139923 (766751), страница 3
Текст из файла (страница 3)
3 Б. И. Бентовин. Торгующая телом. Очерки современной проституции. Москва, 1907.
мужски» были достаточными признаками предполагаемой гомосексуальности женщины. В своей работе «Половые преступления» (1927 г.) Л. Г. Оршанский начинает описание типичной, «полной мужских черт» лесбиянки с утверждения, что выбор объекта сексуального влечения у нее столь же «противоестественен», как у фетишистов или некрофилов. Он заявляет, что «количество гомосексуальных мужчин и женщин, по-видимому, больше, чем обычно предполагают, только мужчины обнаруживаются и сами себя обнаруживают легче и активнее, тогда как женщины это скрывают под видом дружбы» (Оршанский, 85). Далее типология лесбиянок Оршанского в сущности перерабатывает теорию Тарновского, кое в чем модернизируя ее:
«Гомосексуальные женщины тоже, как было указано выше, делятся на активных и пассивных — здесь обратно, наиболее интересны активы, так как пассив, обычная, мало чем отличимая от других нормальных женщин, женщина. Активная женщина в этих случаях полна мужских черт как по внешности, так и по психике. Она обычно энергична, жива, предприимчива, занимает, и не без успеха, мужские должности — комиссионер-вояжер, управляющий делами и т. д., курит, пьет вино и часто ругается довольно забористой бранью. Часто одевает мужскую или «под мужскую» одежду. Очень любезна с женщинами, помогая ей и ухаживая за ней [так!]. И часто добивается взаимности, подходя крайне осторожно и приучая к себе свою симпатию. Активная женщина часто уделяет внимание мужскому спорту — охоте, верховой езде, — полна стремления служить в войсках. И когда .во времена Керенского был создан женский батальон Бочкаревой, то там было большое число активных женщин, столь счастливых возможностью получить все то, что являлось предметом их желаний — мужская форма, оружие». (Оршанский, 89-90)
К двадцатым годам XX века советские медицинские светила уже отказались от мысли, что половые органы лесбиянок в отношении физиологии и структуры отличаются от органов остальных женщин. Теперь гермафродитизм считался физическим состоянием, а гомосексуализм — психологическим. В результате в русской психиатрической литературе этого времени появились рассуждения о том, что гипотетическая гомосексуальность проявляется в некоторых сексуальных и эмоциональных «эксцессах», например, патологической ревности, склонности к насилию: считалось, что эти черты характерны для гомосексуалов. Исследователи писали о лесбиянках, часто ссылаясь на буквальное воспроизведение их собственных слов (но, впрочем, никогда их прямо не цитируя), подчеркивали эмоциональную распущенность этих женщин и неистовую ревнивость. Однако нельзя забывать, что значительная часть этих исследований проводилась психиатрами по следам судебных процессов над женщинами, совершившими насильственные преступления, и эмоциональные особенности преступниц переносились на всех так называемых гомосексуалок.
Судебный медэксперт, психиатр Н. П. Бруханский, исследуя историю любви двух женщин, делает анализ на основании их любовной переписки, не приводя, между прочим, никаких серьезных доказательств, что эти письма существовали в реальности. Уже упомянутый выше доктор Эдельштейн в своей работе о женщине-трансвеститке Евгении Федоровне М. подробно цитирует, как он уверяет, ее дневник, чтобы продемонстрировать ее типично гомосексуальные эмоции и психопатическое мышление. Достаточно сказать, что никаких независимых подтверждений подлинности дневника, а следовательно, исповеди Евгении Федоровны, кроме статьи ее врача, не существует, а в этой статье «дневник» занимает 40% общего объема. Можно сказать, что Эдельштейн пользуется текстом пациентки успешнее, чем пользует самое пациентку. А если говорить серьезно, сейчас невозможно узнать, что из написанного этой «гомосексуалистской» на самом деле принадлежит перу пациентки.
Что действительно можно утверждать о Евгении Федоровне — так это то, что она была трансвеститкой. Она одевалась по-мужски, сменила документы, назвавшись Евгением Федоровичем, очевидно, полюбила женщину, с которой работала в одной конторе, в 1922 году зарегистрировала с ней брак. После этого они жили вместе, как муж и жена. Вскоре руководители учреждения, где они работали, стали настаивать на прекращении этой скандальной истории, однако женщины отказались, говоря, что их личная жизнь никого, кроме них, не касается... Наконец, их начальник подал заявление прокурору, и Евгении/Евгению предъявили необычное обвинение — в «преступлении против природы» (Неаlеу, 83).
Канадский ученый Дэн Хили, ознакомивший западных исследователей со многими интереснейшими архивными материалами, которые документально демонстрируют отношение советских психиатров и юристов к женскому гомосексуализму, отмечает, что в литературе по психиатрии есть еще несколько примеров того, как женщины обращались в мужчин, наподобие Евгении/Евгения. По мнению Хили, «маскулинизация [т. е. переодевание в мужчину —Д. Б.} была стратегическим выбором, к которому эти женщины прибегали, чтобы примирить свою сексуальную и личную идентичность с непредсказуемой, нестабильной атмосферой постреволюционной России» (Неаlеу, 89). Может быть, он и прав, но не рассматривает ли он поведение советских трансвеститок как-то вне времени и русского культурного контекста? От определений типа «стратегический выбор» и «сексуальная и личная идентичность», как говорят в России, «за версту несет» проблемами идентичности, актуальными для стран северной Америки 1990-х годов, но едва ли они приложимы к жизни советских трансвеститок и/ или лесбиянок 1920-х годов. Не говоря уже о сложном, часто непостижимом соотношении понятий сексуальной ориентации и трансвестии в применении к женщинам, на протяжении веков «переходивших в состояние мужчины» (а это вовсе не то же самое, что еще более длительная история о женщинах, сексуально привлекательных для других женщин и вовлеченных в эмоциональный контакт с ними), — не говоря уже об этом, я очень сомневаюсь, что русские лесбиянки 1920-х годов, — имея в виду хотя бы тех, кто попал в круг моих исследований, то есть София Парнок, Фаина Раневская, Ольга Цубербиллер, Анна Баркова и другие, — считали свои сексуальные предилскции признаком «идентичности». В самом деле, едва ли можно найти подтверждение тому, что даже в наши дни русские понимают «идентичность» в том же самом смысле, как люди западной культуры, да и то главным образом теоретики и психологи. Именно из-за «непредсказуемой, нестабильной атмосферы постреволюционной России» советские женщины вообще, а лесбиянки в особенности, старались оградить свою частную жизнь от назойливого внимания начальства и вмешательства общественных, партийных и иных «органов». Поэтому я считаю, что «стратегический выбор» русской лесбиянки 1920-х годов, если она со своими личными вкусами хотела вписаться в окружающую действительность, должен был заключаться в стремлении ничем не выделяться ни в одежде, ни по внешнему виду или манерам. Лесбиянки или нет, русские женщины (да и не только они), как правило, придерживаются той манеры одеваться, которая принята в их социальной и профессиональной среде, чтобы защитить от вмешательства свою индивидуальность и частную жизнь, даже в 20-е годы XX века, когда в Советской России происходила малая сексуальная революция. Именно случай с Евгением/Евгенией я склонна считать скорее исключительным, чем типичным, поскольку он привлек внимание окружающих. Без сомнения, больше повезло тем женщинам «нетрадиционной» ориентации, которые не стали предметом обсуждений и научных исследований.
Новый взгляд на гомосексуализм в 1920-е годы заявил австрийский биолог Эуген Стейнах: еще в 1918 году он обнародовал результаты пересадки обычных половых желез мужчине-гомосексуалу Пересадку он сделал вместе с коллегой-хирургом, и реципиент после операции утратил жсноподобность, приобрел мужские черты и счастье сексуального общения с женщинами. В начале 1920-х годов о достижениях Стейнаха много писали, и они получили одобрение сексолога Магнуса Хиршфилда. Русские последователи Хиршфилда стали ярыми проповедниками секреторного происхождения гомосексуализма. Такая «эндокринная» теория идеально увязывалась с марксистко-ленинской догмой, согласно которой только сам человек является хозяином своей судьбы и обладает властью над природой, может преобразовывать ее для своих нужд. В соответствии с этой догмой, реально только то, что материально, существует объективно и подчиняется научному толкованию. Как известно, советское государство выдвинуло и собственного Стейнаха — И. В. Мичурина, получавшего невиданные гибриды в результате скрещивания различных растений.
Хирургические опыты по лечению гомосексуализма главным образом проводились над мужчинами. Нам известен только один письменно засвидетельствованный пример лечения лесбиянки в России путем «гетеротрансплантации» по методу Стейнаха. В 1928 году профессор Харьковского университета Я. И. Киров уговорил 27-летнюю крестьянку Ефросинию В. согласиться на операцию: он трансплантировал ей под правую грудь фрагменты яичника свиньи.
«Ефросиния постоянно влюблялась в женщин, обрушивала на них потоки любовных писем... приставала к женскому персоналу в клинике и вообще «смотрела на окружающих ее женщин глазами мужчины». С раннего детства она водилась в компании мальчиков и мужчин и носила мужскую одежду. «Если хотела, могла говорить мужским голосом..., стриглась по-мужски, отличалась твердой поступью, энергичной, быстрой, деловой походкой». В результате имплантации элементов яичника животного под правую грудь пациентки не удалось изменить ее сексуальную ориентацию, и никакого влияния на се гендерные характеристики операция не оказала. Врач признал факт провала эксперимента и согласился с тем, что одно только биологическое вмешательство не приводит к лечению извращений такого рода». (Неаlеу, 90).
Судебные психиатры в России, изучавшие женский гомосексуализм и писавшие о нем в 1920-е годы, подобно своим коллегам в Западной Европе, идя по стопам И. Тарновского (независимо от того, читали ли они его или нет), продолжали считать, что активные, или врожденные, лесбиянки должны быть женщинами, переступившими гендерные нормы. В психиатрической литературе того времени гендерная переориентация личности и ролевая трансгрессия женщины стойко и безоговорочно связывалась с лесбийской сексуальностью. Хили отмечает: «Судебный психиатр Бруханский... уделял особое внимание искаженной гендерной идентичности и обусловливал ее гомосексуальностью. Валентина П., в 1924 году убившая свою бывшую любовницу, «постоянно носила мужскую одежду и фуражку» и только по просьбе своей возлюбленной, Ольги, иногда соглашалась надеть юбку.. Валентина не занималась такими чисто женскими делами, как шитье и рукоделие, предпочитая мужскую работу... Держала себя свободно, с вызовом; манеры грубые». Другая лесбиянка [описанная Бруханским] вела себя как мужчина, работала на почте под мужским именем, и ее мужеподобная личность не оставляла у Бруханского сомнения в том, что она гомосексуалка» (Неаlеу, 89 90).
Интерес советских психиатров и юристов к женскому (и мужскому) гомосексуализму резко, в одночасье оборвался в 1934 году, когда мужской гомосексуализм был вновь причислен к уголовно наказуемым преступлениям. Активная пропаганда «семейных ценностей» в духе сталинизма в полную силу развернулась два года спустя, когда аборт был запрещен и крайне осложнилась процедура развода. О лесбийской любви не только не писали и не говорили, но в основном на нее даже и не намекали на протяжении сталинской эпохи и позже, вплоть до 1980-х годов. Гомосексуализм в СССР официально не существовал, а лесбиянки умело замаскировались под покорных активисток, или нормальных «советских теток».
Даже сегодня, в постсоветскую эпоху, долгое и упорное замалчивание гомосексуализма как явления отдается дальним эхом. Во вступительной части своей книги, название которой — «Лунный свет на заре. Лики и маски однополой любви» — обыгрывает известную работу В. Розанова, социолог И. С. Кон, в 1998 году первым написавший на эту тему, указывает на цену потерь вследствие длительного умолчания; «Эта книга — первая в России работа такого рода. По своему характеру она является научно-популярной, ее сможет прочитать каждый человек со средним образованием. Однако она основана на изучении огромной специальной литературы из разных областей знания... Поскольку в нашей стране эта тема многие годы была запретной, мне пришлось обращаться преимущественно к иностранным источникам... Чтобы избежать модного «американизма», я ста-рался сравнивать американские данные с фактами и выводами европейских исследований» (Кон, б).
Как отмечает Кон, его «книга — не о гомосексуальности в России» (хотя одна из глав посвящена именно этой теме, и еще около шестнадцати страниц специально рассматривают женский гомосексуализм в России за период от начала XX века до наших дней). Ставя перед собой явно просветительские цели, Кон заявляет тему «однополой любви как общекультурного и человеческого феномена» (Кон, 6). Сама постановка задач и публикация такой книги — факты, весьма красноречиво говорящие о том, на каком уровне знаний о гомосексуализме и его историко-культурном контексте находится российская читательская публика, в том числе геи и лесбиянки. Кон пишет: «Советское общество отличалось крайней нетерпимостью к любому инакомыслию и необычному поведению, даже совершенно невинному. Гомосексуалы же были самой стигматизированной социальной группой» (Кон, 319). Опрос учащихся седьмых-девятых классов в шестнадцати школах, произведенный в 1997 году, показал, что терпимое отношение к гомосексуализму имеет шансы на распространение в российском обществе, особенно в молодежной среде. На вопрос, согласны ли респонденты с тем, что «гомосексуальные отношения не должны осуждаться, так как являются личным делом каждого», 37,7% мальчиков и 53% девочек ответили полным согласием; соответственно 17% и 19% «скорее согласны, чем не согласны». В целом подростки в 2-3 раза терпимее относятся к гомосексуализму, чем их родители (Кон, 321).
С начала 1990-х годов движение за права геев и лесбиянок (по образцу западного) пришло и в Россию, правда, охватив главным образом только Москву и Санкт-Петербург. Одна из активисток этого движения Ольга Жук стала автором единственной (насколько мне известно) книги, написанной русской лесбиянкой полностью о женской однополой любви. Главное значение этой книги, вышедшей в свет тоже в 1998 году и озаглавленной «Русские амазонки: история лесбийской субкультуры в России, XX век», — в публикации прежде неизвестных материалов «из первых рук», которые содержатся во второй части и проливают свет на лесбийскую субкультуру в советских местах заключения. О. Жук показывает, что лесбийские «семьи» были обычным явлением в женских лагерях. Такие лесбийские пары, вполне по И. Тарновскому, как правило состояли из «кобеля» и «ковырялки», чьи роли в «семейной ячейке», ими сформированной, были устойчивыми и неизменными: «кобель» — мужеподобна, активна не только в сексе, но и в бытовых делах, а «ковырялка» — женственна, пассивна и во всем подчиняется партнерше. Тюремная администрация обычно не разлучала этих женщин, предпочитая использовать лесбийскую субкультуру в собственных целях. Например, работники «органов» нередко угрожали подследственным женщинам тем, что в лагере они будут «опущены», принуждены к сожительству «кобелями»-насильницами: так можно было получить нужную информацию от запутанной женщины или превратить ее в стукачку (обещая защиту от агрессивных лесбиянок).
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
