43234 (687329), страница 3
Текст из файла (страница 3)
Характерен синтаксис, почти вовсе свободный от подчинения предложений.
Синтаксическая перспектива подчинения и включения предложений отсутствует. Из среды низших и средних классов русского грамотного общества XVII в. идут первые записи произведений устной народной словесности и близкие им подражания, пересказы (например, «Повесть о бражнике», «Повесть о царе Аггее…», «Сказка о некоем молодце, коне и сабле», «Сказание о молодце и девице», «Горе-злосчастие» и нек, др., которых роднят свободное отношение к книжной традиции, стиль, близкий к народной словесности и живой речи, реализм).
Борьба с традициями старого книжного языка ярче всего обнаруживается в пародии, которая была широко распространена в русской рукописной литературе конца XVII в. Пародировались литературные жанры, различные типы церковнославянского и делового языка. Таким путем происходило семантическое обновление старых языковых форм и намечались пути демократической реформы литературной речи. В этом отношении характерен, например, язык пародий-лечебников конца XVII – начала XVIII в., отражающих манеру народных сказок-небылиц.
Появляются пародии и на разные жанры и стили высокой церковно-книжной письменности. Таков, например, «Праздник кабацких ярыжек». В языке этой пародии-сатиры второй половины XVII в., с одной стороны, находит отражение книжная славянская терминология и фразеология церковных служб и песнопений (стихир, прокимнов, паремий, тропарей, псалмов и канонов и т.п.), подвергающаяся пародическому «выворачиванию наизнанку». В связи с этим широко представлены и морфологические славянизмы (формы аориста – погибе, лишихся и т.п.; церковнославянские формы звательного падежа: кабаче непотребне, истощителю и т.д.; падежные формы со смягчением заднеязычных: в человеце, в велицеи и др. под.).
Но гораздо ярче и шире в языке этой «службы кабаку» обнаруживается живая народная речь, не чуждая севернорусских диалектизмов (например: на корчме испити лохом; уляпался; с радением бажите, т.е. желаете, требуете; стряпаете около его, что черт у слуды; в мошне ни пула и т.п.).
Много народных поговорок, нередко рифмованных, например: был со всем, а стал ни с чем; когда сором, ты закройся перстом; было да сплыло; люди в рот, а ты глот; «крапива кто ее ни возьмет, тот руки ожжет» и т.д.
Пародируются старые формы не только литературного славяно-русского, но и делового языка. И тут подспорьем служит язык народной поэзии, например стиль небылиц, прибауток, пословиц и т. л. В литературу пробивают себе дорогу преследуемые церковью формы устного скоморошьего творчества.
Жанры старой литературы преобразуются, наполняясь реалистическим бытовым содержанием и облекаясь в стилистические формы живой народной речи. Так, «Азбука о голом и небогатом человеке», написанная пословичной рифмованной прозой, чрезвычайно интересна для характеристики литературных стилей посадских и младших служилых людей с их диалектизмами, с их разукрашенным, но образным просторечием, с их редкими славянизмами и частыми вульгаризмами.
Таким образом, во второй половине XVII в., когда роль города становится особенно заметной, в традиционную книжную культуру речи врывается сильная и широкая струя живой устной речи и народно-поэтического творчества, двигающаяся из глубины социальных «низов». Обнаруживается резкое смешение и столкновение стилей и диалектов в кругу литературного выражения. Начинает коренным образом изменяться взгляд на литературный язык. Демократические слои общества несут в литературу свой живой язык с его диалектизмами, свою лексику, фразеологию, свои пословицы и поговорки. Так, старинные сборники устных пословиц (изданные П.К. Симони и обследованные В.П. Адриановой-Перетц) составляются в среде посадских, мелких служилых людей, городских ремесленников, в среде мелкой буржуазии, близкой к крестьянским массам.
Лишь незначительная часть пословиц, включенных в сборники XVII – начала XVIII в., носит в своем языке следы церковно-книжного происхождения. Например, «Адам сотворен и ад обнажен»; «жена злонравна мужу погибель» и др. «Огромное же большинство пословиц, даже и выражающих общие моральные наблюдения, пользуются целиком живой разговорной речью, которая стирает всякие следы книжных источников, если таковые даже в прошлом и были» (В.П. Адрианова-Перетц).
Язык посадской интеллигенции – приказных служащих, плебейской, демократической части духовенства – предъявляет свои права на литературность. Рамки литературной речи широко раздвигаются. Устно-поэтическая традиция народного творчества вплотную придвигается к литературе и служит мощным источником национальной демократизации русского литературного языка.
Но живая народная речь сама по себе еще не могла стать базой общерусского национального языка. Она была полна диалектизмов, которые отражали старую феодально-областную раздробленность страны. Она была оторвана от языка науки, который формировался до сих пор на основе славяно-русского языка. Она была синтаксически однообразна и еще не освоилась со сложной логической системой книжного синтаксиса. Генрих Лудольф, автор «Русской грамматики» (Оксфорд, 1696), так изображает значение славяно-русского языка: «Для русских знание славянского языка необходимо, так как не только священное писание и богослужебные книги у них существуют на славянском языке, но не пользуясь им, нельзя ни писать, ни рассуждать по вопросам науки и образования». «Так у них и говорится, что разговаривать надо по-русски, а писать по-славянски».
Отсюда понятно, что русский национальный язык в XVII и XVIII вв. образуется на основе синтеза всех жизнеспособных и ценных в идейном или экспрессивном отношении элементов русской речевой культуры, т.е. живой народной речи с ее областными диалектами устного народнопоэтического творчества, государственного письменного языка и языка старославянского с их разными стилями.
Но в XVII и даже в начале XVIII в. средневековое многоязычие еще не было преодолено, контуры национального русского языка лишь обозначились.
Сам старославянский язык в XVII в. переживает сложную эволюцию. XVII в. – это время последнего, предсмертного расцвета традиционного средневекового мировоззрения. Вступление Московского государства в круг широких международных связей и отношений обострило старинную идею о значении Москвы в истории христианского мира: Москва – третий Рим, последняя столица.
В связи с этим, а отчасти в противовес надвигающейся на русский язык волне европеизации усиливается в литературе реакционных кругов монашества и боярства риторическое «плетение словес», возрождаются традиции византийского витийства – культ греческого языка в школе Епифания Славинецкого, братья Лихуды. Еллино-славянские стили отличались «необыкновенною славянщизною». Однако переводы с греческого в XVII в. вообще не имели успеха среди читателей, и дошли до нас в ограниченном числе списков, часто только в автографах переводчиков. За пределами исправления славянского текста священного писания, богослужебных книг и религиозно-учительной литературы греческое влияние на литературу Московской Руси XVII в. не было сильным.
Культурно-общественное значение греческого языка, знание которого признается вовсе не обязательным и даже не нужным для интеллигента XVIII в., падает. Еллино-славянские стили теряют всякое значение в начале XVIII в., принимая узкий, профессионально-церковный или научно-богословский характер.
Напротив, резко усиливается влияние на славянский язык украинского литературного языка, подвергшегося воздействию западноевропейской культуры и пестревшего латинизмами и полонизмами. Юго-Западная Русь становится во второй половине XVII в. посредницей между Московской Русью и Западной Европой.
Известно, что с развитием капитализма «прежняя местная и национальная замкнутость и самодовление уступают место всестороннему обмену и всесторонней зависимости народоа как в области материального, так и в области духовного производства. Плоды умственной деятельности отдельных наций становятся общим достоянием» 3. Главная роль в процессе языкового обмена переходит из одной страны к другой в соответствии с общим ходом экономического и культурного развития.
Украинский литературный язык раньше русского вступил на путь освобождения от засилья церковнославянских элементов, на путь европеизации. Там раньше развились такие литературные жанры, как виршевая поэзия, интермедии и драмы. Там, острее и напряженнее – в борьбе с насильственной колонизацией – протекал процесс национализации славяно-русского языка. Юго-западное влияние несло с собою в русскую литературную речь поток европеизмов. За счет греческого языка возрастает культурно-образовательная роль языка латинского, который был интернациональным языком средневековой европейской науки и культуры. Он подготовляет почву для сближения русского литературного языка с западноевропейскими языками.
Помимо лексики и семантики влияние латинского языка отразилось и на синтаксической системе русского языка – на конструкции книжного периода.
Влияние западноевропейской культуры сказывалось и в распространении знания польского языка в кругу высших слоев дворянства. Польский язык выступает в роли поставщика европейских научных, юридических, административных, технических и светско-бытовых слов и понятий. При его посредстве происходит секуляризация, «обмирщение» научного и технического языка, а в придворном и аристократическом быту развивается «политесс с манеру польского». Через Польшу проникает занимательная светская литература.
Таким образом, русский язык начинает обогащаться необходимым для народа, выступившего на европейское поприще, запасом европеизмов, однако приспособляя их к традициям и смысловой системе национального выражения. Европеизмы выступают как союзники народного языка в его борьбе с церковно-книжной идеологией средневековья. Они необходимы для расширения семантической базы формирующегося национального языка. Любопытен сопутствующий явлениям заимствования процесс просеивания и отбора чужих слов. Например, церковнославянский язык XVII в. в переводе «Великого Зерцала» испещрен польскими и латинскими выражениями, которые в позднейших списках заменяются или глоссами (к секутором, сиречь прикащиком; авватися, сиречь начальная мати…; дробина, сиречь лествица небесная), или русскими и славяно-русскими словами (гай – лес, кокош – петел и пр.).
Русский литературный язык экстенсивно раздвигает свои пределы. Объединяя феодальные диалекты и вырабатывая из них общерусский разговорный язык интеллигенции на основе столичного говора, литературный язык в то же время овладевает материалом западноевропейской языковой культуры.
В недрах Московского царства, средневекового по всему стилю царского и придворного верха, неудержимо нарастает секуляризация государственной жизни и политических воззрений. Усвоение иноземной военной и торгово-промышленной техники, ряд новшеств, как попытки кораблестроения, организации врачебного дела, устройства почтовых сообщений и т.п., реорганизация государственного управления, складывающегося в новый политический тип светской полицейской государственности, – все это производило коренной перелом в направлении и общем укладе государственной жизни, было связано с проникновением новых понятий и обычаев в быт и духовный кругозор русских людей, приучало к новым приемам мысли и создавало потребность в обновлении средств и способов ее выражения. Разоблачалась и падала старая культура средневековья. На смену ей выдвигалась национальная культура новой России.
3. Развитие русского языка в XVIII–XIX веках
3.1 Русский язык в петровскую эпоху
Процесс выработки новых форм национального русского выражения происходит на основе смешения славяно-русского языка с русской народной речью, с московским государственным языком и с западноевропейскими языками. Ознакомлению с интернациональной научной терминологией и выработке русской научно-политической, гражданской, философской и вообще отвлеченной терминологии XVIII в. содействует укрепляющееся значение латинского языка
Языковые новшества светско-культурного типа легче могли войти в приказный язык, чем в славяно-русский. С системой государственно-делового языка свободно сочетались западноевропейские слова и выражения, относящиеся к разным областям общественно-политической жизни, административного дела, науки, техники и профессионального быта.
Язык Петровской эпохи характеризуется усилением значения государственного, приказного языка, расширением сферы его влияния. Этот процесс является симптомом растущей национализации русского литературного языка, отделения его от церковно-книжных диалектов славянорусского языка и сближения с живой устной речью. В переводной литературе, которая составляла основной фонд книжной продукции первой половины XVIII в., господствует приказный язык. Заботы правительства о «внятном» и «хорошем стиле» переводов, о сближении их с «русским обходительным языком», с «гражданским посредственным наречием», с «простым русским языком» отражали этот процесс формирования общерусского национального языка. Славяно-русский язык вытесняется приказным языком из области науки.
В Петровское время бурно протекает процесс смешения и объединения – несколько механического – живой разговорной речи, славянизмов и европеизмов на основе государственно-делового языка. В этом кругу выражения формируются новые стили «гражданского посредственного наречия», литературные стили, занимающие промежуточное положение между возвышенным славянским слогом и простой разговорной речью.
Степень примеси славяно-русского витийства оценивалась как признак красоты или простоты стилей русского литературного языка. Характерно распоряжение Петра синоду:»… написать… на двое: поселяном простяе, а в городах покрасивее для сладости слышащих». Сам славяно-русский язык подвергается глубокому воздействию деловой, приказной речи. Он демократизируется и в то же время европеизируется. По словам К.С. Аксакова, в языке Стефана Яворского и Феофана Прокоповича «ярко является характер тогдашнего слога – эта смесь церковнославянского языка, простонародных и тривиальных слов, тривиальных выражений и оборотов русских и слов иностранных». В конструкции речи, конечно не всегда, но заметен латинизм. Таким образом, приказный деловой язык становится центром системы формирующегося нового национального литературного языка, его «посредственного» стиля.
Однако самый этот приказный язык, отражая строительство новой культуры и старые традиции в Петровское время, представляет собой довольно пеструю картину. Одним краем он глубоко внедряется в высокие риторические стили славяно-русского языка, другим – в пеструю и кипящую стихию народной речи с ее областными диалектизмами. Феодальные областные диалекты, глубоко просочившиеся в приказный язык, образуют богатый инвентарь бытовых синонимов и синонимических выражений.
Происходит бурное смешение и стилистически неупорядоченное столкновение разнородных словесных элементов внутри литературного языка, пределы которого безмерно расширяются. Процесс переустройства административной системы, реорганизация военно-морского дела, развитие торговли, фабрично-заводских предприятий, освоение разных отраслей техники, рост научного образования – все эти исторические явления сопровождаются созданием или заимствованием новой терминологии, вторжением потока слов, направляющихся из западноевропейских языков: голландского, английского, немецкого, французского, польского и итальянского. Научно-технические стили деловой речи в это время с периферии перемещаются ближе к центру литературного языка. Политехнизация языка усложнила и углубила систему приказного языка. Политическая и техническая реконструкция государства отражается в реорганизации литературного языка. Профессионально-цеховые диалекты бытовой русской речи привлекаются на помощь и вливаются в систему письменного делового языка. С другой стороны, живая устная речь города, язык общежития – в связи с европеизацией быта – наполняется заимствованиями, пестрит иностранными словами. Возникает мода на европеизмы, распространяется среди высших классов поверхностное щегольство иностранными словами.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
