59067 (672940), страница 3

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 3)

Но как царю не удалось уехать из государства, так не удалось, и обособиться окончательно от земщины. Как никак, опричнина все же была частью Московского государства, и притом царь в конце концов не мог отка­заться от власти и в земщине. Поэтому, хотя у него в опричнине образовалась и своя дума, и свои приказы — Разряд, Большой Приход и др., набрано было и свое войско, тем не менее, он продолжал править и в земщине. При таком условии случалось, что известные вопросы царь приказывал обсуждать всем боярам земским и из опричнины, и бояре «обои» ставили известное решение. Некоторые учреждения, как, например, приказы Посольский, Челобитный и Ямской были общие у опричнины и земщины. Опричные полки сплошь и рядом отправлялись в поход вместе с земскими и т. д. С течением времени прямое значение опричнины как удела отошло на задний план, а на первый план выдвинулось производное, косвенное значение этого установления. Несомненно, что, учреждая опричнину, царь Иван Васильевич имел в виду не только размежеваться с боярством в управлении государством, но и получить в свое непосредственное распоряжение военные и финансовые средства для того, чтобы поднять свою силу, свое значение и взять решительный перевес над боярством, смирить его и прибрать к рукам. Этому именно назначению стала служить больше всего опричнина. По выражению Ключевского, она стала институтом особой охраны царя и царства от крамольников, а опричный отряд корпусом жандармов и вместе экзекуционным органом по изменным делам. Рядовые опричники были простыми палачами, которые по указанию царя производили избиения массами, опустошали целые города и уезды. Но такие люди, как Малюта Скуратов или князь Афанасий Вяземский, в застенках Александровской слободы производили розыски по политическим доносам и по ночам в спальне у царя обдумывали с ним планы борьбы с его недругами.

10. Новые опалы и казни.

Учреждение опричнины по своему идейному началу, как мы видели, со стороны царя было признанием, своего рода санкцией, прави­тельственного значения боярской думы, укрепленного деятельностью избранной рады. Но на деле, в своих конечных результатах, учреждение опричнины привело к торжеству абсолютизма, к разгрому боярства и падению его общественного и политического значения. Получив разрешение от духовенства и бояр класть опалы на виновных, наказывать их смертью и конфискацией имений, учредив целый отряд палачей, царь стал широко пользоваться данным ему разрешением. Объясняя этот факт, Ключевский говорит, что Иван действовал как не в меру испугавшийся человек, который, закрыв глаза, бил направо и налево, не разбирая своих и чужих; им овладело чувство страха, которому он всегда легко отдавался, инстинкт самосохранения. «За себя семи стал», — пишет он Курбскому, напоминая, как они, бояре, хотели посадить на царство Владимира, а его «и с детьми хотели извести». На наш взгляд, это чувство не вызвало новую тиранию, а только сделалось ее спутником. Новая тирания была вызвана чувством мести, злобой против боярства, которое спутывало царя по рукам, не давало ему воли и интересы государства ставило выше личных царских. Долго сдерживаемое чувство злобы шумно прорвалось наружу и за невозможностью погубить весь правящий класс стало обрушиваться на отдельных лиц этого класса. Но ведь известно, что сплошь и рядом люди, действующие по злобе и ненависти, подыскивают и приводят оправдания, которыми стараются заглушить совесть и очистить себя в глазах других. Так же поступал и Иван, раздувая подозрения относительно злоумышления бояр против его особы и семьи, говоря, что они хотели его самого извести и его сына-младенца, отняли у него его голубицу, царицу Анастасию и т. д. Поэтому, когда он писал Курбскому: «за себя семи стал», едва ли писал искренно, наивно, и потому не особенно приходится верить его словам. Читая рассказы современников о казнях Грозного, присутствуешь при какой-то оргии злобного неистовства. Царь буквально упивался людской кровью, мучимый жаждой злобы. Сидит, он, например, в палатке на Ливонском театре войны за обеденным столом и ведет беседу на исторические и политические темы со знатным литовским пленником, князем Полубенским. Входит слуга и докладывает, что привели ливонских пленников. «На кол!» — восклицает царь и бросается из палатки наслаждаться предстоящим зрелищем. Совершая злодейства, царь не мог по временам не думать о последствиях, не мог не трусить расплаты за них на том и на этом свете. Эта душевная тревога приводила его к усиленной молитве или отчаянию в своем спасении, а это чувство, в свою очередь, приводило царя в новым оргиям, к новым жестокостям. Отчаиваясь в спасении нa том свете, царь стремился пожить хорошо, во все свое удовольствие, по крайней мере на этом свете, прежде чем низойти на вечные мучения в ад, а для этого пускал вовсю ширь и мочь террор... Такое психологическое объяснение, на наш взгляд, можно дать поступкам царя Ивана Васильевича, принимая к тому же во внимание, что это был, несомненно, больной человек, в пьянстве, необузданном разврате и жестокостях совершенно истрепавший свою нервную систему, близкий к сумасшествию, хотя и не сумасшедший в обыкновенном значении этого слова.

11. Перетасовка землевладения княжат и последствия этого факта.

При помощи опричнины царь Иван Васильевич не только разредил ряды боярства, но и нанес удар общественному положению боярства, главным образом той его части, которую составляли княжата. Он взял в опричнину нарочно те местности государства, где еще существовало на старых удельных территориях землевладение княжат, потомков удельных князей, — ярославских, белозерских, ростовских, тверских Оболенских, Мосальских и др. Эти княжата большей частью, лишились своих вотчин, которые взяты были в опричнину, а взамен были наделены жалованными вотчинами. Царь, таким образом, сорвал княжат со старых мест и развеял по новым далеким и чуждым местам, где они не имели ни любви народной, ни влияния, ибо они не там родились и не были там известны. Так разделался Иван Грозный с опасными для царского абсолютизма пережитками удельной эпохи. Исчезли окончательно эти местные государи, имевшие свои воинства, крупные денежные и моральные средства, свой базис, свою опору в местных обществах. Английскому послу Флетчеру, посетившему Москву в 1588 году, рассказывали, что еще . недавно были в Москве лица из древнего дворянства, которые владели по наследству различными областями с неограниченной властью и с правом судить и решать все дела в своих владениях без апелляции и даже не отдавая отчета царю. «Теперь при Федоре Ивановиче, — говорит Флетчер, — высшая знать, называемая удельными князьями, сравнена с остальной знатью; только лишь в сознании и чувстве народном сохраняет она некоторое значение и до сих пор пользуется внешним почетом в торжественных собраниях». От всей удельной стороны князья сохранили только свои прозвания по именам уделов; исчезли уделы Одоев и Шуя, но оставались родовые фамилии князей Одоевских и Шуйских. Но с пони­жением общественного положения князей необходимо должно было понизиться и их политическое значение в центре государства, а через это и политическое значение всего боярства, в котором они составляли самую влиятельную часть.

12. Объединение боярства.

Общественное, а следовательно, и политическое значение высшего московского боярства, помимо тирании Ивана Грозного, было подорвано и другими причинами, стоявшими в связи с политическим объединением Великой Руси. Одним из последствий этого объединения, как уже было указано выше, было установление обязательной службы с княжеских и боярских вотчин. Князья и знатные бояре обязаны были служить при дворе и в войске. Та и другая служба стала тяжела и разорительна. Московский государь окружил себя роскошью и пышностью сообразно с новым значением своим великорусского государя и православного царя. За ним должны были волей и неволей тянуться и его бояре. Мы видели, как косо смотрели при дворе на зеленую мухояровую шубу князя Шуйского на старом куньем меху. Мы видели, как Шуйские, добравшись до царской казны, спешили понаделать себе дорогой утвари. Очевидно, что это уже требовалось придворной модой и этикетом высшего боярства. Но не все были в положении Шуйских относительно царской казны, и потому принуждены были шить дорогие собольи шубы и горлатные шапки, строить золотое платье, унизанное жемчугом и пуговицами из драгоценных камней на свой счет. С другой стороны, новообразовавшееся Московское государство втянулось в крупную международную борьбу на несколько фронтов, и князьям, и боярам приходилось теперь постоянно снаряжать своих слуг и самим снаряжаться на войну на собственных конях, с собственным вооружением и провиантом. Между тем вотчины их все более и более мельчали вследствие разделов. При таких обстоятельствах не удивительно, если князья и бояре все более и более разорялись и должали. Факт этот обнаруживается уже при отце Ивана Грозного Василии Ивановиче. От 1532 года сохранилось любопытное завещание богатого капиталиста Протопопова, раздававшего деньги в ссуду в большом количестве. Из этого заве­щания видно, что в числе должников Протопопова было много родовитых князей. Представитель одного из знатнейших княжеских родов князь Пенков-Ярославский был должен ему 120 рублей, князь Иван Михайлович Воротынский — 20 рублей, князья Кубенские, Василий и другие — от 120 до 7 руб. Князь Иван Мезецкий задолжал Протопопову 200 рублей; у него осталось от вотчины только полсела; он женился на дочери своего кредитора и жил во дворе тестя 13 лет, ел и пил у него и его подмогой снаряжался на войну. Случалось, что знатные князья для того, чтобы выехать на войну, закладывали платья своих жен. В 1547 году царь Иван Васильевич сосватал дочь князя Александра Борисовича Горбатого-Шуйского за боярина князя Ивана Федоровича Мстиславского. Извещая об этом мать невесты, царь писал ей: «да сказывал нам брат твой Фома, что князь Александр, идучи на нашу службу, заложил платье твое все, и мы было велели платье твое выкупить, а брат твой Фома не ведает, у кого князь Александр то платье заложил; и мы тебя пожаловали, послали тебе от себя платье, в чем тебе ехати; и даст Бог приедешь в Москву и скажешь, у кого платье твое заложено, и мы велим выкупить».

Нужда заставляла князей и знатных бояр продавать и закладывать по частям свои вотчины. Покупщиками чаще всего являлись монастыри, у которых скапливались значительные денежные капиталы. Таким образом, например, князь Ухтомский в 1557 году продал Кириллову монастырю село с 17 деревнями и починками за 350 рублей и вола в придачу. Через три года тот же князь продал монастырю еще 4 своих деревни за 100 рублей с лишком. Около того же времени Кириллов монастырь купил у другого князя Ухтомского большую вотчину — село Никитино с деревнями, а затем в 1563 году дал ему 200 рублей под залог села Семеновского. Третий князь Ухтомский заложил в 300 рублях свою вотчину князю Пронскому. Но последний вынужден был перезаложить эту вотчину монастырю. В корот­кое время, 5-6 лет, перешла во владение Кириллова монастыря большая часть земель князей Ухтомских. В 60-х и 70-х годах XVI века перешло к Троице-Сергееву монастырю весьма много вотчин князей Стародубских, Ромодановских, Гагариных и других наследников земель прежнего удела Стародуба Ряполовского.

Разорение княжеских и боярских родов, помимо тягостей придворной и военной службы, вызывалось и другими последствиями объединения Руси. Новообразовавшееся Московское государство, как известно, перешло в наступление на татар и стало отвоевывать у них плодородные земли на востоке и юге, в пределах Казанского царства и в диких полях. Занятие новых плодородных земель вызвало усиленный отлив земледельческого населения из центральных областей государства, где расположены были вотчины князей и родовитых бояр. Поэтому и поземельные описи, сохранившиеся от второй половины XVI века, поражают обилием данных о пустошах, «что были деревни», о переложной пашне, поросшей лесом. Все это следы эмиграции населения.

Хозяйственное расстройство, обеднение и обнищание не только обессиливало материально княжье и родовитое московское боярство, но и удручающим образом действовало на его настроение и самочувствие. Князьям и боярам было не до высшей политики, когда приходилось думать о насущном хлебе, чем жить, на какие средства служить и т. д. Экономическая опора московской аристократии — крупное землевладение разрушилось, расстроилось. Естественно, что и аристократия эта сделалась политически немощной. Экономическим упадком объясняется отчасти и ревность, с какой она отстаивала свою родовую честь, свое отечество в местнических счетах. Известно, что разорившиеся аристократы особенно бывают, щепетильны в делах фамильной чести, особенно бывают, проникнуты генеалогической гордостью. Так было и с московской аристократией. Сравнявшись в большинстве по материальному положению с массой военно-служилого люда, эта аристократия тем более стала жить воспоминаниями прошлого, тем более стала дорожить своим отечеством. Но люди, у которых взоры обращены назад, а не вперед, редко, когда выигрывают в жизненной борьбе, редко оказываются способными сообразоваться с новыми условиями и среди них надлежащим образом устраивать свое положение. Так случилось и с московским боярством, которое оказалось не в состоянии помешать торжеству монархического абсолютизма.

Литература

1. Д. И. Иловайский. История России. Т. 3. М., 1890.

2. С. М. Соловьев. История России с древнейших времен. Кн. 2.

3. В. О. Ключевский. Боярская дума древней России. 4-е изд. М., 1909.

4. С. Ф. Платонов. Очерки по истории смуты в Московском государстве XVI-XVII вв. 3-е изд. СПб., 1910.

Характеристики

Список файлов реферата