70852 (Речь и самораскрытие), страница 3

Рассказывают , будто в самом начале перестройки приснился Михаилу Сергеевичу Горбачёву вождь всех времён и народов товарищ И.В. Сталин и предложил свой план интенсификации политической и экономической жизни страны :

- Первое: расстрелять всех противников перестройки как врагов народа. Второе : расстрелять делегатов Первого съезда народных депутатов. Третье: выкрасить Кремль в зелёный цвет.

- Почему в зелёный? – удивился Горбачёв.

- Как я понимаю, у нас возникли разногласия только по третьему пункту программы…

Приём «боковой тактики » удачно сочетается с уловкой «заронить идею » и используется при выраженном неравенстве партнёров (например, один из них профессионально сильнее либо пребывает в убеждении, что яйца курицу не учат). Тогда единственным способом донести идею до партнёра является невинная хитрость преподнесения информации, своеобразная ни к чему не обязывающая болтовня, а на самом деле – сообщение с подтекстом.

Когда ситуация складывается, мягко выражаясь, не в вашу пользу, а нужный сильный аргумент, как на зло, не отыскать, прибегают к такой уловке, как оттягивание возражения и другой реакции. Отсрочить ответ, который требует партнёр, можно:

- ставя дополнительные уточняющие вопросы якобы для уяснения частных позиций, пополнения информации;

- начав своё сообщение «издалека », с чего-то, имеющее отдалённое отношение к обсуждаемому вопросу;

- с помощью создания искусственной паузы.

Виртуозы переговоров тем и отличаются от остальных, что в напряжённой обстановке способны во имя заполнения паузы произносить блестящие, гладко отшлифованные речи… ни о чём.

К уловке оттягивания возражения прибегают не уверенные в своей правоте, теряющиеся в присутствии высокого начальства и в атмосфере серьёзных переговоров люди. Приём также даёт временную передышку утомившимся, растерявшимся из-за психической напряжённости деловой беседы, сомневающимся не выдать своего отчаянного состояния невербальными сигналами: не суетиться, не жестикулировать сверх меры, не ускорять речь, не изменять тональность высказывания и т. п.

Вернёмся к рассмотрению корректных приёмов убеждения партнёра. Если путём достижения компромисса договориться не удаётся, можно обратиться к другим приёмам и уловкам.

Ссылка на удачные доводы партнёров – предоставление им инициативы.

Приём вписывается в известные тактические рекомендации «не доказывай лишнего», «переложи на другого бремя доказательств». Вполне лояльный приём, если учесть, как мало среди нас желающих принять ответственное решение, особенно в критической ситуации.

В менее масштабных межличностных столкновениям применение приёма выглядит примерно так:

- Подсудимый, почему вы отказываетесь от последнего слова?

- Думаю, это лишнее, господин судья. Всё, что нужно было сказать, изложил мой адвокат, а всё, чего говорить не стоило, сказал прокурор.

Упреждающая аргументация – перехват инициативы.

В данном случае речь идёт не о самостоятельном тактическом приёме, а о лояльной уловке. Аргумент заменяется неким «вопросом на засыпку », отвечая на который оппонент с опозданием обнаруживает несостоятельность своих контрдоводов (ещё до того, как намеревается пустить их в ход).

Пришёл к Фёдору его приятель, он же – давний должник. Помялся на пороге и начал:

- Старик, я к тебе с просьбой…

Фёдор, не будь дураком, сообразил, что за сим последует просьба дать ещё денег, и пустился на хитрость:

- Вася, у меня к тебе такое предложение: что бы ты ни просил, я всё исполню, но у меня встречная просьба – сперва ты исполни мою, а потом я твою. Идёт?

- Да друг сердечный. Ради тебя я на всё готов, - опрометчиво согласился Василий.

- Тогда слушай. Я тебя умоляю: не проси больше у меня в долг…

Коммуникативные качества речи

Понимание норм литературного языка не имеет пока желаемого и нужного единообразия. И это ка­сается не только вопроса о том, что такое норма, но и вопроса о том, все ли структурные уровни языка имеют норму, а если да, то чем эта норма специфична на каждом уровне.

В частности, совсем неясно, имеет ли норму лекси­ческий и лексико-семантический уровень литератур­ного языка. Одни авторы такую норму предполагают и говорят о ней, другие — предпочитают о ней про­молчать. Есть и такие, кто в ее существовании сомне­вается. К числу сомневающихся должен отнести себя и автор этой книги.

Но если так, норма воспринимается и применяется в результате действия речевого автоматизма; если норма усвоена, нет колебаний в выборе языкового ва­рианта — есть «правильно» и «неправильно», «так го­ворят» и «так не говорят». Все это хорошо применимо к произнесению фонем и их вариантов, к месту ударе­ния в слове, к образованию форм слова и самих слов, к построению предложений и к типам интонирования. Однако все это не применимо или применимо с ка­кими-то сложными оговорками и сомнениями к упо­треблению в речи слов и их значений.

Выбор слова и его значения для введения в речь регулируется скорее не нормой, а целесообразностью. Об этом, между прочим, убедительно говорит автор­ское редактирование текста. Пушкин и Л. Толстой, Чехов и Маяковский в большинстве случаев заменяли одно слово другим, а другое — третьим и четвертым не потому, что первое слово было неправильно: оно было неточно или неуместно, не вступая в противоре­чие с указаниями толковых словарей и грамматически­ми предписаниями. В использовании лексики и лекси­ческой семантики речевой автоматизм не срабатывает или оказывается недостаточным. Требуется соотнести речь и с языком, и с сознанием, и с действитель­ностью, и с условиями общения для того, чтобы найти единственно нужное размещение единственно нужных слов (по убеждению Л. Толстого).

Было бы очень просто читать студентам доступные и понятные лекции, вести действенную пропаганду, создавать образцовые художественные тексты, если бы выбором и применением слов и их значений управляла норма. Но она всем этим не управляет. И поэтому остается неясным, что называют лексической нормой ее защитники.

Требует обновленного осмысления старое раз­личение выразительных и изобразительных средств языка (или речи?). По смыслу терминов получается, что одни — «выражают», другие — «изображают»; одни как будто соотнесены с сознанием, другие — с миром ве­щей. Антитезы, повторы, анафоры — выражают, эпи­теты, метафоры, метонимии — изображают.

Но ведь в речи функции выражения и функции изображения очень часто объединяются, сливаются и их носителями оказываются одни и те же средства языка. «Ты как отзвук забытого гимна в моей черной и дикой судьбе» (А. Блок) — какие слова и их сочета­ния «выражают», а какие «изображают»?

Деление средств языка на изобразительные и выра­зительные воспринимается в наше время как очень традиционное и едва ли оправдываемое фактами. И вместе с тем это деление хочется как-то принять и сохранить — может быть, с большими теоретиче­скими поправками.

Напрашивается, например, попытка «изобразитель­ность» отдать лексике и семантике, а «вырази­тельность» — синтаксису. Но ведь и слова не только «изображают», но и «выражают»; коммуникативное качество выразительности создается своеобразием ор­ганизации в речи средств языка, включая и лексику, и ее семантику.

Может быть, следует принять термин «изобрази­тельно-выразительные средства языка», уже известный современной науке? Этот термин не требует обяза­тельного разграничения «изобразительности» и «выра­зительности» и позволяет строить типологию изобра­зительно-выразительных средств уже на прочной базе языковой структуры (лексические изобразительно-вы­разительные средства, словообразовательные, морфо­логические, синтаксические, интонационные, фонемно-акцентологические). При этом не упускалась бы возможность замечать изменение «силы» выразитель­ности (или изобразительности) при переходе от одного структурно-языкового типа изобразительно-вырази­тельных средств языка к другому. Таким образом, удалось бы сохранить традиционную идею изобрази­тельности лексики и выразительности синтаксиса, при­дав ей более гибкое и более верное осмысление и применение-

Как же изобразительно-выразительные средства языка используются речью для формирования и функ­ционирования ее коммуникативного качества — вырази­тельности? Может ли быть выразительной речь, если в ней нет изобразительно-выразительных средств язы­ка? Если принять во внимание то, что изобразительно-выразительные средства применяются, как правило, и, прежде всего в речи художественной, поставленный ранее вопрос можно переформулировать: может ли быть выразительной нехудожественная речь (публици­стическая, научная, деловая)?

Но на этот вопрос ответ подсказывается нашим ре­чевым опытом: да, и публицистическая, и научная, и даже деловая речь может быть в той или иной сте­пени выразительной. Какими средствами языка и какой их организацией в структуре речи это дости­гается?

3. Уже упоминалось о том, что одно и то же коммуникативное качество речи может обо­сновываться двумя или даже тремя отношениями язы­ковой структуры речи к неречевым структурам.

Так, точность речи зависит не только от соотноше­ния речь — мышление, но и от соотношения речь — действительность. Чистота речи регулируется не толь­ко соотношением речь — язык, но и соотношением речь — сознание (его нравственные аспекты).

Это ставит перед учением о культуре речи вопрос, о типах или вариантах того или иного коммуникатив­ного качества, обусловленных раздельностью или со­вместностью влияний, оказываемых на него отноше­ниями речевой структуры к неречевым. Точность речи может быть предметной, понятийной, образной и сме­шанной. Логичность может быть предметной, поня­тийной, образной и смешанной. Чистота может быть структурной, понятийной и смешанной. Выразитель­ность может быть структурной, образно-эмоциональ­ной, понятийной и смешанной и т. д.

Понятно, что описание этих типов или вариантов коммуникативных качеств могло бы помочь более строгому пониманию возможностей практического влияния науки и преподавания на уровень речевой культуры, могло бы помочь выработке соответствую­щих рекомендаций.

4. В коммуникативном акте участвуют два созна­ния — сознание автора речи и сознание адресата. В идеале коммуникативный акт должен опираться на адекватную работу этих двух сознаний, и это должно быть обеспечено качеством речи.

Вдумаемся в своеобразие и сложность этой задачи. Как правило, автор речи выражает какую-то уже из­вестную его сознанию, переработанную и освоенную этим сознанием информацию. Адресат должен, вос­приняв речь, выработать такую же информацию, обратившись, прежде всего к ее источнику, т. е. каким-то явлениям, фактам, сторонам действительной жизни. Но для того, чтобы информация, выраженная и инфор­мация «воспринятая» (а точнее, выработанная созна­нием адресата под воздействием речи) оказались адек­ватными, необходимо: а) чтобы источник информации был у автора речи и адресата один и тот же; б) чтобы оба сознания эту информацию, идущую из одного и того же источника, одинаково ограничили в самом источнике; в) чтобы оба сознания эту информацию одинаково осмыслили и выработали к ней одинаковое отношение, одинаково ее оценили; г) чтобы оба созна­ния одинаково относились к языку, его знакам и их значениям. Можно предположить, что все эти условия не будут соблюдены почти никогда, поэтому информа­ция, выраженная речью, и информация, выработанная сознанием адресата под воздействием речи, будет так или иначе различаться, ее адекватность не будет обеспечена.

Естественно, возникают вопросы, затрагивающие проблематику культуры речи. Один из них: в какой мере расхождения информации в сознании автора речи и ее адресата будут зависеть от ее структуры, а в ка­кой — от иных, неязыковых условий (знания человека, его опыт, возраст, уровень развития, темперамент и т. д.). Как преодолеть с помощью самой речи опас­ность неполного понимания автора речи ее адресатом, если это неполное понимание вызвано неязыковыми условиями? Например, как преподаватель, знающий в своей области неизмеримо больше, чем студент — его слушатель, может максимально уменьшить опас­ность неполного или неверного понимания путем соответствующей корректировки речи?

Можно думать, что обсуждаемая здесь проблема «двух сознаний», участвующих в акте коммуникации, очень важна не столько для теории культуры речи и описания ее коммуникативных качеств, сколько для самой практики речевого общения. Ведь все области деятельности, где язык применяется в качестве про­фессионального оружия (художественная литература, наука, преподавание, пропаганда, публицистика и т. д.), заинтересованы в том, чтобы посредством речи сво­дить к минимуму различия в информации, зависящие от несовпадения работ двух сознаний.

5. Поставленные вопросы, связанные с двумя со­знаниями, участвующими в акте коммуникации, свое­образно возникают и тогда, когда мы начинаем осмысливать действенность речи. Не получается ли не­редко так, что речь действенна по мнению автора и мало действенна — по мнению читателя или слуша­теля (пусть ни тот, ни другой не использует термин «действенность»)? Автор речи, если он не имеет спе­циальных знаний о свойствах языка и возможностях речи, не может оценить степень ее действенности; адресат это может сделать хотя бы потому, что понял то, что услышал или прочитал, либо не понял, захотел что-то изменить в своем поведении или не захотел и т. д,

Действенность речи усиливается или ослабляется не только в зависимости от того, какие средства языка и как были применены, но и в зависимости от того, для выражения какой информации они были использо­ваны — достаточен ли был в этой информации тот ее слой, который создавался не воздействием объектив­ного мира, а реагированием на это воздействие, его эмоциональным и эстетическим восприятием и оцен­кой — в сознании автора.