56384 (Русский народ и проблемы формирования советской исторической общности (1930-е гг.)), страница 9

Значительным событием культурно-политической жизни столицы стала открытая в конце февраля 1939 года в Государственной Третьяковской галерее выставка, на которой впервые за годы советской власти были представлены свезенные из разных городов страны около 400 лучших полотен русских художников XVIII—XX веков, работавших в области исторической живописи (В. Васнецов, В. Верещагин, В. Перов, И. Репин, Г. Угрюмов и др.). Выставка, как отмечали газеты того времени, знакомила трудящихся «с великими событиями прошлого, с героизмом русского народа, проявленным им в борьбе за независимость и свободу родины», имела «громадное политико-воспитательное значение», вселяла «в сердце посетителя воодушевление, уверенность в силах нашего могучего народа, на протяжении своей долгой истории не раз побеждавшего врагов и сумевшего отстоять свою независимость и свободу». В октябре 1939 года широко отмечалось 125-летие со дня рождения «великого поэта-патриота» М. Ю. Лермонтова.

Историческое и национальное самосознание народов СССР во многом обогащалось творчеством советских писателей. Во второй половине 30-х годов они все чаще обращались к созданию образов выдающихся государственных и военных деятелей прошлого, к раскрытию поворотных событий в истории страны и отдельных народов. Наибольшую известность тогда получили роман А. Толстого «Петр Первый» (1929—1945) и пьеса «Петр I» (1934). Героической историей русского народа были вдохновлены поэмы К. Симонова «Суворов» (1939) и «Ледовое побоище» (1940), роман С. Бородина «Дмитрий Донской» (1941). Трагические страницы русской истории получили художественное освещение в историческом романе В. Яна «Чингис-хан» (1939). Высоким духом патриотизма были пронизаны романы «Цусима» (1932—1935; 1940) А. Новикова-Прибоя, «Севастопольская страда» (1937—1939) С. Сергеева-Ценского, «Порт-Артур» (1940—1941) А. Степанова, хотя в основе их сюжетов лежало военное поражение царской России. Движения народов России за свое социальное и национальное освобождение раскрывались через образы вожаков народной борьбы в романах «Емельян Пугачев» (1938—1945) В. Шишкова, «Гулящие люди» (1934—1937) А. Чапыгина, «Наливайко» (1940) Ивана Ле, «Иван Богун» (1940) Я. Качуры. Культурно-исторические и патриотические мотивы составляли содержание романов «Десница великого мастера» (1939) К. Гамсахурдиа, «Великий Моурави» (1937—1939) А. Антоновской.

Как известно, в формировании национального чувства и сознания огромную роль играет приобщенность к истории и традициям своего народа. Достигается это при помощи торжеств и празднеств, регулярно напоминающих о судьбоносных для данного народа исторических победах, деяниях выдающихся людей, датах их рождения и смерти, посредством национального способа совершения религиозных обрядов, при помощи исторических, художественных, мемориальных музеев. Чувство принадлежности к нации формируются столь же регулярным приобщением к произведениям искусства и архитектуры, созданной на данной территории людьми, идентифицировавшими себя с данной нацией. Все это в полной мере учитывалось и для сплочения единого советского народа во второй половине 30-х годов. Историко-патриотические чувства советских людей формировались учебными пособиями, кинофильмами, спектаклями, музейными экспозициями и выставками, литературными произведениями — всеми средствами науки, литературы и искусства. В результате народ не только все больше стремился к познанию и осмыслению прошлого, но и проникался готовностью к вооруженной защите Отечества. «Мы уже давно, товарищи, фронтовые солдаты… и мы должны поступать, как на войне», — передавал атмосферу того времени актер Н. Охлопков. Всматриваться в прошлое, по его словам, было необходимо, чтобы «различать шквалы народного гнева против угнетателей и бури народной любви к своей отчизне, к свободе» (Литературная газета. 1939. 10 марта).

Как патриотизм отделяли от «кузьма-крючковщины». Искренние приверженцы пролетарского интернационализма, вернее, его левацко-радикального понимания как социалистического космополитизма (по официозной терминологии 20-х годов), воспринимали вполне обозначившуюся тенденцию отхода от «принципов коммунизма» в национальном вопросе как пагубную идеологическую и политическую ошибку. Литературовед В. Блюм, влиятельный консультант драмсекции Союза советских писателей, и в начале 1939 года оставался при убеждении, что основные постулаты Покровского должны быть сохранены при оценке художественных произведений. Усмотрев в пьесе В. Соколовой «Илья Муромец» перекличку с современностью, «своеобразное выражение идеи народного антифашистского фронта», он одобрительно заключил: «И пусть здесь политика откинута в прошлое — в историческом искусстве (М. Н. Покровский был не прав, когда санкционировал это как метод науки истории) это дело законное и необходимое» (Театр. 1939. № 4). Вызванный на беседу в отдел ЦК партии, Блюм пытался показать консультанту отдела порочность замысла и идеи кинокартин «Александр Невский» и «Петр Первый», оперы «Иван Сусанин», пьесы «Богдан Хмельницкий», поскольку они искаженно освещают исторические события, подделывают их под лицо современности. Пропаганда советского патриотизма в искусстве, по мнению Блюма, сплошь и рядом подменялась пропагандой расизма и национализма в ущерб интернационализму. Блюм не видел ничего прогрессивного в объединении Украины с Россией: Украина, освободившись от угнетения ее Польшей, попала под иго царской России, только и всего. Образ Хмельницкого, по мнению Блюма, нельзя было показывать с положительной стороны, поскольку действительный Хмельницкий подавлял крестьянские восстания и являлся организатором еврейских погромов. Блюм выражал недоумение — почему сейчас так много идет разговоров о силе русского оружия в прошлом, которое служило средством закабаления и угнетения других народов. Не получив поддержки в ЦК партии, В. Блюм продолжал публично утверждать, что пьесу «Богдан Хмельницкий» А. Корнейчука охотно рекомендовал бы самый реакционный министр народного просвещения Николая II С. Шварц; что Пуришкевич, Гучков и Милюков облобызали бы авторов пьесы «Ключи Берлина», «глумливо отзывался» об С. Эйзенштейне. «Это переходит уже в политическое хулиганство», — писала «Литературная газета» 26 января 1939 года.

31 января 1939 года В. Блюм прочитал в «Правде» сообщение о возможном советско-германском сближении и увидел в этом проявление «мудрой и подлинно интернациональной» сталинской внешней политики. В письме, написанном по этому случаю самому Сталину, литературовед обращал внимание на «нездоровое течение в советско-патриотических настроениях», находящееся «в вопиющем противоречии» с теорией по национальному вопросу. Надо было, как полагал Блюм, положить конец искажениям характера социалистического патриотизма, «который иногда и кое-где начинает у нас получать все черты расового национализма»; прекратить погоню «за “нашими” героями в минувших веках»; осудить антигерманскую и антипольскую направленность фильма «Александр Невский», оперы «Жизнь за царя», пьесы «Богдан Хмельницкий»; приструнить «новоявленных “немцеедов”, “полякоедов”, “японоедов” и т. п. рыцарей уродливого якобы социалистического расизма!», которые «не могут понять, что бить врага — фашиста мы будем отнюдь не его оружием (расизм), а оружием гораздо лучшим — интернациональным социализмом» (Вопросы истории. 2000. № 1).

Огульная критика, стремление опорочить чуть ли не всякое произведение на патриотическую советскую и историческую тему, случаи издевательства над ними, как якобы олицетворением квасного патриотизма, «кузьма-крючковщины», видимо, проявлялись не столь уж редко. И. Эренбурга, например, по свидетельству М. Кольцова, «приводила в ярость популяризация истории русского народа. В этом он видел проявление реакционного шовинизма: “Александра Невского уже произвели в большевики, теперь очередь за святым Сергием Радонежским и Серафимом Саровским — это производит за границей отвратительное впечатление”».

Как верно отмечалось в одной из газет, «под шумок дискуссии пытались брать реванш последыши вульгарной социологии», для которых А. Невский был лишь «созвучный феодал»; Хмельницкий — лишь «представитель феодальной верхушки»; Петр I — царь, и только; Пушкин — царский придворный, которого следовало бы изображать не иначе, как в камер-юнкерском мундире. Приходилось урезонивать ретивых приверженцев социалистического космополитизма, напоминать, что отношение большевиков к патриотизму «сейчас, когда мы обрели свою родину, далеко не таково, как во времена Кузьмы Крючкова, когда ленинцы стояли на пораженческих позициях» (Вечерняя Москва. 1939. 8 мая).

Под «кузьма-крючковщиной» имелась в виду пропагандистская кампания, прославлявшая донского казака К. Ф. Крючкова (1890—1919) как народного героя мировой войны и обладателя первого за время войны Георгиевского креста. В сентябре 1939 года было выпущено специальное постановление ЦК ВКП(б), осуждающее «вредные тенденции огульного охаивания патриотических произведений… под флагом борьбы с пресловутой “кузьма-крючковщиной” либо под флагом “высоких эстетических требований”» (Большевик. 1939. № 17).

Итоги войны с Финляндией еще раз высветили «отрицательные моменты» в подготовке Красной Армии к современной войне. В докладе начальника Главного политуправления РККА Л. З. Мехлиса отмечалось: «Слабо изучается военная история, в особенности русская. У нас неправильное охаивание старой армии, а между тем мы имели таких замечательных генералов царской армии, как Суворов, Кутузов, Багратион, которые останутся всегда в памяти народа как великие русские полководцы и которых чтит Красная Армия, унаследовавшая лучшие боевые традиции русского солдата. Эти выдающиеся полководцы забыты, их военное искусство не показано в литературе и остается неизвестным командному составу» (Исторический архив. 1997. № 5—6).

Патриотами становятся не только по доброй воле. Превентивный удар по потенциалу «пятой колонны». Идеологическая кампания, связанная с принятием новой Конституции СССР и проведением первых выборов на ее основе, стала своеобразной ширмой, скрывавшей до предела обостренную к этому времени борьбу с инакомыслием в партии и в стране в целом. Истоки ее следует искать в стремлении И. В. Сталина и его окружения исключить возникновение новых оппозиций (и объединения их со старыми) в условиях проведения в жизнь дерзостных, порой авантюристических планов перестройки страны. Конфронтация в начале коллективизации с основной массой крестьянства также заставляла обратиться к испытанному ранее оружию — «красному террору» против «классовых врагов». Оправданием решительных мер стала необходимость быть во всеоружии перед угрозой со стороны гитлеровской Германии.

Раскручивание маховика репрессий в отношении оппозиционеров началось в 1932 году, когда приобрели известность материалы «Союза марксистов-ленинцев» во главе с М. Н. Рютиным. «Партия и пролетарская диктатура Сталиным и его кликой заведены в невиданный тупик и переживают смертельно опасный кризис», — утверждалось в обращении этой организации «Ко всем членам ВКП(б)». В октябре 1932 года члены Союза были осуждены к различным срокам заключения и ссылки. По этому делу были вновь исключены из партии и высланы Л. Б. Каменев и Г. Е. Зиновьев, обвиненные в том, что они были ознакомлены с платформой Союза, но не донесли об этом. Тогда же, в конце 1932 года, на основании доноса о намерении «убрать Сталина» были обвинены старые большевики Н. Б. Эйсмонт, А. П. Смирнов и В. Н. Толмачев. За контакты с этими обвиняемыми подверглись очередной проработке бывшие «уклонисты» А. И. Рыков и М. П. Томский.

Казалось бы, XVII съезд партии свидетельствовал об окончательном утверждении Сталина на верху властной пирамиды и о выходе из периода чрезвычайной политики. Однако на съезде были продемонстрированы явные симпатии влиятельных секретарей обкомов и ЦК республиканских компартий С. М. Кирову — члену Политбюро с 1930 года и новому секретарю ЦК партии, одновременно остававшемуся секретарем Ленинградских обкома и горкома ВКП(б). Возникали подозрения о возможности объединения оппозиции Сталину вокруг этой фигуры. 1 декабря 1934 года при невыясненных обстоятельствах Киров был убит. Видимо к этому же времени созрел план физического устранения всех действительных и вероятных противников Сталина, могущих стать организаторами и потенциалом, как стали говорить позднее, «пятой колонны», действующей в случае войны на стороне вражеской армии.

Громкое убийство было использовано для начала реализации плана. Официальным стал тезис, что «враги народа» проникли во все партийные, советские, хозяйственные органы, в руководство Красной Армии. В 1936—1938 годах прошли судебные процессы по делам «Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра» (август 1936 г., главные обвиняемые Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, Г. Е. Евдокимов), «Параллельного антисоветского троцкистского центра» (январь 1937 г., главные обвиняемые Ю. Л. Пятаков, Г. Я. Сокольников, К. Б. Радек), «Антисоветской троцкистской военной организации в Красной Армии (июнь 1937 г., главные обвиняемые М. Н. Тухачевский, И. П. Убореыич, И. Э. Якир), «Правотроцкистского антисоветского блока» (март 1938 г., главные обвиняемые Н. И. Бухарин, А. И. Рыков, Г. Г. Ягода). В результате этих и других процессов была физически ликвидирована значительная часть старой большевистской («ленинской») гвардии и многочисленные представители партийного и государственного аппарата, заподозренные в нелояльности и непригодности решать встававшие перед страной проблемы.

Репрессии 30-х годов выросли, по существу, из старого идейного спора, возникшего между сталинистами и оппозицией после смерти Ленина. Внешне он шел между сторонниками Троцкого, считавшими невозможной победу революции в России без победы мировой революции, и сторонниками Сталина, тоже верившими в мировую революцию, но взявшими курс на построение социализма сначала в одной стране и превращение ее в мощный фактор победы мировой революции. Сама логика идеи «социализма в одной стране» уже в 1934 году привела к сознанию того, что он невозможен без опоры на наиболее многочисленный в СССР русский народ, его патриотизм и национальные традиции. Логика требовала выдвижения во власть нового слоя людей, героев строительства социализма в одной стране. Изменения в эшелонах власти были неизбежной реакцией огромной славянской страны на интернационалистические, космополитические эксперименты 20-х и 30-х годов, которые игнорировали национальный фактор. С другой стороны, чистки 1936—1938 годов можно рассматривать как один из последних этапов Гражданской войны, или, как выражался Сталин, «обострением классовой борьбы».