79780 (763739), страница 2
Текст из файла (страница 2)
Природе посвящена отдельная, самая краткая глава Х единственная описательная (что уже окончательно противоречит форме изустного рассказа, для которого типично изложение общей канвы событий). Подобное обособление указывает на философскую значимость отрывка:
Въехавши на середину Рейна, я попросил перевозчика пустить лодку вниз по течению. Старик поднял весла - и царственная река понесла нас. Глядя кругом, слушая, вспоминая, я вдруг почувствовал тайное беспокойство на сердце... поднял глаза к небу - но и в небе не было покоя: испещренное звездами, оно все шевелилось, двигалось, содрогалось; я склонился к реке... но и там, и в этой темной, холодной глубине, тоже колыхались, дрожали звезды; тревожное оживление мне чудилось повсюду - и тревога росла во мне самом. Я облокотился на край лодки... Шепот ветра в моих ушах, тихое журчанье воды за кормою меня раздражали, и свежее дыханье волны не охлаждало меня; соловей запел на берегу и заразил меня сладким ядом своих звуков. Слезы закипали у меня на глазах, но то не были слезы беспредметного восторга. Что я чувствовал, было не то смутное, еще недавно испытанное ощущение всеобъемлющих желаний, когда душа ширится, звучит, когда ей кажется, что она все понимает и любит.. Нет! во мне зажглась жажда счастья. Я еще не смел называть его по имени, - но счастья, счастья до пресыщения - вот чего хотел я, вот о чем томился... А лодка все неслась, и старик перевозчик сидел и дремал, наклонясь над веслами.
Герою кажется, что он по собственной воле доверяется течению, а на самом деле он влеком бесконечным жизненным потоком, которому не в силах противостоять. Пейзаж мистически прекрасен, но втайне угрожающ. Опьянение жизнью и безумная жажда счастья сопровождаются ростом смутной и неотступной тревоги. Герой плывет над «темной, холодной глубиной», где отражается бездна «шевелящихся звезд» (Тургенев почти повторяет тютчевские метафоры: «хаос шевелится», «И мы плывем, пылающею бездной со всех сторон окружены»).
«Величественный» и «царственный» Рейн уподобляется реке жизни и становится символом природы в целом (вода – одна из первичных ее стихий). Вместе с тем он овеян множеством преданий и глубоко интегрирован в немецкую культуру: у каменной скамьи на берегу, откуда Н.Н. часам любовался «величавой рекой», из ветвей огромного ясеня выглядывает «маленькая статуя мадонны»; недалеко от дома Гагиных возвышается скала Лорелеи; Наконец, у самой реки «над могилой человека, утонувшего лет семьдесят тому назад, стоял до половины вросший в землю каменный крест со старинной надписью». Эти образы развивают темы любви и смерти, и одновременно соотносятся с образом Аси: именно со скамьи у изваяния мадонны герой захочет отправиться в город Л., где повстречает Асю, а позднее на том же месте он узнàет от Гагина тайну рождения Аси, после чего станет возможным их сближение; Ася первая упоминает об утесе Лорелеи. Затем, когда брат и Н.Н. ищут Асю в развалинах рыцарского замка, они находят ее сидящей «на уступе стены, прямо над пропастью» – в рыцарские времена так сидела на вершине скалы над гибельным водоворотом Лорелея, очаровывая и губя плывущих по реке, отсюда и невольное «неприязненное чувство» Н.Н. при виде ее. Легенда о Лорелее рисует любовь как захватывающую человека и затем губящую его, что и соответствует концепции Тургенева. Наконец, белое платье Аси мелькнет в темноте у каменного креста на берегу, когда герой напрасно ищет ее после неловкого свидания, и это акцентирование мотива смерти подчеркнет трагическое завершение любовной истории – и земного пути Н.Н.
Символически важно, что Рейн разделяет героя и героиню: отправляясь к Асе, герой всякий раз должен соприкоснуться со стихией. Рейн оказывается и соединительным звеном между героями, и одновременно преградой. Наконец, именно по Рейну Ася уплывает от него навсегда, и когда герой другим рейсом парохода спешит вслед за ней, то на одном берегу Рейна он видит молодую пару (служанка Ганхен уже изменяет ушедшему в солдаты жениху; кстати, Ганхен - уменьшительное от Анны, как и Ася), «а на другой стороне Рейна маленькая моя мадонна все так же печально выглядывала из темной зелени старого ясеня».
С Рейном ассоциативно связаны и знаменитые виноградники рейнской долины, которые в образной системе повести символизируют расцветание молодости, сок жизни и ее сладость. Именно эту фазу зенита, полноты и брожения сил переживает герой. Сюжетное развитие этот мотив обретает в эпизоде студенческой пирушки – «радостное кипение жизни юной, свежей, этот порыв вперед – куда бы то ни было, лишь бы вперед» (вспомним анакреонтический образ счастливого «жизненного пира» в поэзии Пушкина). Таким образом, когда герой отправляется через Рейн на «праздник жизни» и молодости, он встречает Асю и ее брата, обретая и дружбу и любовь. Вскоре он пирует с Гагиным на холме с видом на Рейн, наслаждаясь отдаленными звуками музыки с коммерша[vi], а когда два приятеля распивают бутылку рейнвейна, «луна встала и заиграла по Рейну; все осветилось, потемнело, изменилось, даже вино в наших граненых стаканах заблестело таинственным блеском». Так рейнское вино в сцеплении мотивов и аллюзий уподобляется некоему загадочному эликсиру молодости (сродни вину, что было дано Мефистофелем Фаусту перед тем, как тот влюбляется в Гретхен). Знаменательно, что с вином и виноградом сравнивается и Ася: «Во всех ее движениях было что-то неспокойное: этот дичок недавно был привит, это вино еще бродило». Остается заметить, что в контексте пушкинской поэзии пир молодости имеет и оборотную сторону: «Безумных лет угасшее веселье мне тяжело, как смутное похмелье, и, как вино, печаль минувших дней в моей душе чем старей, тем сильней». Этот элегический контекст будет актуализирован в эпилоге повести.
В тот же вечер расставание героев сопровождается следующей значимой деталью:
– Вы в лунный столб въехали, вы его разбили, - закричала мне Ася. Я опустил глаза; вокруг лодки, чернея, колыхались волны. - Прощайте! - раздался опять ее голос. - До завтра, - проговорил за нею Гагин.
Лодка причалила. Я вышел и оглянулся. Никого уж не было видно на противоположном берегу. Лунный столб опять тянулся золотым мостом через всю реку.
Лунный столб задает вертикальную ось мироздания – соединяет небо и землю и может быть истолкован как символ космической гармонии[vii]. В то же время он, как «золотой мост», соединяет оба берега реки. Это – знак разрешения всех противоречий, вечного единения природного мира, куда, однако человеку никогда не проникнуть, как не пройти по лунной дороге. Своим движением герой невольно разрушает прекрасную картину, что предвещает и разрушение им любви (Ася напоследок неожиданно кричит ему: «Прощайте!»). В тот момент, как герой разбивает лунный столб, он этого не видит, а когда он оглядывается с берега, золотой мост уже восстановлен в прежней незыблемости. Так же, оглянувшись в прошлое, герой поймет, чтό за чувство он разрушил, когда Ася и ее брат давно исчезнут из его жизни (как исчезают они с берега Рейна). А природная гармония оказалась возмущенной не более чем на мгновенье и по-прежнему, равнодушная к судьбе героя, сияет своею вечною красотою.
Наконец, река жизни, «река времен в своем стремленьи», в бесконечном чередовании рождений и смертей, оказывается, как то подтверждает цитируемый афоризм Державина, и рекой «забвенья» - Летой. И тогда «бодрый старик» перевозчик, неустанно погружающий весла в мрачные «темные воды», не может не вызвать ассоциации с старым Хароном, перевозящим все новые души в царство мертвых.
Особенно труден для истолкования образ маленькой католической мадонны «с почти детским лицом и красным сердцем на груди, пронзенным мечами». Раз Тургенев открывает и завершает этим символом всю любовную историю, то значит, он является для него одним из ключевых. Подобный образ есть в Фаусте Гете: Гретхен, страдая от любви, кладет цветы к статуе mater dolorosa с мечом в сердце[viii]. Помимо этого, детскостью выражения лица мадонна схожа с Асей (что придает и образу героини вневременное измерение). Красное сердце, навечно пронзенное стрелами, – знак того, что любовь неотделима от страданий. Хотелось бы обратить особое внимание на то, что лик мадонны всегда «печально выглядывает» «из ветвей» или «из темной зелени старого ясеня». Таким образом, этот образ может быть понят один из ликов природы. В готических храмах на порталах и капителях лики и фигуры святых окружались растительным орнаментом - выточенными из камня листьями и цветами, а колонны высокой немецкой готики по форме уподоблялись стволам деревьев. Это было обусловлено языческим отголоском раннехристианского мировоззрения и, самое главное, осмыслением храма как модели мироздания – с небом и землей, растениями и животными, людьми и духами, святыми и божествами стихий – мира преображенного, приведенного к гармонии Божией благодатью. У природы есть и одухотворенный, загадочный лик, особенно когда он просветлен скорбью. Прочувствовал в природе подобные состояния и другой пантеист, Тютчев: «…Ущерб, изнеможенье, и на всем /Та кроткая улыбка увяданья, /Что в существе разумном мы зовем /Божественной стыдливостью страданья».
Но природа изменчива не только по освещению и погоде, но и по общему духу, строю бытия, которые она задает. В Германии, в июне, она ликует, внушая герою ощущение свободы и безграничности своих сил. Иное настроение охватывает его при воспоминании о русском пейзаже:
«…вдруг меня поразил сильный, знакомый, но в Германии редкий запах. Я остановился и увидал возле дороги небольшую грядку конопли. Ее степной запах мгновенно напомнил мне родину и возбудил в душе страстную тоску по ней. Мне захотелось дышать русским воздухом, ходить по русской земле. "Что я здесь делаю, зачем таскаюсь в чужой стороне, между чужими-" - воскликнул я, и мертвенная тяжесть, которую я ощущал на сердце, разрешилась внезапно в горькое и жгучее волнение».
Впервые на страницах повести появляются мотивы тоски и горечи. На следующий день, будто угадав его мысли Н.Н., и героиня выказывает свою «русскость»:
Оттого ли, что я ночью и утром много размышлял о России, - Ася показалась мне совершенно русской девушкой, простою девушкой, чуть не горничной. На ней было старенькое платьице, волосы она зачесала за уши и сидела, не шевелясь, у окна да шила в пяльцах, скромно, тихо, точно она век свой ничем другим не занималась. Она почти ничего не говорила, спокойно посматривала на свою работу, и черты ее приняли такое незначительное, будничное выражение, что мне невольно вспомнились наши доморощенные Кати и Маши. Для довершения сходства она принялась напевать вполголоса "Матушку, голубушку". Я глядел на ее желтоватое, угасшее личико, вспоминал о вчерашних мечтаниях, и жаль мне было чего-то.
Итак, с Россией связывается представление о буднях, старении, убывании жизни. Русская природа захватывающа в своей стихийной мощи, но строга и безрадостна. И русская женщина В художественной системе Тургенева 50-х годов, призвана судьбой к смирению и исполнению долга – как Татьяна Ларина, выходящая за нелюбимого мужчину и хранящая ему верность, как Лиза Калитина, героиня следующего тургеневского романа Такова будет Лиза Калитина из «Дворянского гнезда» с ее глубокой религиозностью, отречением от жизни и счастья (ср. стихотворение Тютчева «Русской женщине»). В «Дворянском гнезде» описание степи развертывается в целую философию русской жизни:
«…и вдруг находит тишина мертвая; ничто не стукнет, не шелохнется; ветер листком не шевельнет; ласточки несутся без крика одна за другой по земле, и печально становится на душе от их безмолвного налета. «Вот когда я на дне реки,- думает опять Лаврецкий.- И всегда, во всякое время тиха и неспешна здесь жизнь,- думает он,- кто входит в ее круг,- покоряйся: здесь незачем волноваться, нечего мутить; здесь только тому и удача, кто прокладывает свою тропинку не торопясь, как пахарь борозду плугом. И какая сила кругом, какое здоровье в этой бездейственной тиши! ширится во всю ширину свою каждый лист на каждом дереве, каждая травка на своем стебле. На женскую любовь ушли мои лучшие года, – продолжает думать Лаврецкий, – пусть же вытрезвит меня здесь скука, пусть успокоит меня, подготовит к тому, чтобы и я умел не спеша делать дело». В то самое время в других местах на земле кипела, торопилась, грохотала жизнь; здесь та же жизнь текла неслышно, как вода по болотным травам; и до самого вечера Лаврецкий не мог оторваться от созерцания этой уходящей, утекающей жизни; скорбь о прошедшем таяла в его душе как весенний снег,- и странное дело! - никогда не было в нем так глубоко и сильно чувство родины».
Перед лицом же древнего бора Полесья, который «угрюмо молчит или воет глухо», в сердце людское проникает «сознание нашей ничтожности» («Поездка в Полесье»). Там, кажется, природа говорит человеку: «Мне нет до тебя дела – я царствую, а ты хлопочи о том, как бы не умереть». На самом деле природа едина, вместе неизменна и многолика, просто она поворачивается у человеку все новыми сторонами, воплощая разные фазы бытия.
Мать Аси, горничную покойной барыни, как раз зовут Татьяной (по-гречески «мученица»), и в ее облике подчеркиваются строгость, смиренность, рассудительность, религиозность. После рождения Аси она сама отказалась выйти за ее отца, считая себя недостойной быть барыней. Природная страстность и отказ от нее – вот константы русского женского характера. Ася, вспоминая о матери, прямо цитирует «Онегина» и говорит, что она «хотела бы быть Татьяной». Созерцая крестный ход богомольцев, Ася мечтает: Вот бы пойти с ними, – Пойти куда-нибудь далеко, на молитву, на трудный подвиг», – что уже намечает образ Лизы Калитиной.
Мотивы Онегина прямо отражаются и в сюжете: Ася первая пишет Н.Н. записку с неожиданным признанием после недолгого знакомства, а герой, вслед за Онегиным, на признание в любви отвечает «выговором», подчеркивая, что не всякий поступил бы с ней так честно, как он. («Вы имеете дело с честным человеком, - да, с честным человеком»)
Как и Татьяна, Ася много читает без разбору (Н.Н. застает ее за чтением плохого французского романа) и по литературным стереотипам сочиняет себе героя («Нет, Асе нужен герой, необыкновенный человек - или живописный пастух в горном ущелье»). Но если Татьяна «любит не шутя», то и у Аси «ни одно чувство не бывает вполовину». Ее чувство гораздо глубже, нежели у героя. Н.Н. прежде всего эстет: он эгоистически мечтает о бесконечном «счастье», наслаждается поэтичностью отношений с Асей, умиляется ее детской непосредственности и любуется, будучи художником в душе, как «стройный облик ее отчетливо и красиво рисовался» на уступе средневековой стены, как она сидит в саду, «вся облитая ясным солнечным лучом». Для Аси же любовь - это первое ответственное жизненное испытание, почти отчаянная попытка познать себя и мир. Не случайно именно она проговаривает дерзновенную мечту Фауста о крыльях. Если жажда бесконечного счастья г-ном Н.Н. при всей ее возвышенности эгоистична по своей направленности, то стремление Аси к «трудному подвигу», честолюбивое желание «оставить за собой след» предполагает жизнь с другими и для других (подвиг всегда совершается ради кого-то). «В воображении Аси возвышенные человеческие стремления, высокие нравственные идеалы не противоречат надежде на осуществление личного счастья, напротив, они предполагают друг друга. Зародившаяся, хотя еще и не осознанная любовь помогает ей в определении своих идеалов. Она требовательна к себе и нуждается в помощи для осуществления своих стремлений. «Скажите мне, что я должна читать? Скажите, что я должна делать?» - спрашивает она у Н. Однако господин Н. не герой, каким считает его Ася, он не способен сыграть роль, которая ему отводится»[ix]. Поэтому многое в чувствах Аси герой недопонимает: «…я не только о будущем – я о завтрашнем дне не думал; мне было очень хорошо. Ася покраснела, когда я вошел в комнату; я заметил, что она опять принарядилась, но выражение ее лица не шло к ее наряду: оно было печально. А я пришел таким веселым!»
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
