157100 (767146), страница 3
Текст из файла (страница 3)
К этому периоду на смену сословной, иерархически организованной монархии приходит система государств с централизованность властью. Причем отношение король-подданные в государствах с абсолютной монархией по своей формальной структуре оказалась в чем-то аналогичной отношению ранних христиан к богу. Если в одном случае имеет место отрицательное равенство подданных перед королем, обладающим неограниченной властью, то в другом — отрицательное равенство перед всемогущим богом. Общим для них является то, что равенство достигается ценой полного уничижения человеческой личности перед ликом земных и небесных повелителей. При этом раз возникнув, новые идеологические структуры начинают мультплицироваться, умножаться, захватывая все новые области духовной жизни людей. Так, Реформация разрушает иерархическую лестницу, воздвигнутую средневековым христианством между человеком и богом, изгоняя из вселенной ангелов и прочих небожителей и провозглашая равенство всех верующих перед богом. Одновременно вселенная становится однородной: вместе с ангелами и духами исчезает иерархия семи небесных сфер. Коперник лишает Землю привилегированного места во Вселенной (центра мира) и устанавливает равенство планет перед Солнцем, которое он обожает.
Весьма характерны метафоры, к которым прибегает Коперник, восхваляя Солнце. «Действительно, — пишет он — в таком великолепнейшем храме кто мог бы поместить этот светильник в другом лучшем месте, как не в том, откуда он может одновременно все освещать. Ведь не напрасно некоторые называют Солнце светильником мира, другие — умом его, третьи — правителем. Гермес Трисмегист называет его видимым богом, Софоклова Электра — всевидящим. Конечно, именно Солнце, как бы восседая, на царском троне, правит обходящей вокруг него семьей светил»[13].
К аналогичным сравнениям прибегает Ретик, ученик Коперника, который обосновывает центральное положение Солнца во Вселенной следующим образом: «Ведь... и в человеческих делах нет надобности, чтобы сам император ездил в отдельные города для исправления возложенной на него богом обязанности и сердце для сохранения живого тоже не переселяется в голову или другие части тела, но выполняет предназначенную ему богом службу через другие (части тела)»[14].
Коперниканское представление о Солнце как основе жизни и управителе мира трансформируется у Гарвея в его учение о роли сердца в жизненных процессах. «Сердце творений — основа жизни, начало всего. Солнце их микрокосма, от которого зависит все их питание, откуда проистекает вся их энергия и сила»[15], — пишет Гарвей.
В области политических наук, эта идея трансформируется в идею общественного договора, предполагающую равенство всех людей перед верховной властью короля. Таким образом, одна и та же ментальная структура варьируется в самых различных областях: король-подданные, Бог — верующие, Солнце — планеты, Сердце — органы тела и т.д.
М.К.Петров в своем интересном обзоре цитирует С.Мейсона, который указывает, как эти мировоззренческие сдвиги отразились на метафорах, относящихся к королевской власти.
«Подобные переоценки в теориях микрокосма человеческого тела и микрокосма вселенной в целом имели, похоже, влияние на метафоры и сравнения тех времен для их величеств, — пишет Мейсон. Традицией было сравнивать монархов в их области правления с мозгом в теле или с первым двигателем, управляющим вселенной с высоты. Но теперь, когда Солнце оказалось в центре мира, а сердце — в центре тела, они становятся образами и символами правления»[16].
Разумеется, в этом процессе нет ничего статического. Изменения в политических структурах находит свое выражение и в модификациях идеологических структур. Та, переход от абсолютной монархии к конституционной фиксируется и в теологической модели мира, о чем писал еще Л.Фейербах.
«Король с точки зрения конституционного, а именно английского государственного права, как это точно выражено, может управлять лишь согласно законам, и точно так же бог с точки зрения рационализма... правит только согласно законам природы. Конституционализм, как выражаются немецкие государствоведы, ставит пределы «злоупотреблению государственной властью», а рационализм ставит предел злоупотреблению божественным всемогуществом и произволом, т.е. чудотворчеству... Неограниченный монарх царствует и управляет или, по крайней мере, вмешивается в управление всякий раз, когда ему захочется, конституционный же монарх, напротив того, царствует, но не управляет, точно так же и конституционный или рационалистический бог, который лишь стоит во главе мира, но не вмешивается непосредственно, подобно старому абсолютному богу, в управление миром. Короче говоря, подобно тому, как конституционная монархия есть монархия, ограниченная демократией или демократическими учреждениями, так же точно рационализм есть теизм, ограниченный атеизмом или натурализмом или космизмом, короче говоря, элементами, противоположными теизму»[17].
Конечно, было бы наивно думать, что подобный изоморфизм между социально-политическими и идеологическими структурами, имеет место в каждом исследуемом случае. В большинстве случаев указанное влияние, как мы уже отмечали в своем месте, осуществляется не прямо, а косвенно, — через ряд посредствующих звеньев, а потому выражается в весьма отдаленных аналогиях. Однако, несомненно то, что господствующие тенденции в развитии общества так или иначе отражаются в соответствующих формах общественного сознания[18].
Нам бы хотелось подчеркнуть, что речь идет не о жесткой детерминации определенных мировоззренческих идей со стороны общества, скорее о преобладающей тенденции в формировании соответствующего стиля мышления, тенденции, которая в зависимости от конкретных обстоятельств социального окружения, творческой индивидуальности, характера личности мыслителя, может варьироваться в достаточно широких пределах.
Преобладающей тенденцией Средневековья было, как мы пытались показать выше, понятие иерархии, которое в концентрированном виде выражало сущность феодализма, — его социально-политическое и мировоззренческое содержание. Антиподом этому понятию явилось понятие равенства, которое трансформировалось в политические, религиозные, а также научные убеждения эпохи Реформации и буржуазных революций.
Совсем неслучайным является то, что разработка Коперником гелиоцентрического учения и пик реформационного движения хронологически в точности совпадают. Но дело не в простом хронологическом совпадении, которое могло быть и случайным, а в идентичности мировоззренческих устремлений этих двух великих событий. Коперник в астрономии делал в известном смысле то же, что деятели реформации в своих христианско-теологических трактатах и прокламациях[19].
А.Койре очень точно заметил, что возвращаясь к пифагорейской концепции о роли Солнце во Вселенной Коперник «полностью опрокидывает иерархию мест средневекового и античного Космоса, в котором центральное место никоим образом не является самым почетным, но, напротив, низким и присущим несовершенству Земли, совершенство находится наверху, на небесном своде, выше кого находятся «небеса», между тем как ниже Земли (ее поверхности) находится как раз преисподняя»[20].
Учение Коперника показывает, как общемировоззренческая тенденция к разрушению понятия «иерархии» и замена его понятием «равенства» (в данном случае равенства Земли и планет) нашло свое преломление в астрономических учениях той эпохи. В то же время Копернику все же не удалось освободиться от ряда традиционных представлений — прежде всего от понятия твердых сфер, к которым прикреплены планеты, а так же от понятия «естественного места» тел. Однако, его концепция естественного стремления подобных тел для образования Целого (стремление земных тел соединиться с Землей и т.д.) имплицитно содержит отрицание понятия «естественного» места, открывая дорогу к геометризации пространства, которое образует основу современной физики.
Дальнейшее развитие коперниканского учения идет по линии постепенного превращения реального физического пространства в абстрактное пространство евклидовой геометрии. Вначале Бруно освободил, расширил замкнутую (конечную) Вселенную Коперника до бесконечности, наполнив ее бесчисленными мирами. Лишив Солнце его центрального (привилегированного) положения во Вселенной, Бруно по существу уничтожил последние следы космической иерархии. Приравняв Солнце к любому другому светилу, т.е. воплотив принцип «равенства» в идею космического равноправия бесконечного множества миров, Бруно фактически первым из мыслителей Нового времени выступил с идеей физически однородно бесконечного пространства. Это означало устранение из космофизики понятия «естественных мест», а тем самым и понятия естественного и насильственного движения. В открытом и бесконечном пространстве Бруно, понятого как вместилище, все места становятся абсолютно эквивалентными и равноправными между собою.
Как делаются научные революции?
Выше мы показали, что интеллектуальную революцию современные историки и философы науки, определяют как коренную реформу интеллекта, связанную прежде всего с философскими субструктурами мышления.
Аналогичным образом, как изменение структуры мышления определяет более узкое понятие научной революции В.Гейзенберг. Так, в текущем столетии в физике произошли две великие революции, сдвинувшие самые основания и изменившие все здание этой науки. Изменение структуры мышления означает необходимость «ставить другие вопросы и использовать иные, чем прежде, наглядные образы»[21].
Процесс изменения структуры физического мышления Гейзенберг иллюстрирует примерами классической и неклассической физики. Так, введение Фарадеем и Максвеллом понятия поля означало глубинное изменение в структуре физического мышления. В социально-психологическом плане это выразилось в том огромном сопротивлении, которое оказывало этим новациям подавляющее большинство физиков того времени.
Этот феномен приверженности старым традициям не является, однако, внешним и нежелательным препятствием для наступления революционных сдвигов в науке. Напротив, это необходимое условие функционирования нормального механизма научной революции. После опытов Майкельсона мало кто из физиков относился с доверием к понятию эфира. Однако это обстоятельство не обескуражило физиков и не породило скептицизма в отношении традиционной физики. «Напротив, решение старались найти в рамках существовавшей физики, внося в нее наивозможно малые изменения»[22]. Точно также за всю историю квантовой механики не было физиков, которые стремились бы к ниспровержению физики. Эти примеры подтверждают общее правило, что ученые несмотря на все сомнения и колебания никогда не стремятся во что бы то ни стало разрушить существующую физику, и пытаются понять, насколько это возможно, новые феномены в рамках традиционных понятий. Только потом, подчеркивает Гейзенберг, они обнаруживают, что радикальные изменения произошли в самом фундаменте их дисциплины.
В чем же тут дело и почему приверженность существовавшим традициям является необходимым условием научной революции? «Очень часто говорят о революции в науке, революции в искусстве, социальной революции. Возникает вопрос: как совершается революция в науке? Ответ гласит: путем минимальных изменений, путем сосредоточения всех усилий на особой, заведомо не решенной проблеме и при этом сколь более консервативных действий. Ибо только в том случае, если новое навязано нам самой проблемой, когда оно идет не от нас, а в каком-то смысле извне, она обнаруживает впоследствии свою преобразующую силу и способность повлечь за собой весьма серьезные изменения. Опыт не нашел более неплодотворной максимы чем: новое любой ценой...
Еще неразумнее мнение, будто достаточно разрушить старые формы — и новое явится само собой. Руководствуясь таким правилом, мы, безусловно, не продвинулись бы в науке ни на шаг вперед, потому что, во-первых, без старых форм мы никогда не нашли бы новых, и, во-вторых, в науке, как в искусстве ничего не происходит само собой, мы сами должны создавать это новое»[23]
Таким образом, стремление изменять как можно меньше является доказательством того, что к принятию нового вынуждает ученых сам предмет исследования, что именно природа, а не чей-то произвол или фантазия является причиной изменения структуры мышления.
В связи с этим Гейзенберг ставит вопрос: применима ли подобная схема к другим революциям, например, в искусстве или в обществе? И отвечает утвердительно: вполне допустимо, что нечто подобное имеет место во всех областях. В качестве примера социальной революции он берет Реформацию. «В намерении Лютера никогда не входило изменить религию или же расколоть церковь. Поначалу Лютер направил все силы на решение одной проблемы, проблемы торговли индульгенциями, а уже отсюда с очевидной исторической неизбежностью последовала реформация»[24].
И заключает этот пример далеко не риторическим вопросом: почему ошибочно требовать ниспровержения всего существующего? «Потому, — отвечает он, что при этом возникает опасное стремление к произвольному изменению даже там, где законы природы полностью исключают возможность изменений»[25].
На наш взгляд, эти рассуждения особенно актуальны для понимания нынешнего социального кризиса в России: идеология так называемых «реформаторов» — любой ценой разрушить старые формы, а новые, дескать, стихийно возникнут в ходе рынка — полностью дискредитировала себя (о чем, кстати, говорит откат от криминальных форм приватизации, (провозглашенной недавно). Новые формы не возникнут сами по себе, они должны планомерно и постепенно создаваться обществом и государством.
Если посмотреть на проблему шире, то структура социальной революции предстанет в совершенно новом свете. Принцип наименьших изменений как необходимое условие подлинной социальной революции, а не разрушительного хаоса, никак не согласуется с расхожим мнением о революции как скоротечном перевороте, совершаемом буквально в считанные дни (типа: Февральская буржуазная революция, Октябрьская революция (25 октября 1917 г.).
Согласно этому принципу, революции начинаются задолго до их окончательного завершения. Здесь, как и в науке, все начинается с каких-то специфических проблем, которые пытаются разрешить в рамках давно устоявшейся субструктуры.
Например, новая наука могла родиться не иначе как в теологической оболочке, которая была для нее не только внешним обрамлением, но в значительной мере, как это неоднократно доказано историками науки, определяла ее содержание и даже методологию. Связь новой науки с Реформацией и, в частности, с протестантизмом не нуждается в комментариях.
Подлинная революция в мышлении, связанная с отделением науки от религии, происходила медленно и почти незаметно в течение нескольких столетий. Даже Ньютон подводил теологическую базу под свою сугубо научную физику и охотно занимался религиозными проблемами. Но уже Лаплас открыто заявил Наполеону, что он в гипотезе Бога не нуждается.
Если сопоставить концепцию Гейзенберга о структуре научной революции с известной концепцией Куна, то в первую очередь бросается в глаза различие в подходе к проблеме дискретного и непрерывного при переходе от старой традиции к новой. Для Куна научная революция — это внезапное, подобно переключению гештальта, изменение самого видения мира, которое как бы извне навязывается научному сообществу. Для Гейзенберга — это процесс достаточно длительный, включающий как сосуществование, так и органическое сочетание старых и новых форм.
На вопрос, почему же тогда происходят революции, Гейзенберг отвечает так: «научные деятели понимают, что новая структура мышления позволяет добиться в науке большего, чем старая, т.е. новое оказывается более плодотворным, чем старое»[26].
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
