140840 (Социальные ограничения: содержание, структура, функции), страница 19

Автор обращает также внимание на математику, язык цифр, который в отличие от обычного языка многим кажется абсолютно честным. Г.В. Лейбниц в своё время писал, что «в тот момент, когда будет формализован весь язык, прекратятся всякие несогласия; антагонисты усядутся за столом один напротив другого и скажут: подсчитаем!» Эта утопия означает полную замену качеств (ценностей) их количественным суррогатом (ценой). В свою очередь это снимает проблему выбора, заменяет её проблемой подсчета, что и является смыслом тоталитарной власти технократии» (191, с.96).

Исходя из работ С.Г.Кара-Мурзы, можно выделить основную социально-ограниченную функцию языка в современном обществе – манипулятивную, сущность которой заключается в скрытом воздействии на сознание и подсознание в людей в целях изменения их представлений о мире и поведения в нужном для манипулятора направлении. Манипуляция сознанием (и подсознанием) ограничивая свободу представлений и поведения людей, является одной из комбинированных форм социальных ограничений.

А.Г. Дугин, разрабатывая «философию традиционализма» вводит такие понятия как «язык современности» и «язык традиции». «В пространственном мире языка современности все предметы состоят из взаимозаменяемых компонентов – отсюда представление о количественной природе пространства. ... Один из первых катехизаторов языка современного мира Рене Декарт говорил, что существуют только две вещи – это «рациональное мышление», «рациональный дискурс» и «etendue», протяженность, пространство. Вот это чисто количественное, однородное l’etendu является тем, что понимает под пространством современный мир. Это пространство изотропное, в нем право и лево, верх и низ, Запад и Восток принципиально не различаются. Отсюда как предел – вытекает представление о One World, едином мире, «мондиализме», идея объединения всех стран, государств и народов в единое содружество»(152, с.40), – писал А.Г. Дугин. Язык традиции, напротив, исходит из представления о качественном и неоднородном, а не количественном и однородном пространстве.

Здесь мы видим, как сила определённого языка направляет логику развития таких значительных социальных процессов как глобализация. Это является одним из доказательств значимости языковых социальных ограничений.

Этические социальные ограничения выходят за рамки языковых социальных ограничений, так как могут существовать не только в форме внешних культурных, зафиксированных в языке правил, но и в форме этических (моральных) чувств или аффектов в понимании Д. Юма и Б. Спинозы. Тем не менее, функцией этических социальных ограничений является именно ограничение психологических аффектов, чувств, мыслей и конечно действий личности в желательном для идеологии, производной частью которой они являются, направлении. «Моральные принципы – во все моменты сложных трагических конфликтов – не обладают для личности ни внутренней самоочевидностью, ни характером научно-логичной обоснованности. Они просто навязываются, подобно юридическим нормам, как ограничивающая и давящая на нас сила, с той только разницей, что сила их усугублена всей беспощадностью общественного порицания за их нарушение… Объявляется ли нам наша обязанность служить народу или государству, или сохранить верность семье, или какая-либо иная обязанность в качестве высшего и абсолютного долга – всюду безмерная полнота нашего духа искусственно ограничивается, втискивается в узкие, строго очерченные рамки, беспощадно вталкивается в некое прокрустово ложе»(419, с.156-157), - отмечал С.Л. Франк в статье «Крушение кумиров». Сходное отношение к этическим социальным ограничениям можно найти у А. Шопенгауэра в книге «Афоризмы житейской мудрости». История и современное состояние этических ограничений в Западно-Европейской цивилизации представлена в работе А. Макинтайра «После добродетели» (263). Автор прослеживает историю западной этики от греческого эпоса Гомера до современности. Как показано автором, этические концепции в Европе претерпели ряд серьёзных трансформаций, и в итоге современный мир оказался в этическом тупике, заключающемся в отсутствии единой и общепринятой этической системы как единых правил социальной игры и расколе сущего и должного в морали. Современную ситуацию на Западе автор сравнивает с моральной катастрофой, так как отсутствие единой этики превратило мораль в объект социальных манипуляций и индивидуалистического произвола. Современное общество представляет собой конгломерат индивидов и групп, играющих по различным этическим правилам и стремящихся к разным ценностям и целям, сдерживаемых лишь внешними законами и угрозами. Моральные утверждения, существующие в языке, являются фрагментами старых концепций морали, утративших связь с ними. Так как единой этики в современном обществе не существует, то её эрзацем стали право, деньги, сила, манипулятивный обман…. Среди важных причин, приведших к этому состоянию дел, автор выделяет постепенную отмену античной этики добродетели выраженной Аристотелем, раскол в этике сущего и должного осуществленный Сократом, идущую из иудаизма этику закона, неудачную попытку просвещения (И. Кант) заменить религиозные основы этики философией и дать её рациональное обоснование, и, наконец, этический нигилизм Ф.Ницше, который неоправданно распространил на мораль вообще критику ущербной морали своей эпохи.

А. Макинтайр предлагает вернуться к традиционной этике культивирования добродетелей, а не соблюдения принципов и законов, единой системе добродетелей, к дифференцированной морали, связанной с социальным статусом человека, противоположной абстрактным нормам для всех, к единой социальной этике, основанной на солидарности с другими членам общества и общности истории и культуры, уйти от разделения личного «я» и морали, вернуться к морали, связанной с целями и ценностям человека, а не просто механически навязанной ему обществом.

Этическая концепция А. Макинтайра перекликается как с представлениями марксизма об исторически и социально обусловленном характере этики, так и с известной критикой кантианской и ветхозаветной морали в русской философии (См. 89, 365). «Ветхозаветное законничество» снова восстает здесь против новозаветной благодати.… Но тем самым совершенно теряется место морали в религии, она получает подчиненное положение. В этой подмене религии этикой кроется… скрытое отрицание религии. Трансцендентный Бог… заменяется здесь нравственным законом, соответствующим определенному состоянию греховного человеческого сознания. В действительности под этикетом абсолютной морали обожествляется одна определенная сторона человеческого сознания. Моральная теология Канта есть именно тот дурной антропоморфизм или психологизм в религии, которому им якобы объявляется война, причем этот воинствующий психологизм принимает явно враждебный религии характер…» (53, с.47), – писал С.Н. Булгаков.

Итак, функциями этических ограничений является конкретное определение для личностей и общества того, что есть добро, а что есть зло, и основных правил социального поведения. Так как регламентировать все жизненные ситуации этика не в состоянии, то наилучший путь для её соблюдения – именно развитие добродетели в человеке, что и является одной из её функций.

Будучи одним из высших уровней социальных ограничений этические ограничения наряду с языковыми оказывают управляющее и корректирующее воздействие на политико-управленческие, правовые, экономические, эстетические и другие формы социальных ограничений. В случае отсутствия единой этики многие правовые, экономические и прочие социальные ограничения оказываются неэффективными. Можно так же выделить нормативные, регулятивные, воспитательные, властно-управленческие, организационные, мотивационные, контрольные функции этических социальных ограничений.

Одной из особенностей этических социальных ограничений является их иррациональный характер. «Не существует никакого единого морального постулата, исходя из которого, можно было бы развить логическую систему нравственности так, чтобы она охватывала все без исключения суждения, подводящие явления под категории «добра» и «зла» (Цит. по 419, с.11) – писал Г.Зиммель. Поэтому этические социальные ограничения можно назвать своеобразными добродетелями объемлющей их концепции и идеологии. При этом следует иметь в виду, что в обществе может существовать не только множество конфликтных конкурирующих этик по А. Макинтайру, но и двойная этика, основанная на наличии идеологии для внешнего и внутреннего потребления.

«…Фарисеи, организационно оформленные в виде клановых по природе структур, всегда нуждались в двух видах идеологии: одной – для регулирования внутриклановой жизни (собственно иудаизм); второй – для внешней пропаганды, регулирования жизни общества в целом на фарисейской основе. Этой второй идеологией на религиозной основе стал протестантизм, на светской основе – либерал-демократия. Наличие идеологии «доля внешнего потребления» позволяет избежать фарисейству страшной опасности: попасть в изоляцию в общественном мнении и зачахнуть»(450 с.113), - полагают авторы монографии «Духовная борьба».

Такая двойная идеология могущая возникнуть не только на основе иудаизма предполагает и двойную этику для внешнего и внутреннего потребления. Этика для внешнего потребления выполняет манипулятивно-пропагандистские и маскировочные функции в обществе, а этика для внутреннего потребления является действенной основой регулирования внутриклановой дисциплины и поведения его членов во внешнем мире. При этом этика для внешнего потребления должна быть устроена так, чтобы создавать максимально благоприятные условия носителям этики для внутреннего потребления. Аналогичное положение подобная двойная идеология создаёт и в сфере действия других форм социальных ограничений. В частности, такая этика служит благоприятной основой для генезиса социального неравенства и коррупции, истоки и формы которых показаны в диссертации Э.Н. Грибакиной (117). При этом само социальное неравенство во многом является следствием негативной комбинаторики различных форм и уровней социальных ограничений.

Функции эстетических социальных ограничений во многом аналогичны функциям этических социальных ограничений, только сферой их действия являются представления о прекрасном и безобразном, допустимом и недопустимом в культуре и искусстве. Эти ограничения очень важны, так как их функцией является определение в целом внешнего вида и форм практически всех предметов материальной культуры, используемых человеком и канонов творчества в духовной сфере.

Б.П. Вышеславцев пришел к идее снятия границ между этикой и искусством: «Проблема сублимации приводит к требованию совершенно новой этики. Эта этика во всем противоположна морализму, юридизму, категорическому императиву, этике обязанностей, этике всеобщего закона разума…. Могучей сублимирующей силой обладают образы красоты, образы искусства. Мораль не сублимирует, и сублимировать не может» (89, с.68). Искусству, по Б.П. Вышеславцеву, противостоит только законническая, пресекающая, ограничительная мораль и только символическая этика религиозной благодати способна полностью сублимировать эрос и объединить этику с эстетикой.

«Этика – следствие эстетики, следствие метафизического учения о красоте и гармонии макро и микрокосма, так, по крайней мере, считали в античную эпоху. При нарушении эстетической гармонии, т.е. квинтэссенциональной целесообразности структуры, невозможно и нелепо говорить о каком-либо этическом совершенстве. Но необходимо иметь представление о красоте и гармонии, прежде чем исследовать причины искажений…» (114, с.291), – отмечал Е.В. Головин. В христианской же культуре возник раскол этического и эстетического идеалов, что, по мнению В.В. Зеньковского нашло, в частности, своё выражение в жизни и творчестве Н.В. Гоголя и Ф.М. Достоевского (См. 164-Т.1, ч.1). Таким образом, в иудео-христианской цивилизации функции этических и эстетический социальных ограничений разделились, причём на первое место вышел морализм, а не красота. В настоящее же время широко распространился культ аморализма и эстетического безобразия, усиленно навязываемый СМИ (См. 246). Культура и искусство стали превращаться в инструменты массового разврата (П.А. Сорокин), осуществляющего в массовом порядке функцию «контринициации» по Р. Генону, то есть понижения уровня массового сознания, культуры и способностей. Идеациональную культуру (П.А. Сорокин), господствовавшую в Средние века, сменила чувственная. Центральное место в современном искусстве стал занимать не герой как в античности и средневековье, а извращенец и деградант (См. 373, с.454-455). Те же самые процессы констатируют и более современные авторы (См. 147, 246, 268, 269, 322).

Исходя из представлений Е.В. Головина, одной из главных функций эстетических социальных ограничений в современной цивилизации является задание определённых коллективных шаблонов восприятия прекрасного и безобразного, которые в настоящее время во многом характеризуются прямолинейным рационализмом и плотной материальной устойчивостью не превращающихся форм.

Примеры концептуальных проектов эстетических ограничений можно найти в «Государстве» и «Законах» Платона, «Городе Солнца» Т. Кампанеллы, где все дисгармоничные формы подлежали гармонизации, творцы дисгармонии – наказанию и изгнанию, а люди евгеническому улучшению своей внешности и психофизических свойств. Причём в этих утопиях эстетические социальные ограничения имели тенденцию к растворению в природных стандартах красоты и гармонии, то есть, как это не парадоксально, они как бы исчезали.

Более острый характер эстетические социальные ограничения могут иметь скорее в современном обществе, ориентированном на острые углы и прямые линии, которых нет в природе. В архитектуре такой яркий пример мы можем наблюдать в так называемом «конструктивизме», модном в Европе 1920-х гг. В принципе в истории культур мы можем наблюдать различные системы эстетических социальных ограничений – например запреты на изображение человека и животных в иудейской и исламской культурах, обусловленные различными идеологиями. Константой для оценки красивости/некрасивости того или иного явления культуры или природы можно считать их гармоничность и функциональную целесообразность. Некрасиво то, что функционально дисгармонично и нецелесообразно в соотношении с собственным «телосом». Поэтому можно вести речь о красоте, эстетике безобразного в соответствии с его деструктивной целью. Критерии оценки прекрасного и безобразного задает соответствующая идеология, поэтому эстетические социальные ограничения можно считать мерой красоты, соответствующей концепции и идеологии. Нарушителей эстетических канонов ожидают неизбежные социальные санкции: от преследований и репрессий при тоталитаризме, до замалчивания и «непопулярности» при демократической системе управления.

Онтологическо-гносеологические социальные ограничения посредством объемлющей их идеологии и концепции тесно связаны с этическими, эстетическими и языковыми социальными ограничениями и попытки их разделения, характерные для европейской культуры, свидетельствуют лишь о властно-манипулятивных амбициях разделителей, направленных, в частности, на сокрытие объемлющей их концепции. Пора уже, видимо, отбросить евроцентристский нововременной миф об универсальной уникальности, возникшей в этот период в Европе науки и признать, что разные цивилизации, основанные на различных концепциях могут и даже, видимо, всегда создают и свои собственные науки, основанные на своеобразной онтологии и гносеологии. Когда нацисты говорили об «арийской» и «еврейской» физиках, они ошибались лишь терминологически, но не по сути. Действительно не существует какой-либо физики (химии, биологии) с фатальной неразделимостью связанной с какой-то нацией, но могут существовать и существовали (по крайней мере, в прошлом) аналоги соответствующих наук, основанные на иной концептуальной, онтологическо-гносеологической основе и бывшие поэтому другими. Исходя из представленной здесь концепции, неверно называть такие аналоги астрономии и химии как астрология и алхимия – преднауками или не науками, а скорее их следует называть науками другой не нововременной цивилизации, подразумевая под наукой систему организованного и упорядоченного знания, имеющую свою философию, методологию и т.д. «Судьба так называемых герметических дисциплин любопытна: одни вполне даже расцветают – астрология, некромантия, алхимия… не будем говорить о качестве этого расцвета. Другие совершенно неизвестны – гоэтия, дагонология…»(114, с.266), – писал культуролог Е.В. Головин. Вот эти герметические дисциплины, обычно называемые сейчас ненаучными формами знания, и можно назвать основанными на иной концептуально-методологической основе науками средневековой европейской и античной цивилизаций.

Функциями онтологическо-гносеологических социальных ограничений является соответственно определение того, что вообще «есть» и того, как это существующее можно познать, используя определённые методы. В зависимости от признания того, что «есть» и выбранной методологии оказываются и полученные результаты исследований. Социальные ограничения определяют онтологические и гносеологические границы соответствующих исследований, то есть за их пределами оказывается то, чего нет и то, что нельзя познать. В качестве примера социально ограниченной гносеологии можно привести критику рационализма В.Ф. Эрном.