116701 (Анархизм и его отношение к политической власти), страница 3

Наиболее грандиозным выступлением народных масс, в котором анархисты сыграли видную роль, конечно, стала Парижская коммуна (март–май 1871 г.).

Анархисты (прудонисты) составляли значительную часть Совета коммуны. Важнейшим мероприятием Коммуны в социально-экономической сфере, осуществленным по инициативе прудонистов, был принятый 16 апреля 1871 г. декрет о передаче бездействующих предприятий, брошенных бежавшими из Парижа предпринимателями, в руки рабочих производственных ассоциаций. Этой и другими подобными мерами прудонисты стремились подготовить создание мощного сектора коллективизированных самоуправляющихся предприятий, альтернативных и частнокапиталистическим, и государственным. Декларация «К французскому народу», принятая Парижской коммуной 19 апреля, провозглашала вполне анархические идеи: федерализм, децентрализацию, самоуправление и автономию коммун – в качестве принципов устройства будущей социалистической Франции. Сама Коммуна, по признанию Карла Маркса, уже не была «вполне государством»: ликвидация чиновничьей иерархии, регулярной армии, самоуправление снизу доверху, опирающееся на принцип делегирования, – всё это куда больше походило на прудоновские и бакунинские модели общества, нежели на марксистскую «диктатуру пролетариата». Известно, что, учтя опыт Коммуны, Маркс, по образному выражению Ф.Меринга, снял перед ней шляпу и в работе «Гражданская война во Франции» несколько пересмотрел свою доктрину в прудоновском духе.

Однако полуанархический социально-революционный эксперимент, как известно, длился недолго – 72 дня. Памятником «штурмующим небо» коммунарам осталась песня – «Интернационал», созданная участником тогдашних событий, анархистом Эженом Потье.

История нашей страны наглядно показала утопичность взглядов марксистов на построение социального будущего путем усовершенствования пролетарского государства, также как и справедливость критики Бакуниным некоторых черт коммунистической организации. Сегодня мы на историческом опыте можем подтвердить, что государство в любой его ипостаси, как институт власти, несомненно, является насилием над личностью, а, с другой стороны, может существовать само по себе и для себя, независимо от демократических преобразований в обществе.

Существование же казарменного социализма, который вывев страну на ведущее место в мире, превратил человека труда в безмолвный винтик прогресса, однозначно не может оправдать потерю личной свободы. "Это - не свободное общество и не действительно живое объединение свободных людей, невыносимое принуждение насилием, сплоченное стадо животных, преследующих исключительно материальные цели и ничего не знающих о духовной стороне жизни и доставляемых ею высоких наслаждений".

Анархо-коммунизм П.А. Кропоткина

В отечественной историографии советского периода существовало устойчивое мнение, что начиная "примерно с 90-х годов Кропоткин отходит от активного участия в революционном движении, которое пошло совсем не по тому пути, как это представлялось идеологу анархизма". С.Н. Канев, например, считал, что Петр Алексеевич с первых дней эмиграции, включившись в западноевропейское анархистское движение, "не заметил наступления новой эпохи в международном рабочем движении", а также "не понял и не принял перемены в освободительном движении в России, связанные с деятельностью "Земли и воли" и "Народной воли" и в этом была причина его самоизоляции.

Однако исторические факты неумолимо утверждают обратное: до последних дней своей жизни Кропоткин оставался не только верен своей анархистской концепции, но являлся духовным вождем (если можно применить это слово к антиавторитаристам) российского анархистского движения и по мере физических сил включался в сложные идейные дискуссии.

Возвращение в революционную Россию после длительной эмиграции было продиктовано не столько ностальгическими нотками, сколько желанием активно включиться в российскую общественную жизнь, личным примером подвигнуть революционные массы на достижение высот свободного общества. Отрицание государства и его власти и насилия над личностью, природное право человека на свободу - эти идеи находили свое отражение и в русском сектантстве, и в теориях славянофильства. Протест против бесправия в обществе характерен и для первой волны отечественного революционно-освободительного движения первой половины XIX века.

Все это, вкупе с анархистскими трудами М. Штирнера и П.Ж. Прудона, создало предпосылки для, с одной стороны, развития оригинальных анархистской теории бунта М.А. Бакунина и анархо-коммунистической теории П.А. Кропоткина, а с другой, подчинения второй волны русского революционного движения 60-70-х годов идеям социальной реализации безгосударственности. Анархистские идеи, таким образом, попали в благодатную почву российской пореформенной действительности с характерным ей широким недовольством половинчатостью и непоследовательностью попыток социально-политического переустройства.

Кропоткин, захваченный вихрем революционного движения, прошел путь в своем миросозерцании от восторженного приветствия реформаторства Александра II до полного неприятия царской политики и превращения (после известного народовольческого покушения) в заклятого врага царизма. Потомственный русский князь, воспитанник привилегированного Пажеского корпуса стал мятежником, отрицающим устои государственности, революционером, маститым ученым-путешественником и философом. Такое превращение могло произойти только с весьма незаурядным человеком!

Более, чем 40-летняя, эмиграция была для Кропоткина отнюдь не миросозерцательным бесцельным пребыванием. Это был тяжелый и многогранный труд, отражающий смысл всей его жизни. Именно в эти годы Петр Алексеевич на основе глубокого социального анализа смог творчески развить свою концепцию анархо-коммунизма, первые штрихи которой были намечены им еще в начале 70-х годов в программной записке Большого общества пропаганды, сыгравшей для него такое судьбоносное значение. При этом Кропоткин не был сугубо научным работником, замкнутым своим исследованием в узкий кабинетный мир. Он активно пропагандировал свои взгляды среди самых широких революционных масс. Чтение лекций, выступление на митингах и собраниях, публикации в печати служили ему трибуной для столкновения взглядов и мнений, оттачивания положений теории. Были у него и противники, и последователи, как у любой популяризируемой и популярной идеи.

Ярыми противниками выступали официальные органы власти, организовавшие его преследование и травлю. Ему пришлось познать все "прелести" тюремного заключения. Противниками выступали и социалисты-государственники, ратующие за широкую парламентскую деятельность и народное государство.

Естественно, что социал-демократия, как западноевропейская, так и российская, возникшая из недр "Черного передела", не могла стать сторонницей анархии, методы революционной деятельности которой, по ее мнению, вели к самоустранению от политической жизни общества. Представляется весьма легковесной и конъюнктурной оценка В.И. Лениным значения анархизма в революционном движении: "Анархизм за 35-40 лет? своего существования? не дал ничего кроме общих фраз против эксплуатации". Судьба российского авторитаризма ХХ века выявила изъяны и в марксистской научной теории. Монополия на идеологию, при отсутствии плюрализма идей, ограничивала свободу альтернативных взглядов.

По этой причине советская историография наполнялась единодушным скептицизмом к роли Кропоткина и его идей в судьбах русских революций. Кропоткин же, исходя из исторических фактов, постоянно находился в гуще общественно-политических событий. У него было много сторонников и последователей в международном рабочем движении (это, в частности, Джемс Гильом, Эли и Элизе Реклю, Поль Брусс, Дюмартрэ, Герциг, Жан Грав, Н.В.Чайковский, Э.Малатеста, В.Н.Черкезов).

Он общался со многими известными своими современниками. В этом кругу общения П.Л. Лавров, С.М. Степняк-Кравчинский, Л.Г. Дейч, В.И. Засулич, В.Н. Фигнер, Е.К. Брешко-Брешковская, Л.А. Тихомиров, Луиза Мишель, Эмиль де Лавеле. Согласно списка, составленного самим Кропоткиным, он вел переписку с 249 корреспондентами. Именно к концу прошлого века у Петра Алексеевича окончательно сложилось его анархистское видение социальных процессов и в значительной степени оформилась доктрина анархо-коммунизма.

Библиография его работ периода 90-х и 900-х годов производит впечатление калейдоскопа. Его статьи в газетах "Le Revolte" и "La Revolte" и журналах "Freedom" и "Nineteenth Century" составили такие труды, как "Справедливость и нравственность" (лекция, прочитанная в начале 1888 г. в Манчестере), "Нравственные начала анархизма" (1890 г. Париж11), "Хлеб и воля" (1892 г. Париж), "Современная наука и анархия" (1912 г.12 Лондон), "Поля, фабрики и мастерские" (1898 г. Лондон), "Коммунизм и анархия (Довольство для всех)" (1899 г.), "Анархия: ее философия, ее идеал. Публичная лекция" (1900 г. Женева), "Этика анархизма" (1900 г.), "Взаимная помощь как фактор эволюции" (1902 г.)

Система Кропоткина привлекала внимание современников своей глубоко гуманистической направленностью, попытками синтеза и гармонии мира, стремлением объяснить все явления в области общественной жизни объективными законами природы. Под анархией он понимал " мировоззрение основанное на механическом понимание явлений ", Охватывающее всю природу, включая сюда и жизнь человеческих обществ. В своих построениях новый теоретик российского анархизма значительное место уделил вопросам революции. Он не считал народ готовым к немедленному революционному выступлению и ставил вопрос о создание анархической партии для " тихой подготовительной идейной работы ". Социальную революцию он считал закономерным явлением исторического процесса, " резким скачком вверх ", который должен привести к полному уничтожению все институтов власти и гос. учреждений.

По его мнению, анархо-комунизм можно было вводить сразу после разрушения старых порядков в ходе революции. Кто же совершит эту великую революцию? " Ее могут сделать только сами трудящийся - рабочие и крестьяне и трудовые элементы из интеллигенции", - писал Кропоткин. Он так же отрицал необходимость революционного правительства, не признавал ни какой революционной диктатуры, так как при ней, по его мнению, " революция неизбежно вырождается в произвол и в деспотизм".

Иногда трудно себе представить, какую нечеловеческую активность проявлял этот уже далеко не молодой человек, противоречащий своему высказыванию, что к 40-летнему возрасту потенциал общественной активности снижается. Вынужденная длительная эмиграция естественным образом усилила стремление к покинутой родине. С ней он никогда не обрывал тонкую связующую нить, с жадностью читая сообщения из России от родных и друзей.

С конца 90-х годов началась его переписка с М.И. Гольдсмит, принявшей на себя заботу о переводе и издании на русском языке книг и статей Кропоткина и его сподвижников. Однако, не имея существенных путей в Россию, эти издания (в основном в виде брошюр) распространялись в эмигрантской среде. Именно в этой среде в начале ХХ века зародилось новое поколение анархистов, сгруппировавшееся вокруг своего печатного органа "Хлеб и Воля".

Кропоткин воспринял это de-facto, хотя новообразование несомненно было навеяно его идеями анархо-коммунизма, о чем служило даже само название. Однако взаимоотношения Петра Алексеевича и хлебовольцев (главными представителями которых были Георгий и Лидия Гогелия) налаживались с трудом. Сказывались возрастные различия и связанные с ними различия в представлениях людей разных поколений о сложных общественных процессах.

С одной стороны - решительность, смелость в суждениях и в действиях, граничащие с безрассудством, с другой - осторожность в оценках, основанная на богатом жизненном опыте. Но главное было сделано - на очередном витке революционного подъема анархистские идеи Кропоткина нашли свою аудиторию и практическое воплощение, положив начало возрождению анархистского движения в России.

В России, как и на Западе, в начале ХХ века рост политической активности, возродил интерес к общественным теориям, в том числе и к анархизму. Правдами и неправдами в страну стала просачиваться анархистская литература. Первые анархистские кружки стали возникать на юге России. От первого белостокского кружка в 1903 году анархистское влияние вскоре распространилось на Гродно, Бельск, Волковыск, Орел, Житомир, Одессу, Нежин. Идейную основу этих кружков составляла безгосударственная доктрина Кропоткина.

К своему патриарху новые анархисты относились с почтением и благоговением, не упуская тем не менее возможности по-своему трактовать и применять в практике политической борьбы тактические приемы анархистских экспроприаций. Кропоткин же иначе, чем его последователи, относился к революционному терроризму.

"Анархисту звать людей на террор непозволительно, разве он не находится на месте и не ведет свою пропаганду личным примером? - писал он в январе 1904 года М.И. Гольдсмит. - Возводить террор чуть ли не в систему вообще, по-моему, ошибочно?".

Отношение Петра Алексеевича к насилию просматривается в трех аспектах:

• по отношению к заговорщической террористической деятельности революционеров;

• по отношению к внутренней и внешней политике государства;

• по отношению к будущему социальному мироустройству.

При всем сочувствии смельчакам, которые ценою собственной жизни пытаются вызвать социальные изменения, Кропоткин считал, что революционная борьба "должна быть направлена главным образом на экономические, а не на политические формы"

С этой точки зрения его больше "интересует не столько непосредственное влияние террактов на политику правительства, сколько их воздействие на народные массы"

Ведь простая смена убитого правителя на другого не приносит чаще всего коренных перемен, оставляя весь государственный строй нетронутым. Лишь репрессивный аппарат начинает свою вешательную политику. Поэтому терракты можно рассматривать исключительно как дополнение к широкой агитационно-пропагандистской работе среди масс.

Заговорщическая деятельность народовольцев, не опирающаяся на народное революционное движение, по мнению Кропоткина, была обречена на провал: "Никакая серьезная политическая революция невозможна, если она в то же время не имеет характера социально-экономической революции"

Лично для себя Кропоткин не видел перспектив террористической деятельности, поскольку считал, что убийство царя не может дать "серьезные прямые результаты, хотя бы только в смысле политическойсвободы"