158032 (767689), страница 2
Текст из файла (страница 2)
"Легитимация" биологической "интервенции" в социологию может быть осуществлена двумя способами. Первый способ состоит в том, чтобы доказать, что общество может быть понято не только посредством парсонсовской системы описаний AGIL и иных "культурных" абстракций, но и путем обращения к методологическому индивидуализму. П. Ван ден Берге считает основным недостатком преобладающей социальной теории реификацию групповых феноменов. Он пишет: "Многим, возможно, большинству, удается говорить об обществах, культурах, группах, организациях, социальных структурах, нормах, ценностях и тому подобных вещах без какого-либо существенного их соотнесения с индивидуальными акторам… Биологи, конечно, почти единодушно разделяют предположение, что индивидуальный организм или даже ген, а отнюдь не группа, являются главной единицей отбора. В биологии есть и сторонники группового отбора... но принципиальной стратегией является попытка объяснения эволюции на возможно более низком, а не на высоком уровне организации, и эта стратегия в подавляющем большинстве случаев оказывалась успешной. Возможно, человеческий род служит в этом отношении исключением, но, если бы это было так на самом деле, социологи с их ориентацией на групповой уровень анализа за столетие должны были бы сделать своего рода теоретический прорыв, подобный тому, который совершили биологи в области изучения индивидуального естественного отбора путем дифференцированного воспроизводства" [9, p. 36]. Ван ден Берге рассматривает феномен человеческой коллективности как сеть взаимоотношений, являющуюся результатом конкурирующих индивидуальных интересов: "В целях обобщенного описания удобно оперировать агрегированными данными и говорить о коллективах, как будто бы они были независимыми силами. Часто кажется, что большие бюрократические организации в индустриальных обществах обладают собственной квазиорганической жизнью, но при более пристальном рассмотрении обнаруживается сложное взаимодействие индивидуальных интересов; предполагаемые коллективные ценности, нормы и цели, как правило, суть выражение интересов нескольких индивидов, обладающих властью" [9, p. 51]. Редукционизм такого подхода очевиден: он предопределен самой природой биологического анализа, который соответствует микроуровню социальных взаимодействий. Очевидна и несостоятельность элементарно-поведенческих экстраполяций на уровень социальных взаимоотношений. Ю.М. Плюснин замечает: "Всем ясно, что простые логические средства непригодны для выведения структуры взаимодействий между животными из индивидуального поведения. Однако и в этологии, и в пришедшей ей на смену социобиологии именно этот путь оказывается правилом, а не исключением.." [10, c. 90]. Недопустимость редукции социального анализа к индивидуально-поведенческому уровню (и уровню ближайших межгрупповых взаимоотношений) аксиоматична для социолога и биолога, но не для ортодоксального социобиолога. Предположение о том, что социальность — это то, что непосредственно окружает особь, не объясняет не только генезис и динамику человеческих сообществ, но и развитие биоценозов, где контакты отдельных особей не являются обязательным условием структурных взаимодействий.
Вторая стратегия биологической "интервенции" в сферу социального анализа более осторожна. Она заключается в методологической рефлексии по поводу объяснительных возможностей биологических интерпретаций. Именно этой стратегии придерживается Р. Хайнд, разграничивая уровни сложного социального целого: уровень интеракций (interactions), взаимоотношений (relationships), группы и социокультурной структуры и сосредоточивая внимание на "диалектических взаимоотношениях между последовательными слоями социального целого" [7, p. VII]. Хайнд стремится продемонстрировать, как работают биологические интерпретации социальных феноменов. Некоторые приводимые в книге примеры тривиальны: "первоначально влечение основывается главным образом на физических характеристиках, связанных со здоровьем или сексуальным потенциалом, при этом они более важны для мужчин, чем для женщин" [7, p. 127]. Другие обнаруживают неординарные интерпретации социального поведения. Так, механизм генетически обусловленного предпочтительного реагирования на определенные стимульные конфигурации объясняет модификации внешнего вида детских игрушек [7, p. 87]; в эволюционном контексте анализируется лицевая мимика, в частности, улыбка и смех [7, p. 89–93]. Сопоставимую трактовку феномену смеха дает А.Г. Козинцев [11].
Позиция Хайнда заключается в предположении, что социокультурная деятельность современного человека основана на базовых, эволюционно сформированных предрасположенностях, которые, пройдя через своего рода культурную "переплавку", видоизменились столь причудливым образом, что результаты этой "переплавки" имеют отдаленную связь со своими биологическими истоками. Именно в таком ключе Хайнд анализирует табу на инцест, всевозможные культурные стереотипы, связанные с гендерными различиями, иррациональные страхи, феномен самопожертвования. При этом он постоянно указывает, что данное предположение не имеет, а, скорее всего, и не может иметь эмпирических доказательств [7, p. 109]. Между тем, адаптивное значение культурных практик — одна из ключевых проблем этологии. "Можно ли рассматривать описания на уровне социокультурной структуры как биологически выгодные сами по себе и если да, то существуют ли какие-либо свидетельства, что естественный отбор действует именно через них, влияя на предрасположенности индивидов. Имеется ли позитивный смысл в том, что общество иерархически организовано, что существуют ясные различия между допустимыми и недопустимыми действиями, что пища готовится так, а не иначе, что существуют культурно определенные преувеличенные представления о различиях между мужчинами и женщинами?" [7, p. 154–155]. Этот вопрос получает в книге Хайнда осторожное решение: "Некоторые культурные практики должны рассматриваться как последствия поведенческих предрасположенностей, адаптивных в одних контекстах, но сами по себе не имеющие влияния или имеющие негативное влияние на совокупную приспособленность" [7, p.155–156]. "Культурные различия зависят от поведенческих предрасположенностей, которые сами были сформированы на протяжении поколений путем естественного отбора, — пишет Хайнд, — но базовые предрасположенности иногда выражаются несоответствующим образом. Это означает, что мы не должны пытаться обнаружить адаптивное значение для любой вариации социокультурной структуры в любом обществе" [7, p.170]. В качестве наиболее сложного в этологической интерпретации человеческого поведения рассматривается случай, когда мотивирующие силы социокультурной структуры обусловливают поведение, нейтральное или неадаптивное с точки зрения совокупной приспособленности индивидов [там же]. Хайнд объясняет такое поведение изменением условий эволюционной адаптации. Здесь он, по всей вероятности, следует Н. Тинбергену, который считает, что человек изменяет окружающую среду со скоростью, превышающую скорость изменения среды эволюционной адаптивности [6].
В современной этологии человека обозначились следующие направления: этология детства, этология невербальных коммуникаций, этология сексуальных различий, кросс-культурная этология, этология психопатологий. Последнее направление получило особенно интенсивное развитие, возможно, благодаря своей ориентации на медицинскую проблематику. Предметом исследований здесь часто становится детский аутизм, самовредительство, жестокость в обращении с детьми, инцест, гомосексуализм. Специфическая для этологии человека область исследований связана с невербальной коммуникацией, в частности, лицевой мимикой. Этологами описано множество техник тела, в том числе элементов мимики и жестикуляции (наиболее известна из них изученная И. Эйбл-Эйбесфельдтом мимика приветствия, названная им "eyebrow flash"). Это находит выражение и в университетских учебных программах по этологической и социобиологической тематике. Например, в учебном курсе Л. Милей по этологии человека рассматриваются разнообразного рода сигналы, управляющие человеческими взаимодействиями (начиная от мимики, жестов, тембра голоса и заканчивая макияжем, ювелирными украшениями и парфюмерией) в различных сферах общественной жизни: политике, армии, религии, рекламе, моде, искусстве; в сексуальных и дружеских контактах; отношениях между родителями и детьми, людьми разного возраста и статуса, человеком и домашними животными [12]. Аналогичной семиотической трактовки этологических проблем придерживается Е.Н. Панов, который считает, что этология человека ориентирована прежде всего на изучение филогенеза, онтогенеза, культурной обусловленности и социальных функций экспрессивного поведения и невербальных коммуникаций [13]. В сферу анализа включается исторический [14]и искусствоведческий материал [15] и даже брачные объявления [16]. Проблема заключается в логической и экспериментальной доказательности взаимосвязей культурных и биологических описаний. Дж. Хогенсон рассматривает миф и ритуал в качестве важнейших адаптационных механизмов, поддерживающих социальный гомеостазис и настаивает на том, что эти механизмы имеют под собой мощную биологическую основу: "Мифы могут быть поняты как элементы этологически адаптивного поведения. Этологическая модель подчеркивает инстинктивную природу мифа" [8, p. 305-306]. Данное предположение находит опору в юнговской трактовке архетипа, однако механизм подобного рода регуляции остается не проясненным. Архетип как глубинный образец культуры, даже если и принадлежит адаптивным регуляторам, несопоставим, скажем, с эволюционно выработанной окраской оперения. Поэтому интерпретация архетипа как генетически обусловленного адаптивного механизма не выходит за рамки метафоры. Здесь требуются не столько общие, сколько частные объясняющие модели, основанные на экспериментальном наблюдении социологических и "поведенческих" переменных.
По мнению Х. Харбаха, "новая поведенческая биология", объединяющая этологические и социобиологические подходы, способна продуцировать плодотворные частные теории о социальном поведении животных и человека [17, с. 38]. В литературе широко обсуждается одна из таких гипотез — предположение о дифференцированных родительских стратегиях (гипотеза Трайверса-Вилларда). Д. Фриз и Б. Пауэлл считают, что ее разработка стимулирует обновленный и эмпирически фокусированный диалог между социологами и социобиологами [18]. Гипотеза Трайверса-Вилларда основана на различении "инвестиционных" стратегий родительского поведения, зависящих от пола ребенка и социального статуса родителей: высокостатусные родители инвестируют "капитал" в сыновей, в то время как низкостатусные родители больше "вкладывают" в дочерей. Зависимость объясняется тем, что репродуктивный успех (категория, имеющая принципиальное значение для социобиолога) мужчин связан с их статусом. В полигиничных обществах это проявляется, например, в том, что высокостатусные мужчины обладают более высокими шансами завести несколько женщин (и, соответственно, иметь большее потомство), в то время как у низкостатусных мужчин может не быть ни одной жены и ни одного отпрыска. Для репродуктивного успеха женщины не характерна столь выраженная связь с ее социальным положением. Таким образом, можно предположить, что высокостатусные мужчины, по сравнению, например, с родными сестрами, произведут в среднем большее число потомков. В то же время женщины низкого статуса будут иметь больший репродуктивный успех, нежели их братья. Если допустить, что статус родителей коррелирует с социальным положением их детей, то высокостатусные родители, имеющие сыновей, в среднем будут иметь больше внуков, чем люди того же социального положения, воспитывающие дочерей. С другой стороны, родители низкого статуса будут иметь больше внуков в том случае, если их дети — дочери, а не сыновья. Эти тенденции фиксируются не только в традиционных культурах, но и в современных обществах, поскольку подобного рода эволюционно сложившиеся предрасположенности действуют, "формируя человеческие чувства, а не через осознание человеком их логики" [18]. Гипотеза Трайверса-Вилларда проверена на некоторых видах популяций (мышах, обезьянах и оленях). Д. Фриз и Б. Пауэлл проверяли ее на базе двух общенациональных выборок американских подростков и их родителей. Величина выборки составила 21188 единиц. "Родительский вклад" измерялся пятью переменными, включающими экономическое, социальное, культурное и психологическое измерения. Статус семьи определялся показателями дохода и образовательного уровня родителей. Авторы не установили статистически значимых зависимостей между статусом семьи и предпочтительностью родительского вклада в сына или дочь. Причиной тому, считают Д. Фриз и Б. Пауэлл, является скорее всего нетипичность США как генерального объекта. По их мнению, эта страна отличается как от традиционных обществ, так и от большинства современных стран. Так или иначе, речь идет об "ослаблении взаимосвязи между статусом и репродуктивным успехом" [18]. Остается неясным, могут ли эволюционные механизмы, формировавшиеся на протяжении миллионов лет, так быстро измениться под воздействием институтов индустриальных обществ, или сама задача поиска эволюционных причин социального поведения современного человека является некорректной. Во всяком случае, установлено, что родительский вклад в воспитание детей достаточно надежно объясняется как материальным положением и образованием родителей, так и культурными нормами воспитания детей.
Социобиологические исследования являют собой явную группу риска, поскольку здесь широко представлен паранаучный компонент. Например, значительная часть изданного в серии "Философский андеграунд Урала" объемного тома Ю.И. Новоженова "Таинственное либидо: Социобиологический анализ человеческой сексуальности" [19] состоит из описаний техник полового акта. Такого рода тексты присутствуют в современной литературе; другое дело – постановка проблем, которые могут обсуждаться научным сообществом. В. Дольник рассматривает исключительно важную проблему агрессивности в современных обществах и считает ее имманентным, инстинктивно заданным индивидуальным свойством. Автор имеет все основания для рекомендации опасаться людей, которые всерьез играют в агрессивно-властные игры. Законы агрессивного поведения, по его мнению, "влияют не только на поведение каждого человека, включая политиков и военных, но и на поведение общества и государства. Когда государство попадает во власть инстинктов, созданных естественным отбором для стада наподобие павианьевого, и к тому же обзаводится атомным оружием, это очень опасно. А если таких государств окажется несколько, будущее мира может повиснуть на волоске" [20, с.74].
По всей вероятности, биологическая диагностика агрессивности — не менее опасное дело, чем сама агрессия. Проблема заключается в том, что социальные качества — не то же самое, что индивидуальные качества. Равным образом, невозможно предположить, что столь надындивидуальный феномен, как аномия локализован в определенном участке коры головного мозга, как это утверждается в одном из учебников по сенсорной физиологии для медицинских институтов. Никакие примеры, даже самые экзотические, не заменяют анализ логической и экспериментальной взаимосвязи между биологическими и социальными качествами. Можно сравнить величину петушиных гребней с количеством звездочек на погонах и построить модель армейской структуры, но эта модель не будет иметь объяснительной силы. В этологической теории принято считать, что человеческое поведение контролируется социокультурной структурой, лишь опосредованно связанной с базовыми склонностями индивидов, где, возможно, действует естественный отбор [7, p. 171].
Список литературы
Бабков В.В. Биологические и социальные иерархии: Контексты письма Г. Меллера И.В. Сталину // Вопросы истории естествознания и техники. 1997. N 1. С. 76–94.
Смит Р. Человек между биологией и культурой // Человек. 2000. N 1.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
