79809 (763759), страница 2

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 2)

В цикле "Маски" образ рыцаря становится "темным" и призрачным, как тень, теряя прежнюю идентичность самому себе. Попав в плен к маскам ("злая", "звездная" маска - дальнейшая трансформация "снежной девы"), он начинает прислуживать им, играя унизительную для его рыцарского достоинства роль: "...Темный рыцарь вкруг девицы /Заплетает вязь", "... Темный рыцарь - только мнится...", "... Снится маске, снится рыцарь... /- Темный рыцарь, улыбнись... / Он рассказывает сказки, опершись на меч" (II; 237).

"Рыцарь с темными цепями на стальных руках" оказывается среди "теней на стене", и над ним маски потешаются, как над ненастоящим, призрачным:

"Ах, к походке вашей, рыцарь,

Шел бы длинный меч!

Под забралом вашим, рыцарь,

Нежный взор желанных встреч!

Ах, петуший гребень, рыцарь,

Ваш украсил шлем!

Ах, скажите, милый рыцарь,

Вы пришли зачем? (II; 242)

Однако такое состояние не может продолжаться долго, плен страсти не вечен, и в сердце героя рождается ответное противодействие. В его разговоре с мистической девой появляются новые интонации: "Не будь и ты со мною строгой /И маской не дразни меня, /И в темной памяти не трогай /Иного - страшного огня"(II; 245).

Здесь надо сразу отметить, что разные стихотворения дают противоположные варианты символической борьбы рыцаря с героиней, строя каждое свой миф. В одних стихотворениях предрешена гибель героя. Рыцарь сгорает на костре страсти:

В снежной маске, рыцарь милый,

В снежной маске ты гори!

Я ль не пела, не любила,

Поцелуев не дарила

От зари и до зари?...

... Так гори, и яр и светел,

Я же - легкою рукой

Размету твой легкий пепел

По равнине снеговой. (II; 252)

В стихотворении же "Снежная дева" страсть перерастает в единоборство, любовь-вражду со Снежной Девой, и рыцарь снова предстает перед нами во всеоружии, "как вождь враждебной рати, всегда закованный в броню." На его "стальной кольчуге" - "строгий крест", и он побеждает, высвобождаясь из плена и отстаивая свои идеалы:

... Она дарит мне перстень вьюги

За то, что плащ мой полон звезд,

За то, что я в стальной кольчуге,

И на кольчуге - строгий крест.

Она глядит мне прямо в очи,

Хваля неробкого врага.

С полей ее холодной ночи

В мой дух врываются снега... (II; 268)

Прежнее соединение теперь становится невозможным: "Но сердце Снежной Девы немо /И никогда не примет меч."

В другом стихотворении того же времени Снежная Дева приобретает черты вагнеровской валькирии, которая вступает с героем в таинственный союз, возносящий его до богов в сверхчеловеческой страсти, и затем губит его в силу невозможности для человеческой природы выдержать этот роковой опыт. Вагнеровские мотивы вновь воскресают в сознании Блока, вместе с мотивами заколдованного плена и смерти за причастность к тайнам божественной любви. Теперь герой оказывается в роли Зигмунда, который должен умереть в неравном поединке с богами.

За холмом отзвенели упругие латы,

И копье потерялось во мгле.

Не сияет и шлем - золотой и пернатый -

Все, что было со мной на земле.

Но волшебная подруга героя - Валькирия - мстит за его смерть и уносит в Валгаллу для вечного соединения в пламенной любви:

Воротясь, ты направишь копье полуночи

Солнцебогу веселому в грудь.

Я увижу в змеиных кудрях твои очи,

Я услышу твой голос: "Забудь".

И потом, на холмы посылая туманы,

Ты - Валькирия, Дева, Змея,

Будешь страстью лечить мои знойные раны

Под неверным мерцаньем копья! (II; 260) 3

Затем, в 1910 г., уже в третьем томе стихов, у Блока появляется еще одно стихотворение на вагнеровский сюжет: "Идут часы, и дни, и годы...", которое при соотнесении с образным рядом "Снежной маски" и при учете нового обращения Блока вагнеровским мотивам прочитывается как воспоминание о пережитой страсти героем, изведавшим теперь нечто более ужасное - хаос окружающего "страшного мира". В свете этого нового опыта прошедшая страсть представляется теперь тяжелым, странным сном, лишь на время способным отсрочить познание страшной реальности:

"Идут часы, и дни, и годы.

Хочу стряхнуть какой-то сон,

Взглянуть в лицо людей, природы,

Рассеять сумраки времен...

... Вот меч. Он - был. Но он - не нужен.

Кто обессилил руку мне? -

Я помню: мелкий ряд жемчужин

Однажды ночью, при луне,

Больная, жалобная стужа,

И моря снеговая гладь...

Из-под ресниц сверкнувший ужас -

Старинный ужас (дай понять)..." (III; 29)

В "больной, жалобной стуже" с трудом узнаются прежние всесильные вихри метели. Только "из-под ресниц сверкнувший ужас" напоминает нам о прежнем образе героини, распавшемся теперь на разрозненные осколки: "мелкий ряд жемчужин", "тень чья-то глянет силуэтом", "слова? - Их не было..." Сохранилось в воспоминании лишь состояние бессилия:

... Меч выпал. Дрогнула рука...

И перевязан шелком душным

(Чтоб кровь не шла из черных жил),

Я был веселым и послушным,

Обезоруженный - служил.

Пробуждение из этого сна равняется смерти:

Но час настал. Припоминая,

Я вспомнил: нет, я не слуга.

Так падай, перевязь цветная!

Хлынь, кровь, и обагри снега! (III; 30)

С третьим томом стихов в поэзию Блока вновь прочно входит тема смерти. У героя появляются мертвые рыцари-двойники:

... И той же тропою,

С мечом на плече,

Идет он за мною

В туманном плаще...

Тоскуя смертельно,

Помочь не могу.

Он розы бесцельно

Затопчет в снегу. (III; 171)

Блок начинает ощущать себя в страшном, катастрофическом мире ХХ века. XIX век отрицается поэтом как "железный", непоэтический и жестокий, век "матерьялистских малых дел", "бескровных душ и слабых тел" - век наступления цивилизации на культуру. "ХХ век - еще бездомней, еще страшнее жизни мгла". Поэтому он вызывает в сознании Блока миф о конце мира, и потому, как это ни парадоксольно, в противовес бездушному XIX веку он вновь поэтизируется и мифологизируется, приобретая явственные апокалиптические черты: "Еще чернее и огромней /Тень люциферова крыла. /Пожары дымные заката /(Пророчества о нашем дне), /Кометы грозной и хвостатой /Ужасный призрак в вышине..."(III; 305). Демонизируются даже машины, "кующие гибель день и ночь". Зловеще мистическим кажется и разгул вырвавшихся из-под власти разума губительных стихийных сил в душе людей: "И черная, земная кровь /Сулит нам, раздувая вены, /Все разрушая рубежи, /Неслыханные перемены, /Невиданные мятежи" (там же). Надвигающаяся война уподобляется "нависшему над Европой дракону," который "разинув пасть, томится жаждой." Чтобы победить его, нужен рыцарь, подобный Тристану или Зигфриду. В мифологическом прологе к поэме "Возмездие" опять появляется образ Вагнера - Зигфрид, кующий волшебный меч. Он должен совершить подвиг - поразить дракона и спасти мир:

Так Зигфрид правит меч над горном:

То в красный уголь обратит,

То бвстро в воду погрузит...

Удар - он блещет, Нотунг верный,

И Миме, карлик лицемерный,

В смятеньи падает у ног! (III; 301)

С Зигфридом сравнивает Блок Поэта - творца, от лица которого написан пролог к "Возмездию". Он должен сохранить бесстрашие перед миром, измерить его весь "бесстрастной" мерой и сотворить из его хаоса красоту. Но для этого подвига нужен герой прежних, рыцарских времен - Зигфрид:

Кто меч скует? - Не знавший страха.

А я беспомощен и слаб...

... Герой уж не разит свободно, -

Его рука - в руке народной... (III; 302)

Иначе говоря, времена истинных рыцарей прошли, поэт уже не может спасти мир, но может лишь постичь и объяснить его особой силой художественного прозренья. Здесь опять мы видим несходство во взглядах между Блоком и Вагнером при их исходе из одной и той же мифологической схемы: герой перед лицом конца света пытается противопостоять гибели всех жизненных ценностей. Если Вагнер верит, что гениальный художник может силой своего искусства единолично спасти мир, то в понимании Блока время и роль художника в мире изменились. Теперь сила - только "в руке народной." Меч рыцаря поэт готов сменить на молот рабочего ("дроби, мой гневный ямб, каменья!").

Миф о конце мира соприкасается в сознании как Вагнера, так и Блока с мифом о начале мира. Поэтому в творчестве Вагнера и появилась древняя немецкая мифология. У Блока же образ мирового пожара, охватившего в ХХ веке Европу соотносится со степными пожарами на Руси времен татарских нашествий: "Над нашим станом, как встарь, повита даль туманом, и пахнет гарью. Там - пожар" - возглашает он в "Возмездии". Древние пожары татарского времени осознаются Блоком как архетип русской истории, навечно укоренившийся в прапамяти русской души.

И здесь интересно проследить, как переосмысляется Блокам реальная ситуация Куликовской битвы и ставится в вагнеровский контекст - контекст "Гибели богов". В обоих случаях речь идет об апокалиптическом видении последней, решающей, страшной битвы, в которой герою суждено погибнуть, но перед смертью совершить великий подвиг, к которому он предназначен судьбой.

И у Блока, и у Вагнера происходит мифологизация прошлого их страны. При воссоздании средневекового мышления мифологизируется также природа вокруг героев. Особую роль при этом и у Блока и у Вагнера играет мифологема реки - истока жизни страны, ее родового божества. Не случайно "На поле Куликовом" начинается с символического пейзажа Руси, главной составляющей которого является образ реки ("Река раскинулась. Течет, грустит лениво /И моет берега" - III; 249). Место вагнеровского Рейна у Блока берет на себя Дон, и отчасти Непрядва ("А Непрядва убралась туманом, что княжна фатой" - III; 251). Столь женственные черты образа реки вызывают в памяти вагнеровских дочерей Рейна.

Очень близко Вагнеру понимание жизни как "вечного боя" у Блока ("И вечный бой - покой нам только снится /Сквозь кровь и пыль." - III; 249) Вспомним, что как раз в это время О. Шпенглер писал о неудержимой и неостановимой экспансии в бесконечность как о сущностной черте западного фаустовского духа.

Герой предстает перед нами как древнерусский воин, однако у Блока он именно здесь, более чем где бы то ни было, наделен типическими чертами вагнеровского рыцаря. Сохраняются его прежние рыцарские атрибуты (меч, кольчуга, доспех) с тем же смысловым наполнением. Описание последней ночи перед сражением создает ощущение невероятного трагического напряжения, которое герой испытывает перед подвигом и смертью, а описание суровой и мрачной природы ("перед Доном темным и зловещим, средь ночных полей...") удивительно родственна мрачной атмосфере "Кольца Нибелунгов" Вагнера. Мы ощущаем в герое теперь силу на подвиг ("Доспех тяжел, как перед боем. Теперь твой час настал. - Молись!" - III; 253).

Герой предчувствует трагический исход сражения ("Светлый стяг над нашими полками /Не взыграет больше никогда" - III; 250, "я вижу над Русью далече /Широкий и тихий пожар" - III; 252). Важно отметить, что эпиграф к третьей части цикла "И мглою бед неотразимых /Грядущий день заволокло" – Блок взял из стихотворения В.Соловьева «Дракон (Зигфриду)», что опять-таки доказывает о постоянном присутствии в его сознании апокалиптических видений «Кольца Нибелунгов» Вагнера. Таким образом, Блок пренебрегает реальным историческим смыслом Куликовской битвы, осмысляя ее как последнюю битву мировой истории.

При этом блоковского героя сопровождает и вдохновляет на битву таинственный, до конца не объясненный в стихах женский образ. То он предстает перед нами как олицетворенная Русь, с которой герой чувствует особенную связь, подобно Гоголю в "Мертвых душах": "О Русь моя! Жена моя! До боли /Нам ясен долгий путь!"; то он именуется "светлой женой", то начинает напоминать Богородицу ("Был в щите Твой лик нерукотворный /Светел навсегда" - III; 251). Но нам важно одно: что этот образ одновременно является и божеством, покровительствующим и защищающим героя, и его возлюбленной ("И с туманом над Непрядвой спящей, /Прямо на меня/ Ты сошла, в одежде свет струящей, /Не спугнув коня. /Серебром волны блеснула другу /На стальном мече, / Освежила пыльную кольчугу /На моем плече"- III; 251). Аналогом такому образу может служить только валькирия Брунгильда.

Последним проявлением темы рыцаря в творчестве Блока стала его символистская драма "Роза и крест". Философский смысл этой драмы сконцентрирован в песне рыцаря Гаэтана, которую одновременно можно считать наиболее полным выражением идеи рыцарства в поздней лирике Блока. В ней рыцарь предстает перед нами один на один со стихией - океаном, который зовет его вдаль, в "путь роковой и бесцельный", который представляет собой фактически вечный поединок с судьбой.

Всюду беда и утраты.

Что тебя ждет впереди?

Ставь же свой парус косматый,

Характеристики

Список файлов статьи