79771 (763733), страница 2
Текст из файла (страница 2)
“Стихотворение завершается торжеством зимы, неизбежной властью смерти. Но в природе смерть — это новое зачатие. В поэзии она — конец всего. Воскрешения в новой жизни поэта, согласно глубоко трагическому мировоззрению Баратынского, не дано”, — пишет об “Осени” Баратынского Ю.М.Лотман (Лотман Ю.М. Две “Осени” // Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. СПб., 1996. С. 520).
“Облысенье леса” — прозрачная аллюзия на строки Баратынского:
Зима идет, и тощая земля
В широких лысинах бессилья,
И радостно блиставшие поля
Златыми класами обилья,
Со смертью жизнь, богатство с нищетой —
Все образы годины бывшей
Сравняются под снежной пеленой,
Однообразно их покрывшей, —
Перед тобой таков отныне свет,
Но в нем тебе грядущей жатвы нет!
“Облысенье леса” из стихотворения Бродского — анаграмма выражения “лысины бессилья”: слово “облысенье” в свернутом виде содержит весь набор согласных (б — л — с — н), встречающихся в словах “лысины” (л — с — н) и “бессилье” (б — с — л); состав корневых согласных в словах “лысины”, “бессилье” и “лес” одинаков (в слове “лес” последовательность корневых согласных обратная по отношению к их расположению в слове “бессилье”).
Полемика в “союзе с Баратынским” против Пушкина продолжается Бродским и в последующих строках. Пушкинское любование осенним небом (“И мглой волнистою покрыты небеса, / И редкий солнца луч”) заменено бесстрастно-трезвой констатацией: “небо серого цвета кровельного железа”. Серое кровельное железо — это оцинкованная жесть. Цинк ассоциируется со смертью (цинковый гроб). Так в подтекст стихотворения Бродского закрадывается тема смерти, сопровождаемая темой одиночества и расставания с любимой: “Ты не птица, чтоб улететь отсюда. / Потому что как в поисках милой всю-то / ты проехал вселенную.”.
В финале стихотворения вновь появляется сигнал темы смерти: “Зазимуем же тут, с черной обложкой рядом”. У слов “зима” и “черный” общее ассоциативное поле “смерть”. Форма обложки напоминает гроб, постоянный эпитет при слове “гроб” — “черный”.
Завершается этот текст так же, как и “Осень” Пушкина, мотивом записывания стихов поэтом, упоминается перо: “Зазимуем же тут, / за бугром в чистом поле на штабель слов / пером кириллицы наколов”. Но у Пушкина описание преображающего вдохновения и просящегося к бумаге пера возвышенно поэтично и метафорично, не предметно; Бродский же изображает сложение стихов как тяжкий труд, подобный труду дровокола. Отождествление писания стихов с рубкой дров основано, как это часто бывает с уподоблениями у Бродского, на фонетическом сходстве слов “слова — дрова” и на омонимии слов “складывать” в выражениях “складывать (сложить) стихи” — “складывать (сложить) дрова в поленницу (в штабель)”. Кроме того, в этом образе реализована, овеществлена, хотя и не прямо, метафора “пламя, огонь вдохновения”.
Мотив осеннего оцепенения, творческого омертвения содержится в стихотворении Бродского “Муха”(1985):
Пока ты пела, осень наступила.
И только двое нас теперь — заразы
разносчиков. Микробы, фразы
равно способны поражать живое.
Нас только двое:
твое страшащееся смерти тельце,
мои, играющие в земледельца
с образованием, примерно восемь
пудов. Плюс осень.
Уподобление лирического героя—поэта земледельцу восходит к “Осени” Баратынского, где также с земледельцем сравнивается стихотворец — “оратай жизненного поля”. Слово “осень” в предложении “Плюс осень” непосредственно указывает на стихотворение Баратынского.
Один из повторяющихся, устойчивых образов в поэзии Бродского — перо. Перо метонимически замещает лирического героя — поэта. В стихотворении “Пятая годовщина (4 июня 1977)”(1977) упоминание о пере содержится в конце текста, занимая примерно то же место в композиции текста, что и “перо” в пушкинской “Осени”, о котором говорится в предпоследней октаве (последняя октава не закончена, начата лишь первая строка).
Скрипи, мое перо, мой коготок[2], мой посох.
Мне нечего сказать ни греку, ни варягу.
Зане не знаю я, в какую землю лягу[3].
Скрипи, скрипи, перо! переводи бумагу.
Образ скрипящего пера встречается также в “Литовском ноктюрне”(1973[74?]—1983) и в “Эклоге 4-ой (зимней)”: “и перо скрипит, как чужие сани”. Эта строка возвращает нас к перу из пушкинской “Осени” (“и пальцы просятся к перу, перо к бумаге”). Сани попали из пушкинских “Осени” и более раннего стихотворения “Зимнее утро” и из элегии П.А.Вяземского “Первый снег”. Во всех трех стихотворениях упоминаются санные катанья с возлюбленной, в “Осени” есть переклички и с “Первым снегом”, и с “Зимним утром”. Но пушкинскому упоению любовью и радостью жизни у Бродского противопоставлено холодное одиночество лирического “Я”. Совершенно чужд стихотворению Вяземского и двум пушкинским текстам мотив близкой смерти, пронизывающий строки Бродского.
Замена пушкинской поэтической осени в поэзии Бродского зимой, ассоциирующейся и с вдохновением, и с “замерзанием” творческого дара[4], объясняется особенным отношением автора “Эклоги 4-ой (зимней)” к этому времени года. Зима — любимое время года для Бродского: “Если хотите знать, то за этим стоит нечто замечательное: на самом деле, за этим стоит профессионализм. Зима — это черно-белое время года. То есть страница с буквами” (Интервью с Иосифом Бродским Людмилы Болотовой и Ядвиги Шимак—Рейфер для еженедельника “Пшекруй” // Бродский И. Большая книга интервью. Составитель В. П. Полухина. М., 2000. С. 628). , объясняется особенным отношением автора “Эклоги 4-ой (зимней)” к этому времени года. Зима — любимое время года для Бродского: “Если хотите знать, то за этим стоит нечто замечательное: на самом деле, за этим стоит профессионализм. Зима — это черно-белое время года. То есть страница с буквами” (Интервью с Иосифом Бродским Людмилы Болотовой и Ядвиги Шимак—Рейфер для еженедельника “Пшекруй” // Бродский И. Большая книга интервью. Составитель В. П. Полухина. М., 2000. С. 628).
Один из повторяющихся образов поэтического мира Бродского — снег. Пейзаж в его стихотворениях обычно — зимний.
Сравнение скрипящего пера с чужими санями в эклоге Бродского выражает отчужденность поэта от подписанных его именем стихотворений, подлинный автор которых — язык[5]. В этом сравнении скрыта пословица “Не в свои сани не садись”. Сопоставление пера со скрипящими санями вводит в тексты Бродского, посвященные теме поэзии, мотив путешествия в мир смерти. Строки:. В этом сравнении скрыта пословица “Не в свои сани не садись”. Сопоставление пера со вводит в тексты Бродского, посвященные теме поэзии, . Строки:
смотрит связанный сноп
в чистый небесный свод.
деревья слышат не птиц,
а скрип деревянных спиц
и громкую брань возниц.
из стихотворения “Обоз” (1964) — вариация пушкинской “Телеги жизни”. Возницам Бродского соответствует “ямщик лихой, седое время” в пушкинском стихотворении. Брань возниц соотнесена со словами седоков у Пушкина: “Мы рады голову сломать / И, презирая лень и негу, / Кричим: пошел!.....,”. Связанный сноп, смотрящий в небо — не просто предметный образ. Он также обозначает укутанного в саван покойника на погребальных дрогах.
В стихотворении “В альбом Натальи Скавронской” (1969) пушкинский образ телеги жизни, везущей в смерть, и восходящее к “Телеге жизни” “Ну, пошел же!” соединены с образом сестры моей жизни из одноименной книги Пастернака:
Запрягай же, жизнь моя сестра,
в бричку яблонь серую. Пора!
По проселкам, перелескам, гатям,
за семь верст некрашенных и вод,
к станции, туда, где небосвод
заколочен досками, покатим.
Ну, пошел же! Шляпу придержи
да под хвост не опускай вожжи.
Эх, целуйся, сталкивайся лбами!
То не в церковь белую к венцу —
прямо к света нашего концу,
точно в рощу вместе за грибами.
Пастернаковская тема “ослепительной яркости, интенсивности существования, максимальной вздыбленности и напряженности всего изображаемого” (Жолковский А. К., Щеглов Ю. К. Работы по поэтике выразительности: Инварианты — Тема — Приемы — Текст. М., 1996. С. 219) причудливо сплетена с темой смерти, восходящей к Пушкину, но облеченной в формы трагической иронии. Любовный мотив (поцелуи, поездка с женщиной — жизнью моей сестрой) восходят к стихам Вяземского и Пушкина, описывающим прогулку в санях с возлюбленной. Слияние любовного и погребального мотивов создается Бродским благодаря аллюзиям на такой сюжет романтической баллады, как “поездка в церковь для венчания, превращающаяся, неожиданно для персонажа, в путешествие к могиле” (“Людмила” и “Ленора” В.А.Жуковского). Описание могилы — станции в стихотворении Бродского во многом соответствует описанию “дома” — могилы в “Людмиле” (“шесть досок”). Но у Жуковского орудием смерти является мужской персонаж (жених), а у Бродского — женский (“жизнь моя сестра”).
Так сравнение пера с санями в “Эклоге 4-ой (зимней)” связывает этот образ с образом похоронной телеги и привносит в него дополнительные значения, связанные с темой смерти.
Как цитатный пушкинский образ, перо упомянуто в стихотворении Бродского “Друг, тяготея к скрытым формам лести...”(1970):
И я, который пишет эти строки,
в негромком скрипе вечного пера,
ползущего по клеткам в полумраке,
совсем недавно метивший в пророки.
И здесь образ пера из “Осени” и пушкинский мотив вдохновения трансформируются Бродским. Пушкинским быстроте, легкости, нестесненности вдохновения он противопоставляет затрудненность, которую символизирует ползущее по клеткам перо. Слово “клетки”, обозначая клетки тетрадного листа, обладает вместе с тем значением “место заточения”, “темница” (как в стихотворении “Я входил вместо дикого зверя в клетку...”). С таинственным поэтическим вечерним сумраком, о котором пишет Пушкин, контрастирует полумрак, в стихотворении ”Друг, тяготея к скрытым формам лести...” приобретающий отрицательное значение.
Цитата из “Осени” окружена в этом стихотворении, как и во многих иных случаях у Бродского, реминисценциями из других пушкинских поэтических текстов. Выражение “совсем недавно метивший в пророки” — ироническая аллюзия на стихотворение “Пророк”. Завершается текст Бродского цитатой из другого пушкинского произведения, “Погасло дневное светило...”. Строки “я бросил Север и бежал на Юг / в зеленое, родное время года” напоминают о романтическом мотиве бегства из родного края в “земли полуденной волшебные края”, выраженном в пушкинской элегии:
Я вижу берег отдаленный,
Земли полуденной волшебные края;
С волненьем и тоской туда стремлюся я,
Воспоминаньем упоенный...
Я вас бежал, отечески края;
Я вас бежал, питомцы наслаждений. (II; 7)
Перекличка двух стихотворений подчеркнута сходством их автобиографических подтекстов: в заключительных строках Бродский подразумевает поездку в Крым, в те края, в которых провел несколько лет Пушкин. При этом “отдых в Крыму” описывается средствами художественного языка романтической пушкинской лирики.
Пушкинский образ пальцев, просящихся к перу, просящегося к бумаге пера и текущих стихов:
И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,
Минута — и стихи свободно потекут.
— повторен в стихотворении Бродского “С видом на море”(1969):
И речь бежит из-под пера
не о грядущем, но о прошлом;
затем что автор этих строк,
чьей проницательности беркут
мог позавидовать, пророк,
который нынче опровергнут,
утратив жажду прорицать,
на лире пробует бряцать.
Пушкинский образ текущих из-под пера стихов подвергнут Бродским ироническому “переписыванию”: из-под пера бежит речь, которая звучит, а не записывается. И потому высказывание “речь бежит из-под пера” является логически неправильным. Пушкинский образ как бы самоотрицается, взрывается изнутри. Соотнесенность с “Осенью” устанавливается еще раньше, в первой строке: ”Октябрь. Море поутру / лежит щекой на волнорезе”. Пушкинский текст начинался словами “Октябрь уж наступил”. Упоминание о Черном море соотносит стихотворение Бродского (оно было написано в Коктебеле) с пушкинским “К морю”, посвященным также Черному морю и навеянным крымскими впечатлениями. Биографии двух поэтов в этом произведении Бродского оказываются соотнесенными.
Переписывание строк из “Осени” соседствует с полемической метаморфозой, которой подвергся постоянный мотив пушкинской поэзии — мотив пира, праздника жизни. Также полемически цитируется пушкинский “Пророк”. Ироническое сравнение лирического героя с беркутом восходит, несомненно, к пушкинским строкам: “Отверзлись вещие зеницы, / Как у испуганной орлицы”.
Скрип перау Бродского (как и у Ходасевича, из поэзии которого автор “Пятой годовщины” и “Эклоги 4-ой“ заимствует этот образ) свидетельствует, что поэзия еще не поддалась, не уступила смерти. У Пушкина же скрип пера обозначает кропотливый, но бездарный труд бесталанного стихотворца: “Арист, не тот поэт, кто рифмы плесть умеет / И, перьями скрипя, бумаги не жалеет”(“К другу стихотворцу”).
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
