73972-1 (Имперское пространство России в региональном измерении: дальневосточный вариант), страница 4

По окончанию Крымской войны и смещения главного правительственного внимания на Амур, из Петропавловска в Николаевск были переведены все гражданские и военные учреждения. Очередная ликвидация Камчатской области39 сопровождалась учреждением 31 октября 1856 г. Приморской области во главе с военным губернатором. Очевидно, Муравьев руководствовался желанием насадить на главные административные посты в крае своих приближенных, рассчитывая на дружный тандем будущих преемников М.С. Корсакова и П.В. Казакевича, которые соответственно и заняли посты военных губернаторов Забайкальской и Приморской областей.40 Планировал он создание и Амурской казачьей линии, которая бы находилась под общим руководством забайкальского военного губернатора, сосредоточив, таким образом, в его руках все сухопутные силы в крае. Однако уже в 1858 г. он отказывается от этой идеи, понимая, что без надежных и постоянных путей сообщения руководство всей линией из одного центра будет невозможно. Это приводит его к мысли часть казачьих войск на востоке выделить в особую Уссурийскую казачью линию.

Следующий шаг в административно-территориальном переустройстве Дальнего Востока был сделан в 1858 г., когда Муравьев выступил с инициативой образования новой области — Амурской («вверх по Амуру, от устья реки Уссури до Забайкальской области») на базе Амурской пограничной линии. Особенно подчеркивалась необходимость появления здесь военного губернатора «для сношений с приграничивающими манджурскими властями и для командования военною силою, границы наши по Амуру охраняющею»41. Настаивал Муравьев и на возможно более простом управлении новой областью, предлагая дать губернатору максимум власти и самостоятельности. 8 декабря 1858 г. были расширены пределы Приморской области (за счет передачи в ее состав Охотского и Удского округов) и образована новая Амурская область с центром в г. Благовещенске. В рапорте Муравьева председателю Амурского комитета вел. кн. Константину Николаевичу о создании Амурской области особо подчеркивалось: «Айгуньский договор, утвердив за нами Приамурский край, положил начало новой деятельности правительства — административного устройства сего обширного края и заселения его»42.

Однако Муравьев не намеревался останавливаться на этом. Понимая, что один человек из необеспеченного удобными коммуникациями центра не в состоянии управлять всей Восточной Сибирью и Дальним Востоком, он предложил (22 февраля 1860 г.) новую схему административнотерриториального устройства региона. Предусматривалось придать особый статус Приморской области, наделив ее губернатора генералгубернаторскими правами и предоставив ему командование портами, флотилией и всеми сухопутными войсками, а также право дипломатических сношений с Японией. К такому решению Н.Н. Муравьева-Амурского привела еще одна причина, которая не была прямо указана. Ему хотелось, отойдя от непосредственного управления краем, оставить своим преемникам, М.С. Корсакову и П.В. Казакевичу, широкие полномочия, проектируя первого на пост восточно-сибирского генерал-губернатора, а второго — приморского военного губернатора с генерал-губернаторскими правами. За собой Н.Н. Муравьев-Амурский на первое время планировал сохранить патронаж за ними, не занимая определенного поста в Сибири.

В процессе обсуждения проекта 1860 года было высказано несколько новых идей об административно-территориальном устройстве Азиатской России, которые в следующие два десятилетия будут активно обсуждаться в правительственных кругах. Прежде всего это касалось необходимости создания на Дальнем Востоке «большой административной группы», в которую бы вошли Приморская, Амурская и Забайкальская области. Однако на единстве управления Восточной Сибирью и Дальним Востоком тогда настояло большинство министров, аргументируя свой протест прежде всего продовольственной зависимостью Приморской области от восточно-сибирских губерний. Министров настораживало и разделение охраны китайской границы, не устраивал и вариант общего руководства, который намеревался сохранить за собой Муравьев-Амурский, находясь в Петербурге. Это могло дать ему несомненно важное положение и фактически придало бы статус министра восточных колоний. Очевидно, многим был памятен опыт управления Сибирью из Петербурга в начале XIX в. И.Б. Пестелем, который, пользуясь поддержкой Александра 1 и А.А. Аракчеева, по сути отстранил министерства от сибирских дел43.

Но была еще одна, на мой взгляд, главная причина неудачи последнего муравьевского проекта. Интерес к Сибири, в том числе и к ее дальневосточной окраине, постепенно снижался, правительственное внимание переключилось на Среднюю Азию. Пристальное внимание к Дальнему Востоку продолжали уделять только моряки, готовые вступить в соревнование со своими коллегами из других европейских стран за обладание выгодными морскими портами и коммуникациями. Именно с выходом к Тихому океану они связывали возможность «развить у нас в России морскую предприимчивость»44. Еще Г.И. Невельской писал, что сама природа нам указывает этот путь45. Для успешного развития российского флота необходимо было иметь незамерзающий порт, обеспечивающий постоянный выход в океан. Пока Муравьев-Амурский спорил с Казакевичем по поводу Новгородской гавани или Владивостока, контр-адмирал И.Ф. Лихачев, возглавивший тихоокеанскую эскадру, уже мечтал о размещении русской военно-морской базы на острове Цусима, доказавая, что только на Дальнем Востоке мы сможем переломить историческую традицию предубежденности к развитию российского флота, который в Европе не имеет непосредственного выхода в океан46. Несмотря на то, что эту идею поддерживал вел. кн. Константин Николаевич, цусимский проект натолкнулся на противодействие МИДа, опасавшегося осложнений отношений с Англией. Цусимский инцидент ясно показал слабость России на Дальнем Востоке и на несколько десятилетий охладил пыл военно-морского ведомства в расширении экспансии на юг. Утрата интереса к Тихоокеанскому побережью была связана также с продажей в 1867 г. американских владений и общим упадком российского флота. В высших петербургских сферах превалировало сдержанное мнение о дальневосточном потенциале, которое ясно отразил в своих мемуарах военный министр Д.А. Милютин: «Эта отдаленнейшая из всех окраин России, пустынная, непроизводительная, лишенная путей сообщения, была похожа на оторванную колонию, мало полезную для метрополии. Изредка посещал эту страну иркутский генерал-губернатор, но эти дорогостоящие поездки приносили мало пользы. Редкое, разбросанное население едва было в состоянии прокормить себя, войскам же и морским командам Приамурской области даже продовольствие посылалось из Петербурга кругосветным путем и обходилось непомерно дорого. Гражданская администрация не имела средств к оживлению края»47.

Хотя в начале 1860-х гг. идея создания нового генералгубернаторства на Дальнем Востоке России не получила поддержки в правительственных кругах, это не означало, что она полностью исчезла из поля зрения государственных деятелей того времени. Тому свидетельством оживленная дискуссия 1860-х — первой половины 1880-х гг. по поводу реорганизации административно-территориального устройства российского Дальнего Востока. Политический смысл затянувшихся четвертьвековых внутриправительственных дебатов вокруг административного обособления Дальнего Востока в Приамурское генерал-губернаторство заключался в неясности понимания стратегического и геополитического значения дальневосточного региона в имперской политике, ведомственных противоречий в формулировке приоритетов развития региона. Особую позицию занимала высшая местная администрация, стремившаяся отстоять свои территориальные интересы, но вместе с тем выдвигая претензии на собственную трактовку имперских задач в регионе. Создание в 1884 г. Приамурского генералгубернаторства открывало возможности для выхода за рамки централизации управления и установления некоторой административно-правовой автономии. Более осведомленная в нуждах региона местная высшая власть могла бы подойти к вопросам управления комплексно (чего требовал первый приамурский генерал-губернатор Н.А. Корф, предлагая в 1887 г. принять десятилетний план развития региона), преодолеть ведомственную разобщенность путем координации на региональном уровне деятельности отраслевых и территориальных учреждений.

Процесс имперского расширения и сопровождавшего его административного переустройства дальневосточного региона в XIX в. не завершился — в 1903 г. было создано Дальневосточное наместничество с центром в Порт-Артуре. И только неудлная русско-японская война остановила внешнюю экспансию и заставила правительство внимательнее отнестись к внутренней региональной организации власти.

Поиск оптимального управленческого центра региона только начался при Муравьеве-Амурском и Николаевск-на-Амуре через 16 лет, как выразился К.К. Куртеев, был «брошен» ради Владивостока48. Другой дореволюционный исследователь Н.В. Слюнин писал по этому же поводу: «Перенося с места на место свой базис из Охотска в Петропавловск, из Петропавловска в Николаевск, потом во Владивосток и, наконец, в ПортАртур, мы не делали самого существенного, не закрепляли края... Мы все время чего-то искали, не имея прочной оседлости и напоминая местных кочевников»49. Присоединение амурских земель повлекло за собой смещение оси освоения дальневосточных территорий с линии Иркутск — Якутск — Охотск Петропавловск Ново-Архангельск, на линию Иркутск — Чита — Благовещенск — Николаевск — Хабаровск — Владивосток — Порт-Артур. Главный смысл миграции центра политической и административной власти на Дальнем Востоке заключался в переменах политического курса и поиске удобного морского порта, который бы обеспечивал дальнейшую имперскую экспансию. На Дальнем Востоке самодержавие на протяжении XIX столетия использовало весь комплекс имперских идей и технологий, отразивших как общие, так и специфические черты регионального варианта организации имперского пространства:

Идеологическое обоснование имперского расширения на Дальнем Востоке опиралось как на традиционные (историческое право на. дальневосточные земли, право первооткрывателя), так и новые геополитические идеи («естественные границы», континентальный или морской характер империи, колониальный раздел мира). Вместе с тем имперская экспансия оставалась по преимуществу иррациональной, слабо мотивированная экономическими потребностями государства. Сохранялся явный приоритет военнополитических задач.

Последовательное использование имперских окраин как военно-экономической базы для дальнейшего имперского расширения (ОхотскоКамчатский край, Забайкалье). Создание имперских региональных центров, нацеленных на внешнюю военно-политическую экспансию (или защиту от внешней угрозы). Восточные окраины воспринимались как географически обеспеченный тыл империи.

Административные центры не столько экономически «оцентровывают» подведомственную территорию, сколько обеспечивают связь с центром более высокого порядка и являются средоточием военной силы и бюрократии. Правительство на Дальнем Востоке испытывало известные трудности в определении местоположения административных центров, что объяснялось незавершенностью процесса расширения имперской территории, неясностью перспектив экономического развития (земледельческого или промышленного), а также затянувшимися спорами о континентальной или морской направленности правительственной политики в регионе.

Использование «сибирской модели» присоединения новых территорий путем казачьей, «штрафной», регулируемой (принудительной) крестьянской колонизации Приамурского края. Американский миграционный опыт в дальневосточной имперской практике. Известная толерантность в отношении иноэтничного и иноконфессионального населения, при расширительном толковании желаемого «русского» колонизационного элемента в стремлении «сделать край русским».

Импульсивность имперской политики в регионе. Определяющее влияние на организацию регионального административного пространства политических и военных установок, исходящих как из центра, так и определяемых местной властью. Высокая степень зависимости региональной имперской политики от личностного фактора. Разногласия во взглядах на уровень и перспективы развития различных районов Дальнего Востока, на формы региональной управленческой иерархии вели к появлению много-численных проектов административно-территориального переустройства региона, обусловили затяжной характер административных реформ.

6. Высокая степень автономности (скорее допускаемая, чем сознательно формируемая) региональной власти в политической, дипломатической, военной и административной сферах. Использование специфических политических и административных институтов, нацеленных на изучение, присоединение и управление новыми территориями (РАК, Амурская экспедиция). Отсутствие четкого разделения компетенций между центральными и региональными властями, ведомственные противоречия как на центральном, так и на местном уровнях управления.

Упрощенная система организации местного аппарата управления, опирающаяся на единоличный принцип власти главы администрации (генерал-губернатора, губернатора). Симбиоз военно-политических и гражданских хозяйственно-административных функций и, как следствие, доминирование военных в региональном административном аппарате всех уровней управления. Слабые возможности для контроля за бюрократией всех уровней. Низкая степень коммуникативности в принятии и реализации управленческих решений.

Список литературы