8897 (Жизнь и судьба Афанасия Матвеевича Селищева), страница 2

В 1926 г. его избирают членом-корреспондентом Академического финно-угорского общества в Гельсингфорсе. В 1929 г. он становится членом-корреспондентом Академии наук СССР, а в 1930-м — членом-корреспондентом болгарской Академии наук и почетным членом Македонского научного института. Плодотворную ученую деятельность он совмещает с преподаванием, работая одновременно и в МГУ, и в РАНИОНе, и в ряде областных пединститутов (например, в Ярославле, где один из его учеников, С. А. Копорский, стал впоследствии известным лингвистом). В 1930 г. был открыт Научно-исследовательский институт языкознания (НИЯЗ), сотрудником которого он также состоял.

В эти годы А. М. Селищев издает свои многочисленные труды по славяноведению, в числе которых такие крупные и до сих пор почитаемые многими лингвистами работы, как «Полог и его болгарское население» (1929), «Славянское население в Албании» (1931), «Македонские кодики XVI—XVIII вв.» и другие[xviii].

Тогда же, как мы могли заметить из его выступления на Лингвистической секции РАНИОН, его увлекла совершенно другая область, называемая теперь социолингвистикой. Он выпускает ряд статей, посвященных анализу лексики и в целом языка конца 1910-х — начала 1920-х гг., а позднее издает обобщающий труд «Язык революционной эпохи. Из наблюдений над русским языком последних лет (1917—1927)» (М., 1928), остававшийся по причине цитирования произведений «врагов народа» в фондах спецхрана вплоть до начала 1990-х.

Для истории отечественного языкознания 1920–1930-е гг. — еще и период активного формирования марксисткой лингвистики, пропаганды и внедрения коммунистических идей во все отрасли знания, в том числе и в филологию. В это время происходили известные «дискуссии», центром которых являлись взгляды противоположных сторон: «новое учение о языке» Н. Я. Марра с советской лингвистикой и сравнительно-исторические, славистические исследования, не вписывавшиеся в идеологическую линию в науке тех лет.

Одно из таких малоизвестных событий связано с именем и школой А. М. Селищева, когда он работал в Научно-исследовательском институте языкознания (НИЯЗ). Кроме своего основного дела — славистики, которая не входила в тематику работы этого института, ученый занимался изучением языка советской эпохи («советизмов»), вел большую исследовательскую работу по современному и историческому языкознанию, читал лекции аспирантам. Он писал: «Я работаю в двух областях: по изучению социально-языковых отношений на Балканах, преимущественно в Македонии, и по изучению русских языковых процессов и явлений в связи с соответствующими явлениями в политической, классовой, производственной и культурной жизни нашей эпохи» (РГАЛИ. Ф. 2231. Оп. 1. Ед. хр. № 143. Л. 25).

«Дискуссия» относится к периоду 1931–1932 гг. Ее целью было изгнать А. М. Селищева из института, фактически низвергнуть его исследования. Для ее достижения организаторы (М. Н. Бочачер, Г. К. Данилов, Т. П. Ломтев и др.) созвали пленум Методологического сектора НИЯЗ, где прозвучали обвинительные речи в адрес ученого с «разгромом» его научной деятельности. Он проводился по нескольким направлениям.

1). Обсуждение работ А. М. Селищева по македонистике.

2). Анализ трудов А. М. Селищева по сибирской диалектологии.

3). Отдельным вопросом стояла книга «Язык революционной эпохи».

Анализ работ по славянскому языкознанию выявил то, что А. М. Селищев являлся «сторонником болгарского империализма» (там же, л. 48)

Для характеристики обвинений в адрес ученого приведем отрывок речи директора НИЯЗ М. Н. Бочачера по обозначенному нами второму пункту: «Меня интересует вопрос, зачем Селищев занялся именно этими диалектами? Для чего Селищев пошел на «разведку» в Сибирь? Чьим разведчиком он был? Анализ его работы делает ясным, что он был разведчиком царизма» (там же, л. 48). Главный козырь в руках его оппонента — идеология: А. М. Селищева обвинили в «великодержавничестве», в наличии «классовой семантики». Даже такой эпизод, как статус песен в исследовании диалектов, вызвал бурную реакцию в «дискуссии»: «Это и сближает Селищева с Поливановым и другими индоевропеистами-великодержавниками, которые при изучении диалектов, наречий, говоров ищут всегда такие говоры, которые не задеты еще влиянием города и пролетариата, в данном случае мещанского ремесленного говора» (там же, л. 50).

Говоря о книге «Язык революционной эпохи», М. Н. Бочачер, главный клеветник, обвиняет А. М. Селищева в социологизме и считает, что «эта самая вредная из его работ» (там же, л. 51). Оценка книги не ведется с лингвистических позиций: выявляется «концепция о русской революции» ее автора, говорится о «барском пренебрежительном отношении к рабочим» (л. 53). Языковые наблюдения ученого подаются в гипертрофированном, искаженном виде: «Если читать все эти выдержки, то получится, что в нашей стране есть что угодно, но только не социализм, не диктатура пролетариата, а господство бюрократов, сволочи и т. д.» (л. 54). Основной акцент снова делается на «великодержавничестве» А. М. Селищева, он обзывается «капиталистическим реставратором» и «идеологическим интервентом».

Эта лингвистическая «дискуссия» показала большую полярность мнений (ее участниками были, кроме М. Н. Бочачера, также Г. К. Данилов, Т. П. Ломтев, С. Б. Бернштейн и др.) и крайне тенденциозный, ненаучный подход к анализу языковедческих трудов ученого. Между тем ответы А. М. Селищева клеветникам представляли собой образец обстоятельной оценки «обвинений», показавших полную несостоятельность оппонентов и их необразованность в элементарных лингвистических вопросах.

Протест ученого, категорическое несогласие с нападками, его личное большое мужество в деле подлинной науки дали достойный отпор лидерам НИЯЗ, а события, связанные с травлей А. М. Селищева, получили огласку в вышестоящих инстанциях. Феномен А. М. Селищева состоит в том, что из этих, казалось бы, почти нечеловеческих гонений он вышел победителем и в итоге был восстановлен в правах профессора НИЯЗ. А сам институт вскоре закрыли[xix].

Но при всех сложных перипетиях научной жизни судьба, казалось, благоволила А. М. Селищеву: он активно печатался и получил заслуженное признание не только в родной стране, но и далеко за ее пределами. Однако наступали страшные времена гонений на славистику. Этой участи не избежал и А. М. Селищев. В начале февраля 1934 г. его арестовали по московскому делу «Российская национальная партия» и осудили на пять лет лагерей. Находился он в так называемом Карлаге[xx]. По счастью, ему удалось избежать «высшей меры», и досрочно, с подорванным здоровьем, он был освобожден в январе 1937 г., а в апреле 1939 г. получил разрешение жить в Москве.

Последние годы жизни А. М. Селищева были наполнены не только оригинальными и глубокими идеями и проектами, но и новыми испытаниями, которые, как можно полагать, приближали его скорый уход. По возвращении из ссылки он вынужден был покинуть МИФЛИ, где на кафедре Д. Н. Ушакова, казалось бы, ученый мог работать относительно свободно и плодотворно в научном отношении, но постоянно ощущал в целом чуждый ему дух, иную атмосферу. Об этом он однажды признался Д. Н. Ушакову, уговаривавшему его остаться в МИФЛИ: «Ваша настойчивость по отношению к моим занятиям в ИФЛИ меня смущает. Мне казалось, — писал он 11 августа 1939 г., — что для Вас не подлежит сомнению обоснованность моего отказа от ИФЛИ. До сих пор мне тяжело вспомнить о некоторых обстоятельствах моей работы там. ИФЛИ — это НИЯЗ[xxi] с несколько утонченными манерами. Когда, бывало, подходишь к этому Ростокинскому[xxii] заведению, невольно задаешь вопрос: не ждет ли тебя там какая-нибудь записка на стене. Нет, я не могу больше быть там. (Скрытые махинации там производятся по отношению и к другим лицам). Я не понимаю Вашего беспокойства. Кафедра не несет ответственности за безответственность руководителей института»[xxiii]. Кроме прочего, славистические исследования в стране были тогда практически свернуты, а в учебном процессе таким предметам находилось все меньше и меньше места. А. М. Селищев без славистики жить не мог. В этом же письме он говорит: «Аспирантам необходимо побольше уделить внимания истории русского языка. Им нужен систематический курс истории этого языка, а не только разработка отдельных вопросов. Чтобы найти время для занятий по курсу истории русского языка, можно ограничиться курсом одного южного или западного славянского языка. Один язык (болг) у них пройден. И пока достаточно. А студенты будущего V-го курса сами выражали сожаление, что они не знают основного предмета — стсл языка. Им нужна не сравнит грам сл языков, а систематический курс стсл языка. Поэтому не лучше ли было бы, если бы им дан был курс «Стсл язык сравнительно с русским». Такой курс может идти и под рубрикой сравнит грамматики слав языков»[xxiv]. Наконец, здесь же, в заключительных строках письма А. М. Селищев снова называет, по-видимому, основную причину, не позволяющую ему работать далее в МИФЛИ: «Прошу Вас: не пеняйте на меня. Ведь я оправдал Вашу рекомендацию. Студенты и аспиранты были удовлетворены моими занятиями. В общественном отношении я также безупречен. Но меня обессиливала институтская атмосфера, в особенности после постановки вопроса о продолжении (о прекращении) моей работы в институте. Если Виноградову ставилось в вину что-то новое, то у меня ничего нового не было. Нет, не могу я работать в такой атмосфере»[xxv]. Тогда же он направляет и письмо А. С. Карповой (директору МИФЛИ), где в более деликатной форме пишет: «К моему прискорбию, я не имею возможности продолжать работу в ИФЛИ». И далее: «Работа над учебными пособиями по моей специальности и лекции в Городском пед. институте будут у меня все время»[xxvi].

С 1939 г. А. М. Селищев преподает в Московском государственном педагогическом институте, но и тогда «охота» за ним и неблагожелательные отзывы не прекращались. В Архиве РАН мы нашли яркое тому свидетельство: протокол № 7 заседания Института языка и письменности АН СССР от 1 июля 1942 г., где сотрудники этого учреждения неоднозначно оценивали «поведение» А. М. Селищева. Так, П. И. Лебедев-Полянский прямо заявил: «О проф. Селищеве, который занимал и продолжает занимать неправильную политическую (курсив наш. — О. Н.) позицию. Проф. Селищев должен интересоваться наукой, а не ставить в первую очередь вопрос своего самолюбия. Если предан науке, вернись в систему Академии Наук и постарайся вызвать доверие, а тогда можно будет и поднять тот вопрос в Президиуме, который его интересует[xxvii]. Но для этого нужно прежде всего работать в системе АН»[xxviii]. Другой участник заседания, Г. О. Винокур, выступил в более положительном ключе: «Я считаю высказанное здесь мнение о необходимости расширить сферу деятельности славянского сектора и усилить его состав — абсолютно верно. Кроме [этого], желательно было бы привлечь к работе проф. Селищева, выдающегося знатока славянских языков»[xxix].

Ни в МИФЛИ, которого к тому времени уже не существовало, ни в Академию наук А. М. Селищев уже не вернулся, продолжая преподавать в пединституте.

За два месяца до смерти, 6 октября 1942 г., он составил план предстоящей работы, который выглядел так (цитируем собственноручный автограф ученого):

«Проф. Селищев в 1942—1943 учебном году занят будет следующими работами:

1) Славянское языкознание. Том III. Восточнославянские языки.[xxx] История и диалетология руго, украинского и белорусского языков. Намечаю закончить к 1 мая введение в это изучение, обозрение процессов древнейшей эпохи, общих всем восточнославянским группам, и фонетику русской группы.

2) Славяноведение в борьбе с гитлеризмом[xxxi]. Эту работу предполагаю закончить к 1 декабря 1942.

3) Статьи по славяноведению в связи с запросами современности»[xxxii].

Незадолго до смерти А. М. Селищеву удается издать свой последний прижизненный капитальный труд «Славянское языкознание. Т. 1. Западнославянские языки» (М., 1941), а через десять лет выйдет подготовленный им к печати, но так и не изданный при его жизни по политическим (!) причинам учебник «Старославянский язык» (ч. 1–2. М., 1951–1952).

Полный сил, новых идей и живой веры в торжество славянского языкознания А. М. Селищев ушел из жизни 56 лет, 6 декабря 1942 г., оставив потомкам действительно фундаментальные, не устаревающие со временем труды и глубокое осознание непреходящей ценности гуманитарного образования. Он похоронен на Даниловском кладбище Москвы.

Лишь в 1950-е гг. его имя снова зазвучало в научной печати ярко и независимо, а начатое им дело продолжили ученики: вскоре после кончины ученого открыли МГУ (а Селищев очень хлопотал о реорганизации славистики в первом вузе страны); пионерские социолингвистиче- ские труды стали вновь востребованными в конце 1980-х гг.; работы по топонимике и онома-стике во многом оживили разработку лингвистических проблем в национальных республиках.

Наступали новые времена и новые испытания для трудов А. М. Селищева, из которых он еще при жизни всегда выходил с достоинством, следуя, быть может, одному духовному стержню, который так емко выражен в следующей фразе, сказанной много позднее одним из его учеников: Ученым стать легко, человеком стать — трудно.

Еще несколько слов в заключение.

Человеческий облик Афанасия Матвеевича Селищева был бы неполным без одного штриха, казалось бы, не имеющего никакого отношения к научному подвигу ученого. В. В. Виноградов, недолюбливавший по личным мотивам А. М. Селищева при жизни, потом, в своем обзоре его деятельности, пронзительно тонко сказал о нем, выразив духовную сущность этого удивительного человека: «Селищев был не только знатоком русского языка в его истории и современном состоянии, в его литературных нормах и народных говорах. Он любил русский язык как художник слова (выделено нами. — О. Н.). В А. М. Селищеве были незаурядные способности писателя. По своим литературным вкусам и симпатиям он был народником в самом общем смысле этого слова. Любовь к крестьянству, к простому народу, свою социальную связь с которым Селищев всегда живо чувствовал, бьет горячей волной в его диалектологических изысканиях и этнографических описаниях» [xxxiii].

С этим нельзя не согласиться. Но, говоря о народе, описывая старые и новые словесные привычки населения России и Балкан, А. М. Селищев везде стремился к одному замыслу и претворял его всю свою недолгую жизнь — возвысить науку о языке, сделать ее естественной частью обыденной жизни, приобщить к ней широкие массы людей. И в этом отношении фигура А. М. Селищева сродни великим русским просветителям-филологам прошлого — А. Х. Востокову, В. И. Далю, А. А. Шахматову.

Вечная память славному сыну Отчизны — Афанасию Матвеевичу Селищеву!

Список литературы

[i] Василевская Е. А. Афанасий Матвеевич Селищев (Биографический очерк) // Селищев А. М. Избранные труды. М., 1968. С. 5.

[ii] И. А. Бодуэн де Куртенэ к тому времени уже не работал в Казани, но есть письменные свидетельства контактов двух ученых в 1910-е гг. (РГАЛИ. Ф. 2231. Оп. 1. Ед. хр. № 74).

[iii] Ученые записки Императорского Казанского университета, год LXXXI, кн. 11, ноябрь, 1914. С. 13.

[iv] Бернштейн С. Б. А. М. Селищев — славист-балканист. М., 1987. С. 13.