158975 (737332), страница 2
Текст из файла (страница 2)
Если в период «примирения» Белинский считал, что «субъективность есть отрицание поэзии» (XI, 387), то с начала 40-х гг. в своих статьях о творчестве Лермонтова, Гоголя, Пушкина критик, напротив, отстаивает «гуманную субъективность», которая не искажает «объективную действительность изображаемых поэтом предметов» (VI, 217), а утверждает выражение в художественном творчестве, как у Лермонтова, «благородной человеческой личности» (см. IV, 521). Он вновь переоценивает свое отношение к комедии «Горе от ума»: «... расейская действительность гнусна», и комедия Грибоедова была «оплеухою по ее роже» (XII, 25). Ненависть к такой действительности была вызвана тем, что она враждебна личности. В июне 1841 г. Белинский признается Боткину: «Во мне развилась какая-то дикая, бешеная, фанатическая любовь к свободе и независимости человеческой личности, которые возможны только при обществе, основанном на правде и доблести. Я понял и французскую революцию. Понял и кровавую любовь Марата к свободе, его кровавую ненависть ко всему, что хотело отделяться от братства с человечеством хоть коляскою с гербом... Личность человеческая сделалась пунктом, на котором я боюсь сойти с ума. Я начинаю любить человечество маратовски: чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную» (XII, 51, 52). В сентябре этого же года он пишет: «Отрицание - мой бог! В истории мои герои - разрушители старого - Лютер, Вольтер, энциклопедисты, террористы, Байрон («Каин») и т. п.» (XII, 70). Возникает вопрос: зачем нужно для того, чтобы «сделать счастливою малейшую часть» человечества, истреблять другую, если в существующей действительности «для избранных есть блаженство, когда большая часть и не подозревает его возможности»? (XII, 69). Разве не сам Белинский бросал вызов «Егору Федорычу» - Гегелю: «Я не хочу счастия и даром, если не буду спокоен насчет каждого из моих братии по крови, -костей от костей моих и плоти от плоти моея» (XII, 23)? Разве не он решительно протестовал против того, что «дисгармония есть условие гармонии»?
Белинский мечтает о времени, «когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы» (XII, 70). Главное условие построения справедливого общества - «воспитание в социальности», «через социальность» (XII, 71). И тут опять возникает мысль о «кровавой любови» Марата к свободе. Нет ничего выше и благороднее, как способствовать развитию социальности, но смешно и думать, заявляет мыслитель, «что это может сделаться само собою, временем, без насильственных переворотов, без крови. Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастию. Да и что кровь тысячей в сравнении с унижением и страданием миллионов» (XII, 71).
В письме к Боткину от 8 сентября 1841 г. Белинский так определил особенности своего идейного развития: «Ты знаешь мою натуру: она вечно в крайностях и никогда не попадает в центр идеи. Я с трудом и болью расстаюсь с старою идеею, отрицаю ее донельзя, а в новую перехожу со всем фанатизмом прозелита. Итак, я теперь в новой крайности - это идея социализма, которая стала для меня идеею идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания» (XII, 66).
Отношение Белинского к идее социализма - непростой вопрос. Несомненно, что он увлечен был ею в начале 40-х гг. «с подачи» французских социалистов. Отношение к этой идее послужило основанием для размежевания «западников». Грановский и его единомышленники были противниками социализма. Союзником же Белинского стали Герцен и Огарев, которые также были сторонниками идеи социализма.
В критическом обзоре романа Эжена Сю «Парижские тайны» (1844) и в письмах второй половины 40-х гг. Белинский резко критикует буржуазные порядки в Западной Европе. «Я знаю, - заявляет он, - что владычество капиталистов покрыло современную Францию вечным позором...» (XII, 447). Будучи в Силезии, Белинский возмущается положением пролетариата. Поэтому-то он на стороне оппозиции буржуазному обществу. Социализм представляется Белинскому как общество высшей справедливости и гуманности.
Что касается России, то ей, по словам мыслителя, тоже предстоит стать на путь буржуазного развития. В письме П. В. Анненкову от 15 февраля 1848 г. Белинский писал, что «внутренний процесс гражданского развития в России начнется не прежде, как с той минуты, когда русское дворянство обратится в буржуази» (XII, 468). Для Белинского «буржуази» - это средний класс, который он отличает от капиталистов, осуществляющих тиранию над трудом: «не на буржуази вообще, а на больших капиталистов надо нападать, как на чуму и холеру современной Франции» (XII, 449). По Белинскому, «буржуази явление не случайное, а вызванное историею», «она имела свое великое прошедшее, свою блестящую историю, оказала человечеству величайшие услуги» (XII, 448), хотя «буржуази в борьбе и буржуази торжествующая - не одна и та же», ибо в начале ее движения «она не отделяла своих интересов от интересов народа» (XII, 449). Белинский писал: «Я знаю, что промышленность - источник великих зол, но знаю, что она же - источник и великих благ для общества. Собственно, она только последнее зло в владычестве капитала, в его тирании над трудом» (452). Белинский готов допустить, что «даже и отверженная порода капиталистов должна иметь свою долю влияния на общественные дела; но горе государству, когда она одна стоит во главе его! Лучше заменить ее ленивою, развратною и покрытою лохмотьями сволочью: в ней скорее можно найти патриотизм, чувство национального достоинства и желание общего блага» (XII, 452).
Поворот в мировоззрении Белинского в начале 40-хгг., разочарование в гегелевской философии вели его к новому миропониманию. В 1842 г. он благодаря Герцену знакомится с философией Л. Фейербаха, ас 1843 г. начинается его переход на позиции материалистической философии. В очерке «Взгляд на русскую литературу 1846 года» и в письме В. П. Боткину от 17 февраля 1847 г. Белинский заявляет о себе как убежденный сторонник материалистического мировоззрения. Что это означает? Речь здесь идет о понимании значения материального начала, обусловливающего проявления человеческой духовности. «Вы, конечно, очень уважаете в человеке ум? - риторически спрашивает автор «Взгляда на русскую литературу 1846 года». - Прекрасно! -так останавливайтесь же в благоговейном изумлении и перед массою его мозга, где происходят все умственные отправления Психология, не опирающаяся на физиологию, так же не состоятельна, как и физиология, не знающая о существовании анатомии» (X, 26).
Белинский выступает сторонником познания действительных природных причин, обусловливающих духовно-нравственную деятельность человека. Он решительно против сочинения небывалых «в природе причин». «Метафизику к черту: это слово означает сверхнатуральное, следовательно, нелепость», - пишет он Боткину (XII, 331). Логика как наука о мышлении имеет право на существование: «Она должна идти своею дорогою, но только не забывать ни на минуту, что предмет ее исследований - цветок, корень которого в земле, т. е. духовное, которое есть не что иное, как деятельность физического» (там же).
Белинский не отождествляет духовное с материальным: «Духовную природу человека не должно отделять от его физической природы, как что-то особенное и независимое от нее, но должно отличать от нее, как область анатомии отличают от области физиологии» (там же). Белинский утверждает единство материального и духовного, единство, воплощенное в человеческой личности: «Ум - это человек в теле или, лучше сказать, человек через тело, словом, личность» (X, 27). Человеческая натура- «источник всякого прогресса, всякого движения вперед», но «в ней же заключается и источник уклонений от истины, коснения и неподвижности» (X, 32). Такого рода материализм, исходящий из природы человека, которая сама является высшей частью природного мира, можно определить как антропологический материализм.
К середине 40-х гг. меняется и отношение Белинского к религии. В 1845 г. в письме к Герцену он пишет, что «в словах бог ^религия» видит «тьму, мрак, цепи,и кнут» (XII, 250). Белинский отмечает, что эту «истину» он почерпнул из «Немецко-французского ежегодника». В нем была напечатана статья К. Маркса, в которой содержалась формула: «Религия есть опиум народа». Как вспоминал Ф. М. Достоевский, в это время Белинский горячо отстаивал свои атеистические взгляды. В своем письме к Гоголю по поводу его книги «Выбранные места из переписки с друзьями», написанном 15 июля 1847 г., Белинский утверждает, что русский народ «по натуре своей глубоко атеистический народ», хотя и подверженный суевериям (см. X, 215).
Однако Белинский здесь сам выступает как приверженец «учения Христова» и обвиняет Гоголя в том, что он преисполнился не «истиною Христова», а «дьяволова учения» (X, 214). При этом критик противопоставляет Христа, который «первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину своего учения», церкви, являющейся, по его словам, «иерархией, стало быть, поборницею неравенства, льстецом власти, врагом и гонительницею братства между людьми» (там же). «Кто способен страдать при виде чужого страдания, кому тяжко зрелище угнетения чуждых ему людей, - тот носит Христа в груди своей...» (X, 218), - утверждал Белинский.
Белинский был прежде всего литературным критиком, и разработка философских вопросов, конечно, не являлась для него самоцелью. Но его критика была «движущейся эстетикой», тесно связанной с его философскими взглядами и в значительной мере была обусловлена развитием самого искусства. «Задача истинной эстетики, - отмечал критик в 1843 г., - состоит не в том, чтоб решить, чем должно быть искусство, а в том, что такое искусство». Поэтому она должна рассматривать искусство как «предмет, который существовал давно прежде ее и существованию которого она сама обязана своим существованием» (VI, 585).
По мере того как сама русская литература все больше проникалась социальной проблематикой, все в большей степени социализировались эстетические позиции Белинского. Еще в 1841 г. в статье о стихотворениях Лермонтова критик писал: «Как красота, так и поэзия - выразительница и жрица красоты, сама себе цель и вне себя не имеет никакой цели» (IV, 498). Но уже в 1842 г. он считает такое понимание красоты и искусства первоначально необходимым, но уже односторонним (см. VI, 275-276). В письме к Боткину в декабре 1847 г. Белинский отмечал: «А мне поэзии и художественности нужно не больше, как настолько, чтобы повесть была истинна, т. е. не впадала в аллегорию или не отзывалась диссертациею. Для меня дело - в деле. Главное, чтобы она вызывала вопросы, производила на общество нравственное впечатление» (XII, 445). Вместе с тем невозможно безнаказанно нарушать законы искусства. «Без всякого сомнения, искусство прежде всего должно быть искусством, а потом уже оно может быть выражением духа и направления общества в известную эпоху. Какими бы прекрасными мыслями ни было наполнено стихотворение, как бы ни сильно отзывалось оно современными вопросами, но если в нем нет поэзии, - в нем не может быть ни прекрасных мыслей и никаких вопросов, и все, что можно заметить в нем, - это разве прекрасное намерение, дурно выполненное», - пишет он во «Взгляде на русскую литературу 1847 года» (X, 303).
Но в сам критерий художественности у Белинского с начала его критической деятельности и до ее конца включается правдивость, истинность произведения. «Дар выставлять явления жизни во всей полноте их реальности и их истинности» (X, 244) - это не только особенность таланта Гоголя, но очень важное качество художественной одаренности, которое вызывало высокую оценку русского критика. «Где нет истины, природы, естественности, там нет для меня очарования», - определял еще молодой Белинский эстетический критерий актерской игры (I, 187). Еще тогда, понимая, что поэзия исторически была не только реальной, но и идеальной, когда пересоздавала «жизнь по собственному идеалу» (I, 262), критик отдает предпочтение первой - поэзии реальной, поэзии жизни, поэзии действительности, которая, по его словам,- «истинная и настоящая поэзия нашего времени» (I, 267). В последних своих трудах критик настойчиво отстаивает принципы «натуральной школы», получившие развитие в творчестве Гоголя, Герцена, Тургенева, Достоевского, Некрасова, Григоровича, Гончарова, Даля. И хотя термин «реализм» утвердился как эстетическое понятие уже после кончины Белинского, именно он, продолжая традиции Надеждина, поддерживал «реальную поэзию», видя в реализме главный критерий художественного творчества, ибо «когда человек весь отдается лжи, его оставляют ум и талант!» (X, 218-219).
«Эстетический кодекс» Белинского оказал такое воздействие на последующее развитие русской литературы, критики и эстетики, что многие его положения сейчас могут показаться тривиальными, хотя в свое время они были новым словом в истории эстетической мысли. Непреходящая теоретическая ценность эстетических положений критика, прошедшего «школу» Шеллинга и Гегеля, заключается в их диалектическом содержании. Подчеркивая важность верного отражения в искусстве самой действительности, Белинский, придававший большое значение проблемы личности, подчеркивал и «гуманную субъективность» искусства. Говоря об истинности и правдивости искусства, он не сводил его к копировке жизни: «Тут все дело в типах» (X, 294). Типический образ, по Белинскому, - единство конкретного и общего, случайного и необходимого, знакомого и незнакомого, объективного и субъективного, содержания и формы.
С точки зрения диалектики национального и общечеловеческого стремился Белинский подойти к проблеме взаимоотношения России и Запада. «Разделить народное и человеческое на два совершенно чуждые, даже враждебные одно другому начала - значит впасть в самый абстрактный, в самый книжный дуализм» (X, 26), - заявлял критик. Поэтому он полемизирует и со сторонниками «фантастической народности», и с теми, кто впадает в «фантастический космополитизм». «Фантастическая народность» была присуща приверженцам официальной народности; они «смешали с народностью старинные обычаи, сохранившиеся теперь только в простонародье, и не любят, чтобы при них говорили с неуважением о курной и грязнойизбе, о редьке и квасе, даже о сивухе» (X, 23). Но подобные воззрения, по мнению Белинского, присущи также славянофилам. В статье «Взгляд на русскую литературу 1846 года», отдавая должное важности проблем, которые ставит «партия славянофильская», критик выражает свое несогласие с мнением сторонников этой «партии» относительно оценки реформы Петра I, которая якобы «лишила нас народности», и с их призывом «воротиться к общественному устройству и нравам времен не то баснословного Гостомысла, не то царя Алексея Михайловича», и по поводу обусловленности русского национального начала смирением, которое будто бы присуще «одним славянским племенам» (X, 17,19,24). Не приемлет Белинский и «фантастический космополитизм», проповедуемый критиком и публицистом Валерианой Майковым и некоторыми западниками. Он критикует взгляд, согласно которому «национальность происходит от чисто внешних влияний и выражает собою все, что есть в народе неподвижного, грубого, ограниченного, неразумного, и диаметрально противополагается всему человеческому», а «великие люди» «стоят вне своей национальности, и вся заслуга, всё величие их в том и заключается, что они идут прямо против своей национальности, борются с нею и побеждают ее» (X, 25).
По Белинскому, «великий человек всегда национален как его народ, ибо он потому и велик, что представляет собою свой народ». Национальное и человеческое не противостоят друг другу. Человеческое проявляется через национальное. Однако в любом народе существует борьба «нового с старым, идеи с эмпиризмом, разума с предрассудками» (X, 31). Человеческое и выражает положительное, имеющееся в каждом народе. Поэтому, пишет критик, «пора нам перестать восхищаться европейским потому только, что оно не азиатское, но любить, уважать его, стремиться к нему потому только, что оно человеческое, и, на этом основании, все европейское, в чем нет человеческого, отвергать с такою же энергиею, как и все азиатское, в чем нет человеческого» (X, 19).
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
