71085 (Талашкино - родина нового русского стиля), страница 2

Художник стремился к техническому и композиционному разнообразию. Работая с деревом, А.П. Зиновьев отказался от росписи, лишь изредка применяя тонирование. Он старался, как можно ярче выявить фактуру дерева, естественную красоту материала. Дополнительно применялось выжигание, использовались ткани, металл, монеты, камешки, раковины.

В разработке мебели А.П. Зиновьев стремится к конструктивному решению; исчезает громоздкость и перегруженность декором, как это было у С.В. Малютина. Зиновьевская мебель более удобна. О некоторых изделиях художника критик С.К. Маковский писал, что они “обнаруживают новое понимание художественно-промышленного творчества... форма их – не подражание слепо крестьянскому кустарничеству; они уже в значительной степени современные... ” [4, с.55].

В отличие от М.К. Тенишевой и С.В. Малютина, предпочитавших скульптурные приемы в керамике, А.П. Зиновьев свои произведения не лепит, а конструирует.

Рядом с Зиновьевым в Талашкине работал его друг – художник Бекетов. В Строгановском училище он специализировался по ткачеству и в Талашкине продолжил поиски новых красителей для домотканых тканей. Ценны его начинания в вышивальной мастерской.

“В Талашкине работало более 2000 крестьянок-вышивальщиц из 50 деревень округи. Всю работу они выполняли на дому, готовую продукцию сдавали в Талашкино, там же получали холст и нитки для новых работ. В вышивках на салфетках, полотенцах, дорожках использовались народные мотивы. Основная техника талашкинской народной вышивки – древняя “строчка”. Своеобразны талашкинские салфетки, которые делались из одного куска ткани или сшивались из пяти-девяти более мелких кусков. Соединялись куски своеобразными способами “в пищик” и “зубеней”. В первом случае создавалось ощущение единого полотнища, во втором, наоборот, между кусками оставлялось небольшое пространство в виде сквозной ветвистой полоски. Наиболее характерной для талашкинской вышивки была “строчка” в сочетании с “настебкой”, которой вышивались мелкие узоры. Самым богатым и красивым узором в такой технике был мотив “Москва” [7, с.6].

В талашкинских мастерских холст и нитки окрашивались в сложные тона. Это было отступлением от местных традиций, однако, основа вышивки не нарушалась, в ней сохранялись техника исполнения и народные орнаменты. Смоленские вышивальщицы, работавшие для талашкинской мастерской, отличались тонким вкусом в подборе узора и цвета (фото 11, 12).

Талашкинские вышивки выполнялись и по рисункам художников. В них повторялись те мотивы, которые использовались для оформления резных деревянных изделий. Так в оформлении ширмы по рисунку А.П. Зиновьева сочетаются стилизованные мотивы с местной традиционной “строчкой” (фото 13).

Изделия талашкинских мастерских пользовались большим спросом. “Кустарно-промышленное дело, организованное княгиней М.К. Тенишевой в ее смоленском имении Талашкино, было поставлено гораздо шире абрамцевского, с большой затратой средств, с большим личным участием в деле. Продукция талашкинских мастерских благодаря этому очень скоро проникла на внешний рынок”, – писали историки. Талашкинские начинания также привлекали внимание многих художников.

“Вообще наши вещи не вызывали восторга, а только немое удивление, которое мы не знали чему приписывать: признанию или отрицанию подобного производства, сочувствию или порицанию. Но через несколько лет публика вошла во вкус, и мне пришлось видеть во многих домах мебель и убранство, скопированные с тех вещей, которые сначала вызывали только немое остолбенение. В то же время талашкинское производство привлекло к себе внимание художественной критики. Снимки с наших изделий были помещены в “Мире искусства” и в иностранных художественных журналах” [6, с.159].

Интересный эксперимент талашкинцев в разработке “нового русского стиля” в прикладном искусстве вызвал интерес журналистов и критиков. В 1901 году талашкинские изделия были показаны на выставке журнала “Мир искусства” и удостоены золотой медали. Выставлялись они в Париже, Лондоне, Праге.

Талашкино было столь многообразно в своих художественных проявлениях, что всем, кто сюда приезжал, находилось занятие по душе. Привлекали художников прекрасные условия работы, материальная помощь со стороны М.К. Тенишевой, природа Смоленщины.

Начало века в русском искусстве было отмечено повышенным интересом к проблеме творческой индивидуальности. Стремления М.К. Тенишевой как раз и были направлены на то, чтобы отыскать и поддержать яркую художественную натуру. Здесь подолгу работал акварелист Н.А. Гоголинский, часто наезжал и писал свои излюбленные охотничьи сцены П.П. Соколов. Талантливый акварелист Альберт Бенуа, совершивший в свое время длительные путешествия по России на средства М.К. Тенишевой, также бывал в Талашкине.

Несколько полотен написал в Талашкине К.А. Коровин, среди них портрет М.К. Тенишевой (фото 2). Хотя работа осталась незаконченной, ее художественные достоинства очевидны. Тогда же, в 1898 – 1899 годах, в Талашкине К.А. Коровин расписал несколько балалаек.

В 1899 году в Талашкине отдыхал историк искусства А.В. Прахов (1846 – 1916). Он занимался исследованием древних памятников архитектуры Смоленска, помогал М.К. Тенишевой в комплектовании ее музея народного искусства. Его дочь, художница-прикладница Елена Андриановна, по просьбе М.К. Тенишевой выполнила по эскизам В.М. Васнецова, написанным для Владимирского собора в Киеве, вышивки-панно “Архангел Гавриил” и “Архангел Михаил” (фото 14).

Значительной страницей в жизни Талашкина был приезд сюда летом 1899 года художника Михаила Александровича Врубеля. М.К. Тенишева была давно знакома с М.А. Врубелем, ценила и всячески поддерживала его талант, встречалась с ним в Петербурге и Москве, покупала его картины.

В 1898 году в Москве М.А. Врубель загорелся идеей М.К. Тенишевой создать оркестр расписных балалаек и показать их на Всемирной выставке в Париже. Вскоре он выслал в Талашкино готовые балалайки “Добрыня и Змей Горыныч”, “Касатка” и “Повыше дерева стоячего, пониже облака ходячего” (фото 15, 16).

Росписи балалаек поражали сложностью композиций изобретательностью, изысканной цветовой гаммой. Вот русский воин с копьем и булавой летит на коне навстречу грозному врагу; на другой балалайке богатырь поражает мечом дракона. Приехав в Талашкино, М.А. Врубель продолжает сказочные росписи балалаек.

“С Врубелем мы были большими приятелями,– писала М.К. Тенишева в воспоминаниях,– это был образованный, умный, симпатичный, гениального творчества человек, которого, к стыду наших современников, не поняли и не оценили. Такие таланты рождаются раз в сто лет и ими, гордится потомство. Сидя со мной, он, бывало, рисовал и часами мечтал вслух, давая волю своей богатой, пышной фантазии. Малейший его эскиз кричал о его огромном даровании. В это время я была занята раскраской акварелью по дереву небольшой рамки, и этот способ его заинтересовал. Шутя, он набросал на рамках и деках несколько рисунков, удивительно богатых по колориту и фантазии, оставив мне их потом на память о своем пребывании в Талашкине” [5, с.165–166].

На выставке в Париже врубелевские балалайки имели успех, их просили продать, но М.К. Тенишева вернула их в Талашкино вместе с балалайками А.Я. Головина, С.В. Малютина, К.А. Коровина.

В 1903 году в Талашкино впервые приезжает известный русский художник Николай Константинович Рерих. С этого момента он становится здесь частым гостем и ревностным защитником всех его художественных начинаний.

В Смоленске им было написано несколько картин. Часто бродил Рерих вдоль крепостной стены, по извилистым холмам. Перед художником открывалась широкая панорама, он делал наброски, зарисовывая зубчатые очертания башен. Затем спускался в овраги и писал башни оттуда. В этих архитектурных этюдах Н.К. Рериха – “Сторожевая башня”, “Общий вид стен кремлевских”, “Смоленская башня”, “Крыльцо Вознесенского монастыря” и других – своеобразный подход к изображению старины. Живопись художника лаконична, в ней чувствуется глубокое проникновение в историю. Это было уже второе посещение художником этих древних русских земель. Смоленщина привлекала Н.К. Рериха героическим прошлым, неповторимо красивой природой. “Холмы смоленские, белые березы, золотые кувшинки, белые лотосы, подобные чашам жизни Индии, напоминали нам о вечном пастухе Леле и Купаве, или, как бы сказал Индус, о Кришне и Гопи”,– напишет позже Н.К. Рерих о своих талашкинских впечатлениях [9, с.71].

Талашкинский музей с великолепными образцами древнего искусства дал Н.К. Рериху богатую пищу для размышлений и фантазий. Сам он немало потрудился здесь. Рериховская мебель, керамика, исполненные в талашкинских мастерских, отличаются простотой форм, удобством, логической завершенностью. Работая в Талашкине, Рерих, по меткому замечанию критика Г.И. Гидони, как бы старался “... помочь жизни, как наследнице прошлого, как матери будущего, показать черты своей индивидуальной красоты... ” [10].

В Талашкине художник планировал оформить комнату, он разработал для нее декоративные фризы и гарнитур мебели. В решении интерьера соединились как бы два момента: образность и конструктивизм. Образность придала каждому изделию свою неповторимость. Конструктивизм проявился в том, что художник учел функциональную сторону каждой вещи, продумал ее решение.

Северные мотивы керамических фризов (обрядовый танец с медвежьими шкурами, охота на моржей, стадо оленей) определили общий настрой всего оформления комнаты, единство стиля: суровую сдержанность, скупость цвета, обобщенность линий, четкость силуэта.

В 1905 году Рерих пишет воспоминания о Талашкине. “ В Талашкине неожиданно переплелись широкая хозяйственность с произволом художества: усадебный дом - с узорчатыми теремками; старописный устав - с последними речами Запада. Многое непримиримо. И в непримиримости этой особый пульс, который выявляет нашу многогранную странную жизнь.

Этот пульс во всех силах Талашкина…

У священного очага, вдали от городской заразы, вновь творит народ обдуманные предметы, без рабского угодства, без фабричного клейма, творит любовно и досужно. Снова вспоминаются заветы дедов и красота и прочность старинной работы…

Сам Микула достаёт из земли красоту жизни.

Запечатлеется красота в укладе деревни и передастся многим поколениям. Опять все мелочи делания может покрыть сознание чистого и хорошего. Опять может открыться многое за всякою тяготою.

Ведь это нам нужно. От большой жизни искусства, от новейших и сильных кружков до захолустья деревни - везде нужна почва желанья и стремленья. А препятствий без числа. Мечты о ясном подходе к явлениям жизни, рождённые тайнами природы, - бессознательно, как природа, красивы и бездонно велики смыслом красоты. Чтобы увидеть, надо омыть глаза чистым искусством, без учений, без границ и условного.

Увидевший не вернётся более к обыденному” [4].

А двумя годами раньше в письме к М.К. Тенишевой от 25 сентября 1903 года он признался: “... За всю мою поездку я привез много материалов, видел много лучших мест России, и все же впечатление Талашкина остается самым краеугольным. Среди нашего художественного сумбура и омута важно сознавать, что и у нас есть высокая почва, где люди живут действительно чистым искусством” [11, С.106–117].

В своих последующих статьях Рерих отмечает: “Последнее время и у нас есть попытки пробить свежие родники. И все поновители нашей жизни достойны чести. Уже несколько лет наблюдаю такой родник. Это не сухая подделка под старину. Как и должно быть в живом деле, в нём нет подневольных путей. Почтена старина лучшим вниманием: в ней найдена живая сила – сила красоты, идущей к новизне, и основу которой соткали для кристаллов векового орнамента все царства природы: звери, птицы, камни, цветы… Сколько очаровательных красок, сколько новых, неиссякаемых линий! Украшателю жизни не материала искать: искать чистоту мысли, непосредственность взгляда и проникновение в благородство старых форм. И далеко не должно быть вдохновлённое примером старины от разврата стиля, по близорукости нашей часто называемого "новым". В роднике - о нём думаю - работают друзья искусства, полные лучшими мыслями. Приходили к нему и достойнейшие наши художники. И Врубель, тончайший мастер, приходил к нему; и Малютин, и другие, интересные. Близки ему работы художниц Поленовой и Якунчиковой. Создаёт родник и новые силы; им крепнет талантливая молодёжь” [4].

Самобытное творчество народа нашло поддержку в Талашкине не только в организации мастерских. Здесь М.К. Тенишева собрала историко-этнографический музей “Русская старина”, в котором было широко представлено прикладное искусство.

Музей был открыт в 1905 году в Смоленске. Здание музея выстроили по проекту художника С.В. Малютина. В 1907 году шесть тысяч экспонатов музея были выставлены в Лувре. Это была первая выставка русского народного искусства за границей.

После революции музей “Русская старина” постигла участь многих художественных собраний. Коллекции перегруппировывались, их "выживали" из собственного помещения, и, наконец, они оказались в чужих, совершенно не приспособленных для хранения. И, само собой, сделались недоступными для людей. Не все коллекции сохранились до наших дней, многое погибло в Великую Отечественную войну.

“Все, что было построено в Талашкине, постепенно ветшало, растаскивалось местными жителями и, в конце концов, сошло на нет, – пишет Людмила Третьякова в журнале “Вокруг света”. – В церкви Святого Духа, построенной Тенишевой и расписанной Н.К. Рерихом, хранили картофель. Гробница В.Н. Тенишева была разорена, а его прах выброшен. Имя же княгини, не желая прослыть "неблагонадежными", старались не упоминать.

Надо было пройти многим десятилетиям, чтобы на Смоленщине поняли: она теряет свой шанс быть интересной соотечественникам и миру не только историей, но и сокровищами культуры. Не местное чиновничество, а рядовые музейные сотрудники берегли то, что осталось, спасали, как могли, казалось, уже никому не нужные картины и рукописные псалтыри, страдавшие от сырости. У кого-то оставались старые планы, чертежи, фотографии. Берегли, как принято в России, "на всякий случай". И он настал, этот случай, когда в Талашкине застучали топоры. Снова поднялось бывшее школьное здание, теперь отведенное под музей, в котором со старых фотографий спокойно и чуть печально смотрит на "племя младое, незнакомое" смоленская княгиня.