущества. Думаю, он просто не смог жить в мире, в котором невозможно стало удовлетворять любую свою прихоть.
Что же касается Мамы, то я никогда не сомневалась, что она выживет. С ее феноменальной способностью извлекать выгоду из страданий других людей она так втянулась в работу на «сером рынке», словно всю жизнь только этим и занималась. Она даже обогатилась во время войны, покупая и продавая фамильные вещи, принадлежавшие другим людям. Когда господин Арашино продал кимоно из своей коллекции, чтобы заработать наличные деньги, он попросил меня обратиться к Маме, чтобы она попробовала вернуть его. Многие кимоно, проданные в Киото, проходили через ее руки. Господин Арашино надеялся, что Мама учтет свой интерес и подержит его кимоно несколько лет, пока он не сможет его выкупить опять, но она не нашла его или, по крайней мере, так сказала.
Семья Арашино относилась ко мне очень по-доброму в течение всех тех лет, пока я жила в их доме. Ночью я спала с их дочерью и внуком на полу в мастерской. У нас было так мало угля, что мы жгли листья, газеты и журналы, все, что могли найти. Еды становилось все меньше, и вы даже не можете представить себе, что мы научились есть: соевые отходы, которыми обычно кормят домашний скот, идиотскую вещь под названием нукапан - рисовые отруби, обжаренные в пшеничной муке. Это блюдо выглядело как высушенная кожа, хотя, уверена, кожа гораздо приятнее на вкус. Изредка у нас появлялось немного картошки или батата, сушеного китового мяса или сардин, которые мы, японцы, всегда рассматривали как удобрение. За эти годы я так похудела, что меня бы никто не узнал на улицах Джиона. Иногда маленький внук Арашино, Юнтаро, плакал от голода, и тогда господин Арашино обычно продавал очередное кимоно из своей коллекции.
Однажды ночью, весной 1944 года, через несколько месяцев после того, как я поселилась в семье Арашино, мы пережили первую бомбардировку. Бомбы, падающие с ясного звездного неба, напоминали падающие звезды. Наша жизнь вполне могла тогда оборваться. Но бомбы обходили нас стороной, и не только в ту ночь, но и каждую ночь. Часто, вечерами, мы наблюдали за тем, как от пожаров в Осака и Токио краснела луна, а иногда в воздухе кружился, подобно падающим листьям, пепел. Я сильно волновалась за Председателя и Нобу, чья компания располагалась в Осака, а дома - и в Осака, и в Киото. Меня интересовало, что происходит с моей сестрой Сацу, где бы она ни была. С момента ее побега у меня не исчезала уверенность в том, что когда-нибудь наши жизненные пути пересекутся. Я надеялась, что она может послать мне письмо в окейю Нитта или приехать в Киото и попытаться разыскать меня. Однажды, прогуливаясь с маленьким Юнтаро вдоль реки, мы бросали камешки в воду, и я почувствовала, что Сацу никогда не приедет в Киото. Тогда было невозможно себе представить поездку в какой-нибудь отдаленный город, да и мы вряд ли узнали бы друг друга. В своих фантазиях я так надеялась получить от нее письмо, совершенно не отдавая себе отчет в том, что Сацу не могла знать название окейи Нитта. Она не могла написать мне, даже если бы захотела. Конечно, она могла разыскать господина Танака, но ей бы это не пришло в голову. Пока маленький Юнтаро бросал камешки в реку, я обливала свое лицо водой, улыбаясь ему и делая вид, что мне просто жарко. Моя маленькая хитрость удалась, и Юнтаро не заметил моих слез.
Несчастья подобны сильному ветру. Я не имею в виду, что он сбивает нас с намеченного пути. Он срывает с нас одежду, и мы остаемся такими, какими на самом деле являемся, а не такими, какими хотели бы казаться. Дочь господина Арашино, например, во время войны потеряла мужа и после этого посвятила себя двум вещам: заботе о своем маленьком сыне и шитью парашютов для солдат. Казалось, она жила только для этого. Она становилась все тоньше и тоньше, и мы знали, на что уходил каждый ее грамм. К концу войны она хваталась за ребенка так, словно он был скалой, за которую она держалась, чтобы не упасть в пропасть.
Я уже однажды прошла через несчастья, и во время войны словно вспоминала о своих прошлых бедах. Если убрать элегантную одежду, умение танцевать и вести умную беседу, то моя жизнь была столь же проста, как камень, падающий на землю. Последние десять лет моей главной задачей было добиться любви Председателя. День за днем я смотрела на воды реки Камо и иногда бросала в них лепесток или соломинку, зная, что они проплывут мимо Осака прежде, чем попадут в море. Возможно, Председатель, сидя за столом в своем кабинете, выглянет в окно и увидит эти лепесток или соломинку и, может быть, вспомнит обо мне. Но потом я начинала думать, что даже если он откинется в своем кресле и увидит этот лепесток, то скорее всего подумает не обо мне. Он всегда был добр ко мне, и это правда, но он просто добрый человек. Он никогда не давал понять, что я та самая девочка, которую он когда-то утешил.
Однажды мне пришла в голову мысль, более болезненная, чем даже внезапное осознание того, что мы с Сацу вряд ли увидимся. Полночи я впервые думала о том, что будет, если до конца моей жизни Председатель не обратит на меня внимания. На следующее утро я внимательно изучила свой альманах в надежде найти какой-то знак, что моя жизнь не пройдет бесцельно. Я была так благодарна Арашино, заметившему мое настроение и отправившему меня за иголками в магазин, располагавшийся в тридцати минутах ходьбы от дома. На обратном пути меня чуть не задавил военный грузовик. В тот момент я ближе всего подошла к смерти. И только на следующее утро прочитала в альманахе предостережение о путешествии в направлении Кролика, как раз в этом направлении и находился магазин. Я смотрела только на какие-то знаки, касающиеся Председателя, и не заметила этого предостережения. Из этого опыта я поняла, как опасно фокусироваться на несуществующем. Что, если бы я, умирая, осознала, что каждый день думала о человеке, который никогда не будет со мной? Как горько было бы понимать, что я больше никогда не попробую любимую еду, не увижу привычных мест только потому, что мысли о Председателе поглощали все мое существо, даже в то время, когда жизнь пыталась ускользнуть от меня. Я напоминала себе танцовщицу, с детства репетирующую танец для представления, которое никогда не состоится.
Война закончилась для нас в августе 1945 года. Большинство живущих в то время в Японии людей подтвердили бы, что наступил самый мрачный период в длинной темной ночи. Наша страна не просто потерпела поражение, она была уничтожена, я имею в виду не бомбами, как бы ужасны они ни были. Когда ваша страна проигрывает войну и армия победителей входит на ее территорию, вы чувствуете себя так, словно вас ведут на смертную казнь, ставят на колени, связывают сзади руки, и вы начинаете ждать, когда на вас упадет меч. В течение года или больше я ни разу не слышала смеха, разве что от маленького Юнтаро. Но даже когда Юнтаро смеялся, дедушка старался успокоить его. Я часто замечала позже, что мужчины и женщины, детство которых пришлось на эти тяжелые, лишенные смеха годы, были серьезнее остальных. Весной 1946 года мы начали осознавать, что пережили тяжкое испытание поражением. Появились те, кто начал верить в обновленную Японию. Все истории о вторжении американских солдат, убивающих и насилующих нас, оказались вымыслом. Более того, мы стали понимать, что в целом американцы довольно добрые люди. Однажды колонна американских грузовиков проехала по нашему населенному пункту. Я стояла, наблюдая за ними рядом с другими женщинами, жившими по соседству. За годы жизни в Джионе я привыкла относиться к себе как к жителю особого мира, отделявшего меня от других женщин, редко задумываясь над тем, как живут другие женщины, даже жены мужчин, которых я развлекала. Теперь же я стояла в паре рваных чулок, со свисающими волосами, не мывшаяся несколько дней, потому что у нас не хватало топлива, чтобы подогревать воду чаще нескольких раз в неделю. С точки зрения американских солдат, проезжавших мимо, я ничем не отличалась от окружавших меня женщин. Если у тебя нет листьев, ствола или корней, то как ты можешь продолжать называть себя деревом? «Я крестьянка, - говорила я себе, - а вовсе никакая не гейша». Мне было страшно смотреть на свои грубые руки. Чтобы отвлечься, я посмотрела на солдат, проезжавших мимо. Разве это не те же американские солдаты, которых нас научили ненавидеть, бесчеловечно бомбившие наши города? Теперь они проезжали по нашим городам и деревням, разбрасывая конфеты детям.
Я упорно трудилась все эти годы. Но каждую ночь, ложась спать, думала о Джионе. Все районы гейш в Японии открылись через несколько месяцев после капитуляции, но я не могла вернуться до тех пор, пока Мама не позовет меня. Она довольно неплохо жила, продавая кимоно, произведения искусства и японские сабли американским солдатам. Она и Анти жили на маленькой ферме западнее Киото, где открыли магазинчик. Я же продолжала жить и работать с семьей Арашино. Учитывая, что Джион находился совсем недалеко от меня, вы можете решить, что я часто туда ездила, но за пять лет я лишь однажды навестила Джион. Это произошло весной, спустя почти год после окончания войны. Я возвращалась с лекарством для маленького Юнтаро из госпиталя. Я шла вдоль проспекта Каварамачи, а затем по Шийо, а затем по мосту перешла в Джион.