138195 (Духовный отец в Православии), страница 2

Житие еп. Игнатия может послужить примером для нас, хотя бы нам было и очень далеко до его духовного уровня. Под давлением внешних обстоятельств и обычно без ясного осознания того, что на самом деле с нами происходит, мы принимаемся за учительство, проповедь и пастырское руководство, не познав плодотворной глубины уединения и безмолвия. Но уча других, мы сами начинаем учиться. Постепенно мы осознаем свое бессилие врачевать раны человечества одними филантропическими программами, апелляцией к здравому смыслу и психиатрией. Наша самодостаточность разбивается вдребезги, мы видим собственную непригодность для взятых на себя задач и начинаем понимать слова Христа о "едином на потребу" (Лк. 10:42). Вот момент, когда человек может стать на путь, ведущий к старчеству. Через опыт духовничества, через муки от ран своих пасомых он приходит к необходимости углубления в себя, восхождения по таинственной лествице Царства, по пути, на котором только и можно найти истинное разрешение мировых проблем. Конечно, немногие из нас, если вообще найдутся такие, дерзнут считать себя старцами в полном смысле слова, но если мы искренно и смиренно будем искать вход в "тайную келью" своего сердца, многие из нас смогут хоть в некоей малой мере причаститься благодати духовного отцовства. Пусть мы никогда не вели внешним образом уединенную или отшельническую монашескую жизнь (предоставим это воле Божией), но что действительно крайне важно для нас — это чтобы каждый видел нужду в сердечном отшельничестве.

Три дара духовного отца

Три дара в особенности характерны для духовного отца. Первый из них — прозорливость и рассудительность (diakrisis), способность проницать в тайны сердец и разуметь сокрытые глубины их, не осознаваемые самими их обладателями. Взор духовного отца проникает сквозь те привычные жесты и позы, под которыми мы скрываем нашу истинную личность от других и от самих себя; оставляя позади все эти обыденные мелочи, старец сталкивается лицом к лицу с неповторимой личностью, созданной по образу и подобию Божию. Эта способность — духовная, а не физическая; не какое-то экстрасенсорное восприятие или дар ясновидения, но плод благодати, предполагающий сосредоточенную молитву и неослабную аскетическую брань.

С этим даром прозорливости связана способность говорить со властью. Когда кто-либо приходит к старцу, последний уже знает — непосредственно и точно, — что тот хочет услышать. Сегодня мы переполнены словами, но в подавляющем большинстве случаев это слова, говоримые явно не со властью. Старец же произносит немного слов, а иногда и совсем ничего не говорит, но этими немногими словами или своим молчанием он способен изменить все направление жизни человека. В Вифании Христос сказал всего три слова: "Лазаре, гряди вон!" (Ин. 11:43), но эти три слова, сказанные со властью, смогли вернуть мертвого к жизни. В эпоху позорного обесценивания языка чрезвычайно важно заново открыть силу слова, а это означает — заново открыть сущность безмолвия, не как паузы между словами, но как одной из первичных реальностей бытия. Большинство учителей и проповедников слишком много говорят, старец же отличается строгой бережливостью в языке.

Но чтобы слово обладало силой, необходим не только тот, кто говорит с авторитетностью личного опыта, но и тот, кто слушает с ревностным вниманием. Вопрошающий старца из праздного любопытства вряд ли получит от ответа большую пользу, но тот, кто приходит с горячей верой и с искренней глубокой нуждой, может услышать слово, которое преобразит все его существо. Речь старца по большей части проста в своем словесном выражении и лишена литературной изысканности; поверхностному слушателю она часто кажется скучной и банальной.

Дар прозорливости проявляется у духовного отца в практике так называемого "откровения помыслов" (logismoi). В ранней монашеской традиции послушник обычно ежедневно исповедывал своему отцу все помыслы, приходившие к нему в течение дня. Откровение помыслов гораздо шире, чем исповедание грехов, так как включает в себя еще и сообщение мыслей и побуждений, которые послушнику могут казаться невинными, но в которых духовный отец может увидеть скрытую опасность или какой-то особенный знак. Исповедание грехов имеет дело с прошлым, с тем, то уже случилось; откровение же помыслов, напротив, носит профилактический характер, обнаруживая наши logismoi (помыслы) до того, как они привели ко греху, и тем самым обезвреживая их. [10] Цель такого откровения не юридическая (освобождение от вины), но — самопознание: оно дает тебе возможность видеть, каков ты есть на самом деле.

Наделенный даром прозорливости, духовный отец не просто ждет, когда послушник сообщит ему о себе, но сам открывает ему его помыслы, сокрытые от него самого. Преп. Серафим Саровский иногда отвечал на вопросы еще до того, как посетители могли их задать. Во многих случаях его ответ казался совершенно неуместным, даже бессмысленным и ничего не отвечающим, ибо преп. Серафим отвечал не на тот вопрос, который посетитель держал в уме, но на тот, который следовало задать. Во всех таких случаях преп. Серафим полагался на внутреннее озарение от Духа Святого. По его словам, он старался не решать наперед, что сказать в ответ, потому что тогда, когда делал так, его ответ представлял собой просто человеческое мнение, которое может быть ошибочным, а не мысль от Бога.

В глазах преп. Серафима связь между старцем и его духовным чадом сильнее смерти: он советовал своим детям продолжать открывать ему помыслы даже после его отшествия из этого мира. Незадолго до смерти он сказал матушкам, которых окормлял: "Когда я умру, приходите ко мне на могилку, и чем чаще, тем лучше. Будет у вас что-нибудь на душе, случится с вами что, приходите ко мне, как когда я был жив, поклонитесь до земли и сложите все ваши скорби на мою могилку. Поведайте мне все, и я услышу вас, и все ваши скорби улетят от вас. И как вы беседовали со мной, пока я был жив, так и потом. Ибо я живу и пребуду вовек".

Вторым даром духовного отца является способность любить других и делать их страдания своими. Об одном из египетских gerontes (старцев) кратко и просто сказано: "В нем была любовь, и многие приходили к нему". [11] В нем была любовь — вот что необходимо для духовного отцовства. Безграничная прозорливость в тайны человеческого сердца, если лишена любовного сострадания, окажется скорее гибельной, чем плодотворной. Кто не способен любить других, не сможет их исцелять.

Любовь к другому означает страдание вместе с ним и за него — таково буквальное значение слова "сострадание". "Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов" (Гал. 6:2). Духовный отец — это тот, кто par excellence носит бремена других. "Старец, — пишет Достоевский в "Братьях Карамазовых", — это тот, кто берет вашу душу, вашу волю в свою душу и свою волю". Для него недостаточно дать совет. Он должен принять душу своих духовных чад в свою душу, их жизнь — в свою жизнь. На нем лежит обязанность молиться за них, и это постоянное предстательство гораздо важнее для них, чем любой совет. [12] И его обязанность также — взять на себя их скорби и грехи, понести на себе их вину и отвечать за них на Страшном Суде.

Все это хорошо видно в одном из важнейших памятников восточной духовности — "Руководстве к духовной жизни" преп. Варсануфия и Иоанна. Эта книга состоит из 850 вопросов, адресованных двум палестинским старцам VI в., вместе с их ответами. "Знает Бог, — говорит преп. Варсануфий своему духовному чаду, — что нет ни часа, ни секунды, когда бы я не имел тебя в душе моей и в молитвах... Я пекусь о тебе более тебя самого... Я рад был бы положить жизнь свою за тебя". Он так молится Богу: "Владыко! или вместе со мною введи и чад моих в царство Свое, или изгладь и меня из книги Твоей". Говоря о важности носить бремена друг друга, Варсануфий настаивает: "Я ношу ваши бремена и ваши падения... Вы подобны человеку, сидящему под тенистым древом... Я принимаю на себя ваше осуждение и, благодатью Христовой, не оставлю вас ни в сем веке, ни в грядущем". [13]

Читатели Чарльза Уильямса наверняка помнят принцип "заместительной любви", играющий главную роль в новелле "Схождение во ад". Ту же мысль находим у старца Зосимы у Достоевского: "Есть только один путь спасения — сделать себя ответственным за все людские грехи... сделать себя ответственным совершенно искренно за всех и за всё". Способность старца укреплять и утверждать других определяется его готовностью принять на себя этот путь спасения.

Но связь между духовным отцом и его чадами — не односторонняя. Хотя он носит бремя их вины и отвечает за них пред Богом, но это было бы невозможно без их собственной самоотверженной борьбы за свое спасение. Однажды некий брат пришел к преп. Антонию и сказал: "Помолись обо мне". Но старец ответил: "Ни я, ни Бог не сжалится над тобою, если ты не будешь заботиться сам о себе и молиться Богу". [14]

Говоря о любви старца к своим чадам, очень важно в выражении "духовный отец" придавать слову "отец" его полное значение. Как в обычной семье отец и его отпрыск связаны узами взаимной любви, точно так же и в харизматической семье старца. Однако прежде всего — это взаимоотношения в Духе Святом, и в то время как источник человеческой привязанности нельзя жестоко подавлять, эти отношения следует очищать от примеси эмоционального возбуждения и преображать. В этой связи примечателен рассказ из "Апофтегмата" ("Достопамятных сказаний"). Молодой монах двенадцать лет беспрерывно присматривал за тяжело больным старцем. В течение всего этого времени старец ни разу не только не поблагодарил его, но и не сказал ни одного доброго слова. Лишь на смертном одре, когда к ним собрались другие старцы, он сказал о послушнике: "Это ангел, а не человек!" [15] Этот рассказ ценен тем, что показывает необходимость духовной беспристрастности, хотя такое бескомпромиссное уклонение от всяких внешних выражений привязанности не характерно для "Изречений пустынных отцов" и тем более — для Варсануфия и Иоанна.

Третий дар духовного отца — способность изменять человеческие обстоятельства, материальные и нематериальные. Дар исцеления, которым обладали многие старцы, — один из аспектов этой способности. Говоря в самом общем смысле, старец помогает своим ученикам воспринять мир как сотворенный Богом, о котором Бог желает, чтобы он пребывал. "Можно ли слишком радоваться о делах Отца? — спрашивает Фома Трахернский. — Он Сам во всем". Истинный старец усматривает присутствие Творца во всем творении и помогает другим видеть это. По словам Уильяма Блейка, "если бы двери восприятия были очищены, всё предстало бы перед человеком таким, каково оно есть — бесконечным". Старец есть именно тот, у кого двери восприятия очищены. Для человека, живущего в Боге, нет ничего среднего и обыденного: он созерцает всё в Фаворском свете, преображенном любовью Христовой. "И что такое сердце милующее? — вопрошает преп. Исаак Сирин. — Возгорение сердца у человека о всем творении, о человеках, птицах, о животных, о демонах и о всякой твари. При воспоминании о них и при воззрении на них, очи у человека источают слезы, от великой и сильной жалости, объемлющей сердце. И от великого терпения умаляется сердце его, и не может оно вынести, или слышать, или видеть какого-либо вреда или малой печали, претерпеваемых тварию. А посему и о бессловесных, и о врагах истины, и о делающих ему вред, ежечасно со слезами приносит молитву, чтобы сохранились и очистились; а также и об естестве пресмыкающихся молится с великою жалостию, какая без меры возбуждается в сердце его по уподоблению в сем Богу". [16]

Всеобъемлющая любовь, как любовь преп. Исаака или старца Зосимы у Достоевского, изменяет свой объект, делая человеческие обстоятельства прозрачными для нетварных Божиих энергий. Некоторое представление об этом преображении дает знаменитая беседа между преп. Серафимом Саровским и Николаем Мотовиловым, одним из его духовных чад. Зимним днем в лесу преп. Серафим говорил Мотовилову о необходимости стяжания Духа Святого, и тот спросил его, как можно точно знать, что ты "в Духе Святом".

"Тогда о. Серафим взял меня весьма крепко за плечи и сказал мне:

— Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божием с тобою!.. Что же ты не смотришь на меня?

Я отвечал:

— Не могу, батюшка, смотреть, потому что из глаз ваших молнии сыпятся. Лицо ваше сделалось светлее солнца, и у меня глаза ломит от боли!..

Отец Серафим сказал:

— Не устрашайтесь, ваше Боголюбие! и вы теперь сами так же светлы стали, как и я сам. Вы сами теперь в полноте Духа Божиего, иначе вам нельзя было бы и меня таким видеть... Что ж, батюшка, не смотрите мне в глаза? Смотрите просто и не убойтесь — Господь с нами!

Я взглянул после этих слов в лицо его, и напал на меня еще больший благоговейный ужас. Представьте себе, в середине солнца, в самой блистательной яркости его полуденных лучей, лицо человека с вами разговаривающего. Вы видите движение уст его, меняющееся выражение его глаз, слышите его голос, чувствуете, что кто-то вас руками держит за плечи, но не только рук этих не видите, не видите ни самих себя, ни фигуры его, а только один свет ослепительный простирающийся далеко, на несколько сажен кругом, и озаряющий ярким блеском своим и снежную пелену, покрывающую поляну, и снежную крупу, осыпающую сверху и меня, и великого старца". [17]

Послушание и свобода

Таковы, благодатью Божией, дарования старцев. Но каковы дарования духовного чада? Каков его вклад во взаимоотношения между отцом и сыном в Боге?

Говоря кратко, он со своей стороны приносит полное и безраздельное послушание. Классический пример послушания приведен в "Изречениях пустынных отцов": один монах получил повеление воткнуть сухое дерево в песок и ежедневно поливать. Источник был расположен на таком расстоянии от его кельи, что он вечером уходил за водой и возвращался только к утру. Три года он терпеливо исполнял повеление своего аввы. По истечении этого срока дерево вдруг расцвело, выпустило листья и дало плоды. Авва сорвал плод, принес его в церковь и пригласил монахов отведать его, говоря: "Возьмите, ешьте плод послушания!" [18]

Или вот другой пример послушания: авва позвал монаха Марка, когда тот переписывал рукопись, и Марк так быстро побежал на зов, что не успел дописать кружка буквы "о". В другой раз, увидев небольшого вепря, авва сказал Марку, испытывая его: "Видишь ли ты, сын мой, этого малого буйвола?" — "Вижу, авва", — отвечал он. "Как хороши у него рога!" — "Так, авва", — снова ответил он без колебания. [19] К такого же рода уловкам прибегал авва Иосиф Панефосский, испытывая своих учеников: сначала он давал им нелепые задания и только после исполнения их следовали осмысленные повеления. [20] Другой geron (старец) приказывал ученику красть вещи из келий братии; [21] еще один повелел своему ученику (который был не вполне искренен с ним) бросить своего сына в печь. [22]

Подобные рассказы производят двусмысленное впечатление на современного читателя. Кажется, что они низводят ученика до детского или даже ниже человеческого уровня, лишая его всякой способности суждения и нравственного выбора. Нас преследует искушение возмутиться: и это свобода славы детей Божиих (Рим. 8:21)?