71783 (700745), страница 2

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 2)

А имею нос горбатой

Собою весма важеватой.

Зовут меня Фарное

Красной нос

Три дня надувался

Как в танцавальные башмаки обувался,

А колпак с пером надел —

Полны штаны набз...л...

или

Ах, черной глаз,

Поцелуй хоть раз —

Тебя свет мой не убудет,

Мене радости прибудет.

Встречается и построение примитивного диалога как соединения двух монологов. Таково, например, построение листа «Пожалуй поди прочь от меня», словесный текст которого легко разбивается на два монолога:

Пожалуй поди прочь отъменя

Мне дела нет датебя

Пришелъ заж...у хватаешь

Блиновъ печь мешаешь

Заж...у хватать невелятъ

Длятого что блины подгорятъ

Я тотъ часъ резонъ сыщу

Сковородникомъ хвачю

Мне хотя и стыдно

Ате будетъ уже обидно

Я вить вас незамаю

Анеотъодешъ сковородником замараю.

Твоя воля изволь бить

Дай толко заж..у хватить

Ибо зело мне показалася миленка

Что ж...ка твоя крутенька

Нарочна ктебе я пришелъ

Ишаслив что одну дома нашелъ

Хотя сплошъ всего замарай растворомъ

Я отого небуду здоромъ

Толко любовъ надомной покажи

Вместе собою напостелю спать положи.

Следует заметить, что само содержание этого и многих других листов – совершенно невозможное, если предполагать, что функциональное предназначение лубка адекватно картине в «образованном» быту (быть средством торжественного оформления жилого помещения). Однако на сцене они шли, причем не на сцене ярмарочного балагана. Интермедия, ярмарка и ее увеселения, ритуализованные формы календарных праздников, народный театр и лубок — те виды массовых искусств, которые подразумевали активную игровую реакцию со стороны аудитории, подчинялись совершенно особым нормам морали. Фривольная тематика, воспринимаясь аудиторией именно как запрещенная в других условиях, способствует переключению ее в игровое поведение, подобно тому как трагическое поведение, для того чтобы перевести аудиторию в состояние активной деятельности, требует религиозного чувства.

Лубок, по крайней мере, в той его разновидности, которая тяготела к фривольным сюжетам, - принадлежал, конечно, не обыденному, будничному и домашнему миру, а миру праздничному и театральному.

Более сложно построен диалог, когда реплики говорящих чередуются, как, например, в листе «История о непьющем и пьющем» [6]:

П[ьющий] г[оворит]:

Кто вина неиспеваетъ,

Тоть всехъ пьяниц осуждаетъ.

Отведай сам ево откушать

И меня пожаловать послужать.

Не[пьющий] г[оворит]:

Когда ты пьешь, то надобно закусить,

И ты неподумаешь и попросить.

Я исамъ передобедомъ хорошую рюмку хватилъ,

Взялъ пресной икры закусил.

И после вина, покушавши, впрепорцию напьюсь

Да и на постелю повалюсь...

П[ьющий] г[оворит]:

Мало закуску знаю,

Было бы вино — и так убираю,

Без закуски меня лучше разымет,

Пустое брюхо больше подымет.

А сколько вы неговорили,

А вином ненапоили.

Встречаются и листы, в которых «речи» распределены между несколькими персонажами. Однако материал диалогов и полилогов лубочных листов убеждает, что стих лубка относится к наиболее архаическим пластам русской театральной речи.

Одной из существенных особенностей лубка, видимо, является то, что словесный текст делался художественно активным при чтении не «глазами», а на слух. Зафиксированный на листе словесный текст был как бы сценарием, служившим одним основой для устных «раешных» выкриков, а другим — мнемонической основой для репродукции в памяти такого устного исполнения.

Интересным свидетельством этого является лубок-афиша, извещающий о прибытии английских комедиантов. Есть все основания предполагать, что лист функционировал не только в своем прямом назначении рекламного объявления, но и в роли народной картинки. А между тем и в этой последней функции он явно хранил связь с живыми интонациями балаганного зазывалы. Можно точнее сказать, что эти две функции были, вероятно, в XVIII веке для народной аудитории настолько неразрывно слиты, что сама реклама еще не могла выступать в виде плаката для глаз, а требовала соединения рисунка с выкриком зазывалы.

Одновременно не составляет труда увидеть связь между вывеской-изображением и бесписьменным бытом, с одной стороны, и письменной словесной рекламой и укладом жизни, в котором доминирует словесная культура, с другой. Соединение рекламных выкриков с лубочной картинкой лучше всего соответствует синтезу бродячей театральности и бесписьменного склада культуры зрителей. Лубок «Объявление о прибытии английской компании» интересно раскрывает некоторые черты народной картинки как таковой. Художественное «употребление», акт восприятия такой лубочной картинки требует, чтобы зритель одновременно видел листы и слышал рекламные выкрики. Однако затем зритель покупает картинку и уносит ее домой, вешает на стене в своем жилище. Ее можно сопоставить с программой спектакля, которую зрители уносят из театра домой: она не самый тот текст, который эстетически воспринимается, а материал для реконструкции такого текста в сознании аудитории. Глядя на картинку, человек восстанавливает в своей памяти тот многоаспектный игровой текст, который художественно переживается. Но из этого, как следствие, вытекает значительно большая активность аудитории лубка: она не просто смотрит на лист с изображением, а совершает активный акт художественной реконструкции и повторного переживания игры, в которой ей отводилось не пассивное место зрителя, а активная роль кричащего, одобряющего или свистящего участника совместной деятельности [картинка 1].

С активностью аудитории связано и то, что в целом ряде случаев лубок тяготеет не к настенной картине, а к настольной игре: восприятие его подразумевает возможность подержать лубочный лист в руках, перевернуть его, проделывая различные манипуляции. Так, уникальный лист «Любовь крепка яко смерть», содержание которого должно было бы стать предметом специального исследования, рассчитан на вращение в процессе рассматривания: рисунки справа и слева построены так, что верх и низ меняются местами, в центре листа — переплетенная фигура, разглядывая которую лист надо поворачивать.

По такому же принципу построены листы «Маловременная красота мира сего» и «Зерцало грешного». В обоих случаях картинка отпечатана с двух сторон. В первом – с одной стороны щеголь и щеголиха, а с другой – два черепа; во втором – с одной стороны картинка, изображающая щеголя и щеголиху с надписями: «веер в руке имею», «от меча смерть разумею», с другой – моралистическое изображение с текстом: «Сим молитву деет. Хам хлеб сеет, Яфет власть имеет, смерть всеми владеет».

Лицевая и оборотная стороны листа здесь получают смысловое значение содержания и выражения, внешности и сущности. Игровая активность восприятия народной картинки, принципиально отличающая ее от изобразительных текстов «высокой» живописи.

«Зрелищный» характер лубка проявляется и в тех типах народной картинки, которые тяготеют не к спектаклю, а к «рассказу в картинках». Стремление построить изображение как повествование, в принципе чуждое постренессансной живописи с ее ориентацией на синхронность, но естественное и для различных форм архаического рисунка, иконописи, отчасти и для искусства барокко, породившее, в конечном счете, кинематограф, разнообразно проявилось в искусстве лубка [картинка 2].

Специфически лубочная нарративность отразилась в создании лубочных книжек, строившихся по принципу комиксов и генетически связанных с иконными клеймами. Однако как в отдельных гравюрах лубочных книжек, так и в самостоятельных листах нарративность проявляется в особом отношении рисунка и словесного текста. Последний, как правило, обширнее, чем простая подпись к иллюстрации. Рисунок же воспринимается зрителем не как относящийся к какому-либо одному моменту подписи, а к ней в целом.

Поэтому рисунок не смотрят, а рассматривают, придумывая на его основании разнообразные зрительные ситуации. Пишущему эти строки приходилось наблюдать, как малограмотный носитель типично фольклорного мышления рассматривал книжные иллюстрации. Поражала относительная свобода таких историй от реального содержания иллюстраций и устойчивая ориентированность на сюжеты эротические или связанные с потасовками, то есть на сюжеты балаганного типа. В жизни это был весьма степенный человек, и такое умонастроение определенно было не его личными свойствами, а установкой на восприятие книжной иллюстрации как некоей свернутой программы балаганного действа.

Видимо, с таким восприятием связано стремление, в случае использования европейских гравюр как образцов для лубка, сопровождать их фривольными текстами, часто находящимися в разительном противоречии с характером рисунка. Таков, например, лубок «Четыре любящих сердецъ выграх ивзабавахъ время провождают», изображающий кавалеров и дам за картами. Заключение текста: «Венера от Бахуса прислана угощаетъ скоро ихъ игру другой игрой окончаетъ» - не вытекает из картинки и подразумевает активную трансформацию ее в зрительном сознании смотрящего.

Определенная группа лубочных листов связана с повествованием газетного типа. Но это особая – «народная» газета. Газета в России XVIII века органически входила в официальную культуру. Это проявлялось, в частности, в том, что публикуемые в ней материалы строились как утверждение некоторой нормы правильного порядка.

Петровские «Ведомости» утвердили образ газетного сообщения, ориентированного на норму – грамматику социальной жизни, а не на «происшествие» - аномальное отклонение от идеального порядка.

В народном сознании XVIII – первой половины XIX века «новость» это всегда сообщение о событии аномальном и странном. Носитель фольклорного мышления если и читает газету, то лишь в поисках происшествий и странных событий.

Тематический репертуар лубка включает широкий круг листов, изображающих различные «чуда», бедствия, землетрясения и прочее. Однако, несмотря на то, что листы эти, как правило, иллюстрируют реальные газетные сообщения, связь их с обычной для балаганов демонстрацией великанов, карликов, уродов явствует из того, что газетное сообщение оказывается переложенным в раешные стихи, отчетливо напоминающие выкрики зазывалы:

«Чудо морское поймано весною...»

«Из Гишпании газетою уведомляет О сей фигуре всем объявляет...»

Этот вид лубков оказался очень устойчивым и в XIX веке, видимо находя широкий спрос в мещанской среде. Можно было бы назвать листы: «Редкие двойни, родился 4 апреля 1855 года, рисовано с натуры», «Замечательнейший из великанов, скороходов и уродов Серпо Дидло, 20 лет», «Девица-зверь 10-и лет», «Несгораемый человек Христофор Боона Карэ и крестьянка девица Марфа Кириллова, пробывшая под снегом 33 года и осталась невредима».

Игровые тексты – не «произведения», полностью противопоставленные пассивно поглощающей их аудитории. Они лишь некоторые исходные толчки, которые призваны переключить потребителя из обычного в состояние игровой активности.

Не понимая того, что он в определенном отношении не аналог, а антипод знакомых нам форм «культурного» изобразительного искусства, мы лишаем себя возможности проникнуть в его эстетическую природу.

Лубочные картинки служили народу и своеобразной энциклопедией, и газетой, и сатирическим листом, и книгой, и забавой, неизменно вызывающей в зрителях здоровый смех.

Русский лубок – это творения безымянных народных мастеров. Бурно развиваясь под клеймом бездарности и безвкусицы, отмеченным высокообразованной частью русского общества, сегодня «пошлый и площадный предмет, представленный удел черни» [4] признан особой ценностью, является предметом собирательства и тщательного изучения многих ученых не только России, но и зарубежных стран, занимая достойное место на стенах музеев изобразительного искусства рядом с работами величайших мастеров прошлого.

После переворота, произошедшего в XX веке во взглядах на художественное достоинство так называемых примитивных видов искусства, никто уже не говорит о художественной неполноценности лубка. Гораздо чаще можно встретить рассуждения о значении народной картинки для развития «большой» живописи, об эстетических достоинствах народной графики. Лубок объявляется уже не примитивным и неумелым, а своеобразным видом графики, но, по-прежнему, функционально однотипным другим формам графического искусства. Лубок живет не в мире разделенных и отдельно функционирующих жанров, а в особой атмосфере комплексной, жанрово не разделенной игровой художественности.

Список использованных источников

1. Аникин, В. П. Русское устное народное творчество : учеб. / В. П. Аникин. – М. : Высшая школа, 2001. – 726 с.

2. Асеев, Б. Н. Русский драматический театр от его истоков до конца XVIII века : учеб. / Б. Н. Асеев. – 2-е изд., перераб. и доп. – М. : Искусство, 1977. – 576 с.

3. Герасимов, В. Ах, черный глаз, поцелуй хоть раз! Любовный вопрос в русских народных картинках / В. Герасимов // Народное творчество . – 2000. - № 3. – С. 33-34.

4. Кузьмин, Н. Русский лубок / Н. Кузьмин // Народное творчество. – 2008. - № 1. – С. 9-16.

5. Лотман, Ю. М. Художественная природа, русских народных картинок / Ю. М. Лотман // Статьи по семиотики культуры и искусства. / Ю. М. Лотман . – СПб. : Академический проект, 2002. – С. 322 – 339.

6. Ровинский, Д. А. Русские народный картинки : в 5 т. / Д. А. Ровинский. – СПб., 1881. – Т. 1-5.

7. Родионова, Л. В. Отечественная история в картинках // Л. В. Родионова // Обсерватория культуры. – 2006. - № 3. – С. 106-112.

8. Русский драматический театр : учеб. для ин-ов культуры, театр. и культ.- просвет. учеб. заведений / под ред. профес. Б. Н. Асеева ; профес. А. Г. Образцовой. – М. : Просвещение, 1976. – 282 с.

9. Рябков, В. М. Антология форм праздничной и развлекательной культуры России (XVIII – начало XX веков) : учеб. пособие / В. М. Рябков ; Челяб. гос. акад. Культуры и искусств. – Челябинск , 2006. – 706 с.

10. Сакович, А. Г. Русские народные картинки XVII – XVIII веков. Гравюра на дереве / А. Г. Сакович ; гос. музей изобраз. искусств им. А. С. Пушкина. – М. : Советский художник, 1970. – 80 с.

Характеристики

Список файлов реферата