116332 (711965), страница 2
Текст из файла (страница 2)
4. Более подробно о Сибирском крае
Население довоенного Колпашева – охотники - промысловики на белку, соболя, колонка, боровую и водоплавающую дичь, охотники-медвежатники, рыбаки; белку бьют в глаз, медведя поднимают из берлоги. Руку нужно иметь твёрдую, меткую. Это про одного такого охотника написал В.Высоцкий в своём стихотворении "У Доски, где почётные граждане…":
…Раньше оба мы были охотники-
А теперь на нас ватные потники
Да потёртые подлокотники!
Я в Сибири всего
Только соболя бил, -
Ну а друг - он того -
На медведя ходил.
Он Колпашевский – тоже берлога! -
Ну а я из Выезжего Лога.
И ещё (если друг не хитрит):
Белку в глаз, да в любой, говорит…
Дома, избы Колпашева – деревянные, огромные огороды, засеянные картошкой, капустой, за "оградой" каждого двора – поленницы дров, у ворот со стороны улицы – жердяные стойки для просушивания рыбацких сетей.
На голове у многих – накомарник, сделанный из куска старой рыбацкой сети и пропитанный дёгтем. Это защита от гнуса. Гнус – это комары, мошка, пауты, слепни… У входа в каждую стайку и у крыльца в избу курятся дымокуры. Это чтобы гнус не залетал в стайку к скотине и в избу. В старом ведре надо разжечь костерок из щепок, и когда он разгорится, навалить и периодически подбрасывать в него свежую траву. Будет много дыма, тление будет продолжаться долго. Это хорошее спасение от гнуса.
Группа эвакуированных азово-черноморцев – так они называли себя – обрушились на тихий сибирский городок как лавина со своим южным темпераментом, европейскими привычками, речью, южным "г", громкоголосьем и непрестанным пением.
Да и понятно – ведь Керчь – город южный, певучий, музыкальный. Как рассказывал прадедушка, в Керчи какой-нибудь мальчишка-босяк бежит с моря домой с низкой ставридки, и напевает "…мальчик резвый, кудрявый, веселый…", из "Свадьбы Фигаро". А нищий в керченском порту не просто стоит с протянутой рукой и с закрытыми глазами, изображая слепого, а хорошим басом поёт, с примесью украинского языка: "Дайте, дайте не минайте, а хто минэ – того холера забэрэ". Моя прабабушка, с утра занимаясь домашними делами, поёт в полный голос, как можно петь в своём доме. Это или "Не брани меня, родная", или "Соловей" Алябьева, или "Помню, я ещё молодушкой была" и т. п.
Соседок-сибирячек это и удивляет и раздражает, вызывает неприязнь.
"Чё она распелась?" - спрашивают у бабушки, маленькой девочки. Постепенно привыкли. Отец, когда рыбозавод был уже восстановлен и понемногу стал обзаводиться "культинвентарём", принёс домой выданные ему под расписку в "Красном уголке" аккордеон, домру и балалайку. Музыкального образования он не имел, но от природы был очень музыкален. Вечером после работы прадед до поздней ночи музицировал. В то время это было единственным развлечением. Звучали "Мазурка" Венявского, вальсы Андреева, венгерские танцы, старинные русские романсы, отрывки из популярных довоенных оперетт, произведения, исполняемые Петром Лещенко, Александром Вертинским, Вадимом Козиным… Много чего звучало в эти вечера. Если было лето, то из кухни в сени выносилась керосиновая лампа. Она освещала и маленькие сени, и крылечко в одну ступеньку, и часть небольшого двора. Приходила пара соседей послушать, рассаживаясь на табуретках перед крыльцом, на колоде для рубки дров. Обязательно приходил сосед Александр Яковлевич Шнейдер, уже старик, высланный с семьёй немец из Саратова, очень высокий, худой, туберкулёзный, с пышными усами и шевелюрой полуседых волос, с тростью. Он очень похож на Максима Горького. Его все звали просто – дядя Саша.
Моей бабушке, воспоминания которой я сейчас пишу, прадедушка и прабабушка с ранних лет старались передать музыкальные познания. Так что в 4-5 лет она, качаясь на качелях, изо всех сил распевала арию Розины из "Севильского цирюльника" и прочее.
Да и сейчас бабушка помнит мелодии практически всех советских песен довоенных и послевоенных лет, опереточные и оперные мелодии. Сразу после окончания войны, когда люди немного успокоились от тревог, все эвакуированные горячо взялись за организацию самодеятельности. В самодеятельность вовлеклись некоторые люди из местного населения, организатором и ответственным лицом сделали Харлампия Христофориди, свои называли его просто Пико. К этому времени его сестра Афродита вышла замуж за молодого человека, хорошо игравшего на аккордеоне. Теперь она была Афродита Городович. Ещё тут был Владимир Турчанис. Место для занятий выделили в клубе имени С.М. Кирова. Старый гараж пожарных машин на Матьянге, отданный под клуб, был разделён на кинозал, "фойе", маленькие сени и комнату для кружковых работ. В этой комнате и репетировали самодеятельные артисты.
Пико Христофориди, отличный балалаечник, ещё и замечательный организатор. Он быстро создал струнный оркестр (домры, балалайки, гитары), небольшой хор, нашёл певцов – солистов, декламаторов.
Концерты давали и у себя в клубе, и в. центре города. Большим событием был концерт на "радиоузле", так в то время называли городскую радиовещательную точку. Готовились тщательно, репетиции проводились после работы каждый вечер.
Постепенно стали возвращаться в Керчь эвакуированные. Но остались ещё люди, которые были высланы, их освободили от "комендатуры" гораздо позже. И они продолжали нести музыку в народ. Например, в средней школе №4, которую окончила моя бабушка, преподавала пение Мария Карловна Розенберг. Вот выдержка из статьи моей бабушки в книге "Колпашевский район. Прошлое и настоящее": "…Это седая пожилая дама из сосланных латышских евреев. Интеллигентная, говорящая с акцентом, Мария Карловна среди местного населения выделяется всем: и лёгким белым пыльником, и лёгкой шелковой косынкой на шее, и светло-коричневым лакированным портфелем в какую-то шишечку, и медленной походкой. Вот она проходит по Матьянге на работу, полная, видная, из всех "оград" с нею здороваются и знакомые, и незнакомые. У незнакомых людей, видимо, возникает желание прикоснуться к чему-то светлому, чистому, высокому, а в условиях жизни сибиряков тех времён, среди огородов с картошкой, развешанных сохнущих сетей, огромных куч навоза со стаями жёлтых навозных мух, накомарников, пропитанных дёгтем, надетых на каждую пятую голову, Мария Карловна как раз была тем самым светлым, чистым и высоким. Во второй половине дня она проходит по Матьянге обратно, домой. По дороге собирает в газетный кулёчек грибы дождевики, в изобилии растущие вдоль улицы. Это белоснежные шарики, которые местное население считало поганками. Теперь и мы знаем, что эти грибы очень даже съедобны".
Так вот, об уроках пения. Уроки эти проходят в общем школьном коридоре сразу у всех начальных классов. Их всего четыре. Все дети сидят на деревянных диванчиках. Мария Карловна сидит за старым, видавшим виды фортепиано. Она прекрасная пианистка.
Перед детьми учительница одного из этих классов – Анохина Александра Георгиевна, у неё очень красивое сопрано и хороший слух. Вдвоём с Марией Карловной на два голоса они поют ту песню, которую хотят с детьми разучить. Песни не программные для начальной школы, а те, которые подбирают для учеников эти талантливые женщины. Мария Карловна, видимо, и не педагог по образованию, а, скорее всего, концертмейстер, потому что уж очень гармонично, верно звучал аккомпанемент в её исполнении. Ну и пели они прекрасно: у Марии Карловны – контральто. Она хорошо подбирает вторую партию. Уехала она из Колпашева после открепления от комендатуры домой в Ригу в начале пятидесятых, а помнит моя бабушка её до сих пор, уже пятьдесят с лишним лет.
В 1954 году прабабушка Вера Ивановна начала преподавать в школе техническое черчение, труд и стала на целых 15 лет бессменным председателем родительского комитета школы. Она нашла себя в педагогической деятельности.
К тому времени, когда разъехались все эвакуированные и высланные люди, уже стала подниматься на более высокий уровень культурная жизнь города. Построили кинотеатр, Дом культуры "Рыбник", принадлежащий рыбоконсервному комбинату, открылась музыкальная школа, в 1964 году создался народный хор, получивший позднее звание "академический".
Мои множественные наброски не очень-то складываются в связный рассказ, уж больно их темы различны. Поэтому следующая глава моего повествования называется…
5. Отдельные эпизоды из жизни семьи
Первые годы – самые трудные.
Оставшись в Сибири, бабушкины родители привыкли к ней и полюбили.
Сразу после войны, конечно, было очень трудно и голодно. Жили в маленькой квартирке в доме барачного типа. Не было вторых оконных рам чтобы утеплиться на зиму. Дров им, приезжим, взять было негде. Всё лето прадедушка ходил в лес и в поле с двухколёсной хозяйственной тачкой корчевать пни для топки печи. Пни смолистые, но корявые и сырые, их нужно долго сушить на солнце, а потом уже рубить. Рубить их очень сложно, настолько они корявые. Просто топором не разрубить. Прадедушка сделал в своём механическом цехе штук пять металлических клиньев и тяжёлую кувалду.
Вечером после работы, поев и немного отдохнув, прадедушка выходил во двор рубить пни. Сделав поверхностный надруб топором, вставлял в эту щель клин и начинал бить по нему кувалдой. Моя бабушка и её мама всегда выходили на крыльцо, усаживались и смотрели на эту работу.
Зрелище замечательное, т. к. с каждым ударом металла о металл из-под кувалды летят снопы искр и целые всполохи огня. Это было очень красиво в летние сумерки. Некоторые пни бывали подгнившими, и когда нарубленные куски заносили в дом и складывали за печку, всё запечье в темноте полыхало зелёным фосфорисцирующим светом от микроорганизмов, вызывающих гниение древесины. Добытых таким трудным способом дров, конечно, было мало и печь замой протапливалась слегка только для того, чтобы приготовить немудрёный ужин. Приходилось и зимой выезжать в поле за топливом, но это было очень тяжело: снег в Сибири – по пояс, найти что-то в снегу – нужно очень потрудиться. Однажды прадедушка заблудился в лесу и уже почти ночью прабабушка побежала к Христофориди звать на помощь. Вся их семья вместе с женщинами пошла в лес, прабабушка осталась дома, т. к. у них был ещё маленький ребёнок Игорь, родной брат моей бабушки. Через некоторое время привели домой промёрзшего прадедушку.
А по воскресеньям прадедушка брал с собой маленькие санки, складывал на них остатки того, что привезли с собой в эвакуацию: бабушкино красиво вышитое бельё, постельное бельё, и вёз на базарчик в город поменять на какие–нибудь продукты. Часто возвращался ни с чем, а однажды привёз свиную требуху. Прабабушка стала срочно мыть её и чистить, затопила уже в сумерках печь и стала варить этот продукт, который распространял по дому очень неприятный запах. Взрослые поели, а бабушка в этот вечер легла спать голодная. Семья так обеднела, что у них на двоих взрослых были одни валенки, старые, растоптанные, в заплатах, и в туберкулезный диспансер на приём прабабушка ходила зимой в резиновых ботиках и в пальто с высоко поднятым воротником без платка, т. к. его не было – обменяли на продукты.
6. Природа Сибирского края. Об охоте и рыбалке
В те же ещё довольно трудные годы – конец пятидесятых, прадедушка очень пристрастился к охоте на водоплавающую дичь и ловле рыбы на удочку. Постепенно завёл себе целое рыболовное хозяйство: изготовил из черёмуховых молодых тонких стволов удилища, приобрёл крючки, целую бобину тонкой суровой нити (лески и капроновой нити ещё не было), грузила и поплавки сделал сам.
А весной и осенью прадедушка ходил на охоту.
Сначала, когда своего ружья не было и приходилось его у кого-то просить, ходил только на вечернюю зорьку на болота, которых вокруг Колпашево – изобилие. Позднее прадедушка купил двуствольное ружьё Ижевского оружейного завода, "ижевку", как сами охотники называли, и ещё позднее – "тулку" - ружьё тульского оружейного завода, тоже двуствольное.
Бабушка ездила в город в магазин, который среди охотников называли "охотсоюз", по прадедушкиному охотничьему билету покупала положенное количество дроби, пороха. Порох был дымный и бездымный. Сейчас бездымный порох по внешнему виду напоминает бабушке чай "матэ", выращиваемый в Латинской Америке. Когда не было в продаже дроби, её делали сами. В сосновом брусочке шириной примерно 6 сантиметров нарезали 3 – 4 дорожки нужной ширины, например, самой популярной дробью была дробь №3, т. е. дробина имеет диаметр 3 миллиметра. Вот для этой дроби дорожки были шириной 3 миллиметра. В эти дорожки заливался расплавленный в жестяной банке свинец, который легко плавится на керогазе. Когда эти свинцовые "палочки" остынут и застынут, их обычным ножом режут на кусочки длиной 3 миллиметра. Эти кусочки ссыпают в чугунную сковородку, сверху ставят ещё одну и начинают вращать. Свинец металл мягкий, очень быстро укатывается в шарики, правда шарики с углублениями, трещинками по бокам, часто кривоватые, но это уже дробь.
Когда прадедушка садился заряжать патроны, никто не должен был к нему подходить, считалось, что это опасно, хотя прадед работал очень осторожно.
Сначала нужно в пустую патронную гильзу 16 калибра осторожно вбить молотком капсюль. Когда всё запланированное количество патронов уже заряжено капсюлями, всыпается мерка пороха, вдавливается картонный пыж. Затем всыпается мерка дроби и вдавливается уже войлочный пыж. Этих пыжей в любой охотничьей семье можно было нарубить сколько угодно, поскольку вся Сибирь в те годы ходил в войлочных валенках. Валенки ставили на ночь сушить на протопленную печь, а то и клали их в духовку. Печи были сложены из кирпича, топка, естественно, находилась в кухне, а нагревающаяся часть печи, где находился дымоход, её называли щитом, выходила в спальню или в "горницу". Около щита обычно ставили кровать или топчан, чтобы было тепло спать. Так вот в щит была вделана духовка. В неё и клали валенки, или кошка забиралась спать в тепле. Очень часто, начиная топить печь, хозяйка забывала, что в задней комнате сохнут валенки, и обнаруживалось это только когда в доме начинало пахнуть палёной шерстью. А то бывало, и тоже очень часто, что духовку закрывали на задвижку, а там спокойно спала кошка. И когда раздавался ужасный вой в доме и грохот в духовке, разносился запах горелой шерсти, сломя голову бегут открывать духовку и "спасать" валенки; кошки же пулей с воем выскакивают сами и просятся на улицу. Вот поэтому у многих сибиряков валенки были с рыжими подпалинами, а кошки хроменькие. Набив патронтаж патронами прадедушка готовил для похода на охоту на несколько дней старое ватное одеяло, мешок с чучелами уток, скрадок из рогожи, сумку с немудрёной едой, надев резиновые бродни, тёплую фуфайку, взяв весло для обласка, навьюченный прадедушка уходил на охоту дня на 3 –4, смотря сколько получил отгулов.
В назначенный день прадедушка возвращается с охоты – уставший, загорелый, искусанный гнусом, приносит добычу – от двух до тридцати уток.
Когда моя бабушка была уже девушкой, вся семья часто садилась в лодку с вёслами и уплывала подальше от города, туда, где по весне буйствуют в белоснежном цвете заросли черёмухи. Во время разлива Матьянги затапливается вся прибрежная зона вместе с черёмуховыми зарослями, и в них, в эти заросли можно въехать на лодке, как в шатёр, остановиться и сидеть тихо: слушать как в кронах гудят сотни пчёл, потом, после прогулки наломать букет цветущих веток и вернуться домой.
В Сибири в те времена черёмуховые ягоды были очень популярны, невзирая на то, что эта ягода имеет крупную косточку с запахом горького миндаля. Но ягоды собирали вёдрами, сушили на солнце, тонко перемалывали вместе с косточками и пекли пироги.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
