56286 (762681), страница 2
Текст из файла (страница 2)
Анализ баталий внутри большевиков по рабочему вопросу заставляет обратить внимание на одно немаловажное обстоятельство. Распространение дискуссий на провинцию и периферийные отряды партии не привело к её затуханию. Наоборот, она подчас приобретала ещё более острый характер. По мере укрепления режима, разногласия так же не спадали. Эти факты свидетельствуют о том, что за нюансами политических платформ стояли действительно существующие в обществе тенденции и потребности.
Такое предположение вполне естественно и, более того, на первый взгляд вопрос о характере реалий, нашедших отражение в дискуссиях о рабочем самоуправлении 1917—1918 гг. прост: за теми, кто отстаивал самостоятельность рабочих организаций, стояли традиции трудовой демократии и самоуправления романтического периода русской революции, на сторонников же огосударствления "работали" универсальные закономерности развития индустриального общества, требовавшие жесткого регулирования низозых звеньев хозяйственного механизма, вырванных из аграрного общества, особенно, в условиях войны (27). В этом смысле неоднородность большевистской доктрины и самой партии может пониматься как противоречие между её "демократическим", "революционным" крылом и крылом "консервативным", "бюрократическим".
При таком подходе легко объяснима и победа второго, противостоящего демократическим тенденциям революции крыла партии. Этатизм становится содержанием всей эпохи. Перемены в экономике и политической сфере вскоре проникают и в идеологию. Среди поборников этатизма были экономисты Б. Авилов, Н. Астров, Л. Кофенгауз, Г. Полонский, А. Соколов. Твердыми сторонниками государственного регулирования выступали такие представители торгово-промышленных кругов как В.А. Степанов, А.И. Коновалов и многие другие. Особенно активны на ниве социального моделирования в духе всеобщего этатизма в период революции были меньшевики. Взяв за основу опыт воюющих держав, прежде всего Германии, они настаивали на том, что только всеобщее регулирование способно спасти экономику страны. Решение этой проблемы, по их расчетам, было не под силу общественным организациям, и требовало вмешательства административного аппарата, наделённого всей полнотой государственной власти (28). Осознанно или нет, идеологией этатизма были заражены все силы, вовлечённые в борьбу за власть: от Керенского до Корнилова. Различалась лишь риторика, к которой приходилось прибегать непримиримым оппонентам для обоснования своих планов по усилению государственного вмешательства в экономику (29). В этом смысле в политике большевиков на усиление экономической роли государства можно видеть продолжение курса царского и Временного правительств (30). Своё добавлял и революционный романтизм иных деятелей большевистской верхушки (31).
Но надеяться, что "огосударствление" — это тот "золотой ключик", при помощи которого можно будет раскрыть все тайны большевистской стратегии, во что, похоже, поверили многие, не приходится. Дело осложняется уже тем, что политика огосударствления практически не встретила серьёзного сопротивления самих рабочих (32). Конечно, попытаться объяснить их поведение можно, как и склонны поступать апологеты нового "философского камня", репрессивной политикой большевиков. Увы, такое предположение очень далеко от истинного положения вещей. Огосударствления своих предприятий, будь то в форме национализации или секвестра, требовали сами рабочие. Но особенно участились подобные обращения после Октября. Подчас предложения рабочих по огосударствлению их предприятий имели самый что ни на есть радикалистский характер. Так, на заводе Михельсона, когда там сложилась остро критическая ситуация из-за недостатка рабочей силы, завком постановил, что единственным выходом может стать милитаризация труда.
Важно, что одни и те же требования рабочих могли быть следствием совершенно разных психологических настроений. Часто с требованиями огосударствления предприятий и до Октября, и после него выступали не только те коллективы, которые готовы были взять на себя ответственность за поддержание производства. Подчас обращения к правительству установить государственный контроль над тем или иным предприятием диктовался чувством социального иждивенчества. И наоборот, сторонниками "производственного сепаратизма" могли выступать не только слабые коллективы, но и те из них, которые уже реально осуществляли руководство своим предприятием или готовы были взять на себя роль полноправных хозяев производства. Увеличение же числа ходатайств о государственном вмешательстве в судьбы фабрик и заводов связаны не только с обострением классовой борьбы, но и с тем, что рабочие начинают по-новому относиться к государству. После Октября оно становится в их глазах "более своим", примером чего может служить позиция рабочих текстильной фабрики В.И. Агафонова подмосковной станции Химки, просивших "объявить ее собственностью Российской республики" — традиционная формулировка для подобных обращений.
Понятно, что столь широко распространённое явления не может быть объяснено сугубо экономическими причинами. Почему за помощью и поддержкой рабочие обращались именно к государству, а не к предпринимательским организациям? Почему гражданское противостояние, борьба за власть приобретает в России такую ожесточённость? Очевидно, ответы на все эти вопросы следует искать в особых проявлениях психоментальности русских рабочих, которым была свойственна вера в то, что власть должна позаботиться о них. Такие настроения невозможно объяснить исключительно последствиями этатистской пропаганды и политики революционных партий. Несколько десятилетий модернизации и месяцы революции не могли сформировать в народной психологии столь устойчивых стереотипов. Из этого вытекает неоднозначность этатистских настроений среди пролетариата. Но если это так, то можно ли говорить об однородности этатизма различных течений большевизма?
При первом подходе увидеть связь большевизма с национальной природой русской революции трудно. Многие и левые, и правые, и те, кто ратовал за рабочее самоуправление, и те, кто апеллировал к сильной власти, отрицали её. Афористично подобные настроения сформулированы Л. Троцким: "Наша революция убила нашу "самобытность"" (33). Необходимость и рабочего самоуправления, и огосударствления разные течения внутри партии доказывали одним и тем же обстоятельством, а именно незрелостью и отсталостью России. Только выводы из этого делались разные.
Показательной в этом смысле может считаться позиция Рязанова. Именно он был основным докладчиком по проблемам подчинения фабзавкомов на I съезде профсоюзов. В своей речи он обвинил фабзавкомы не только в анархии, но и бесполезности (34). Жестко критиковал фабзавкомы и А. Лозовский. Неприятие фабзавкомов Рязановым и Лозовским не удивляет Приверженцы европейской культуры, они и рабочее движение видели организованным по-европейски. Фабзавкомы, которые можно считать детищем русской архаики, им были просто не понятны. Но это не мешало тому же Лозовскому быть последовательным сторонником независимости рабочих организаций.
Лозовский предупреждал, что огосударствление самодеятельных объединений пролетариата, подчинение их Советам приведёт к утере ими классовой самостоятельности, бюрократизации, разрыву с пролетариатом, нанесёт ущерб инициативе низов. Всё это приведёт к тому, что "сама жизнь ... создаст организации, которые будут брать на себя защиту интересов рабочих, против государственных интересов". Лозовский разделял понятия рабочего самоуправления и рабочего контроля и, выступая против первого, активно поддерживал второй. Он отвергал мнение о том, что рабочий контроль уже устарел и что его пора списывать со счетов.
Такие взгляды Лозовского на перспективы рабочего представительства исходили из его общей оценки ситуации в стране. Он считал, что мужицкая Россия никак не созрела для социализма. Лозовский подчеркивал: "Состояние народного хозяйства делает материально невозможным организацию производства на социалистических началах, и не будем, поэтому, перед лицом этого, хотя и печального, но неопровержимого факта, плодить крайне вредных и опасных иллюзий, ибо иллюзии гибнут, а факты остаются". При этом не без иронии Лозовский пояснял, что "социалистическая революция начинается не тогда, когда социалисты становятся у власти" (35).
Рязанов и Лозовский — революционеры, вошедшие в большевистскую партию как бы "из вне". Но на максималистских позициях стояли и некоторые "коренные" большевики, прежде всего те из них, которые были связаны с группой молодых москвичей. Их наиболее ярким представителем был Н. Бухарин. Первые наброски своей концепции революционного государства Бухарин делает сразу же, как узнаёт о победе революции на Родине, ещё будучи в эмиграции в Америке. Уже тогда он подчёркивал: "дело производства не может оставаться вне рабочего контроля" (36). По возвращению в Россию Бухарин разовьёт свои взгляды (37). В частности, Летом 1917 г. им будет разработан оригинальный проект преодоления угрозы голода путём развёртывания целостной системы рабочих организаций. С ней он выступил на одном из июньских заседаний Моссовета. Бухарин призвал на основе рабочих объединений создать аппарат централизованной организации хозяйства. "Нижними ячейками этого аппарата, — указывал он, — должны быть заводские комитеты и комитеты служащих единичного предприятия" (38).
Кроме того, целый ряд сторонников рабочего контроля и самоуправления их же максимализм заставлял переходить на всё более этатистские позиции. Уже в 1917 г. многие из них заявили о себе как самые яростные сторонники огосударствления. Всё тот же Бухарин практически не видел разницы между контролем рабочим, и контролем государственным (39). От этой позиции был только шаг к апологетике государственного диктата в экономике. Много общего с таким подходом можно видеть у одного из центральных лидеров самостоятельного рабочего движения Н. Скрыпника. Он всячески ратовал за распространение рабочего вмешательства в экономику на предприятия (40). Но, по сути, он оценивал рабочий контроль лишь как первую ступень к государственному контролю и настаивал на том, чтобы переход свершился как можно скорее. Но особенным радикализмом в этом отношении может считаться проект, подготовленный В. Осинским (Оболенским) (41). Начав с того, что рабочие должны заменить буржуазию в сфере организации производства, он заканчивал разработкой мер по введению всеобщей трудовой повинности, которая бы превратила бы рабочих в индустриальных крепостных. Категорическое высказывание на счет рабочего самоуправления принадлежит Лозовскому: "Нужно оговорить, — подчеркивал он, — с абсолютной ясностью и категоричностью, чтобы у рабочих каждого предприятия не получилось такого впечатления, что предприятия принадлежат им" (42).
Такая разноголосица, понятно, делала позиции левых внутри партии слабыми. Не укрепляло их и то, что, не признавая национальной специфики рабочего движения, они могли опереться на очень незначительные прослойки рабочего класса. Реально деятели типа Лозовского вправе были рассчитывать на сочувствие очень узкого слоя рабочих-профсоюзников, а такие, как Бухарин, на поддержку так же немногочисленной категории ультрареволюционных рабочих, в основном из числа молодёжи.
Никоем образом демократическую струю русской революции не усиливала и позиция правых интернационалистов. Здесь вновь показательны взгляды Троцкого. Его имя часто связывают с левым большевизмом. Но нельзя забывать, что левизна Троцкого проявлялась, как правило, в политической сфере, в вопросах экономике он был куда более умеренным. Впрочем, в 1917—1918 гг. Троцкого вообще можно считать одним из "ведущих государственников" в большевистском руководстве. Это сказалось не только в его подходах к армейскому строительству, но и к рабочему вопросу. Видя царящую в экономике неразбериху, Троцкий был не против введения капиталистических методов хозяйствования в их государственно-монополистической форме. Рабочему самоуправлению места в его схеме не оставалось, и он полагал возможным пойти на ограничение фабзавкомов или даже на их роспуск.
Но, конечно, ведущей фигурой "правого уклона " в тот момент был Ю. Ларин. Он был одним из принципиальнейших антагонистов рабочего контроля. Некоторое время спустя, в мае 1918г., он ставит себе в заслугу "ограничение прав трудовых коллективов" и "борьбу с самостоятельным установлением рабочего управления на производстве", которые он осуществлял, если пользоваться его же терминологией, насаждая Главки и Центры (43). В середине ноября 1917 г. Ларин выступил с программой государственно-монополистического преобразования России на основе германского образца (44). Уже тогда в ней были сильны этатистские элементы. Ларин становится одним из вдохновителей сближения с бывшими промышленниками на предмет сотрудничества между ними и новыми властями России.
В этот период Ларин был приверженцем сохранения в урезанном виде частной собственности. Но видеть только в этом его оппозиционность рабочему контролю не вполне правомерно. Дело в том, что, подобно тому, как левые элементы смещались в сторону чистого этатизма, такую же эволюцию проделывали и некоторые правые группировки внутри РКП (б). Во всяком случае, когда Ларин становится идеологом всеобщей национализации и главков, своего отношения к самостоятельному творчеству низов он не пересмотрел ни в коей мере (45). Впрочем, точно так же эволюционизировала позиция Троцкого, к 1920 г. ставшего одним из главных идеологов милитаризации труда и лидером бюрократических группировок внутри партийного руководства. Не следует, конечно, объясняя позицию маргиналов периода "красной смуты" становиться на позиции современных маргиналов, во всём видящих заговор против России. Скажем больше, — максимализм и левых, и правых интернационалистов отчасти опирался на некоторые крестьянские утопии (46), "подпитывавшие" своеобразную "сектантскую реформацию" в России (47). Основными её чертами можно назвать глобализм и полное отрицание существующего порядка вещей, хилиазм и эсхатологизм. Но разрыв между установками некоторых большевиков и народным мировосприятием всё-таки имел место, и приходился он по линии следующего за разрушением старого мира шага, помимо всего прочего, и в отношении к государству. Для большинства революционеров государство не несло в себе никакой мистической нагрузки. "В лучшем случае", оно было для них воплощением зла, а так — рычагом для осуществления их целей. Народный же утопизм мечтал о "царстве Божием на Земле". То есть будущее, справедливое государство виделось как заступник и по аналогии с существующим государством, только очищенным от его пороков.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
