57155 (671740), страница 2
Текст из файла (страница 2)
Менее успешными оказались попытки решения наиболее актуального и болезненного вопроса о крепостном состоянии, ибо он затрагивал экономические интересы широких слоев российского дворянства. О последовательности и настойчивости усилий царя в этой сфере свидетельство вали образование в структуре Императорской канцелярии V отделения, ведавшего крестьянскими делами, и существование последовательно сменявших друг друга девяти секретных комитетов по крестьянскому вопросу. В них шел поиск вариантов «переходного состояния» в отношениях крестьян и помещиков.
Самому Николаю I привлекательной казалась идея официально признать основой дворянского состояния факт владения землей, а не душами. При случае он любил поговорить об освобождении крестьян как о своей заветной мечте. Все это отчетливо проявилось в связи с разработкой П. Киселевым проекта указа «Об обязанных крестьянах» и его обсуждением и принятием в 1842 г. Автор проекта, с именем которого была связана реформа управления государственными крестьянами 1836—1841 гг., рассматривал перевод помещичьих крестьян в обязанное состояние как общегосударственную меру безусловного характера. При этом крестьяне получали личную свободу, а земля оставалась в собственности помещиков. Предполагалось, что они станут пользоваться земельными наделами за выполнение повинностей, фиксируемых для каждого имения особыми документами — инвентарями. Обязанное состояние и представлялось искомой переходной вехой на пути от крепостного права к полному освобождению[4].
Основные положения проекта вполне соответствовали личным представлениям императора о способах решения крестьянского вопроса. Но они встретили резкую и раздраженную оппозицию в кругах чиновной бюрократии. В этот критический для себя момент сторонники сохранения крепостного права сумели внушить Николаю сознание связи крепостничества и самодержавной власти. В этом убеждал творец государственной доктрины николаевского режима граф С. Уваров. Старший брат цесаревич Константин настаивал на недопустимости «коренных реформ» в отношениях между сословиями. В итоге проект подвергся значительным изменениям к моменту рассмотрения в Государственном совете. Сама же процедура обсуждения одним из иностранных наблюдателей была названа «печальной сценой комедии». Выступая на заседании, государь, определив крепостное состояние как ощутимое для всех зло, заявил: «Положение таково, что оно не может продолжаться, но вместе с тем и решительные к прекращению его способы также невозможны без общего потрясения».
Закон об обязанных крестьянах утратил свою значимость в деле постепенной ликвидации крепостничества из-за Оговорки, по которой проведение его в жизнь ставилось в зависимость от воли помещика. А абсолютное большинство помещиков освобождения крестьян "вообще не желало. Николай отчетливо представлял это и опасался открытого противостояния дворянства.
При обсуждении указа в Государственном совете один из его членов выразил сожаление о необязательности принимаемого закона и предложил хотя бы ограничить повинности крестьян обязательными инвентарями, подтвердив в них указ Павла I о трехдневной барщине. На это последовала незамедлительная и весьма характерная реплика императора: «Я, конечно, самодержавный и самовластный, но на такую меру никогда не решусь, как не решусь, и приказывать помещикам заключать договоры». За таким откровением стоит не только желание успокоить помещиков, всполошившихся из-за слухов об освобождении крестьян, но и вполне ясное, и, видимо, для самого Николая весьма тягостное понимание ограниченности возможностей самодержавной власти. Впрочем, чиновничья бюрократия крепостнической империи умела нейтрализовать, законодательную волю самодержца и иными способами. Так, вышеупомянутый закон об обязанных крестьянах, оказалось, весьма трудно реализовать. Князь Воронцов едва смог устроить по новому закону лишь одно свое село, и то только при влиятельном содействии министра государственных имуществ П. Киселева, а хотел перевести в обязательное состояние всех своих многочисленных крепостных. Однако препятствия со стороны центральных ведомств и местных административных структур оказались столь многочисленными и труднопреодолимыми, что он, как и другие желавшие того помещики, от намерения своего отказался.
Аналогичная судьба постигла и ряд других законов Николая I по крестьянскому вопросу: Указ 1827 г. об установлении казенного управления над имениями, где душевой надел крестьян был менее 4,5 десятины, и предоставлении таким крестьянам права перечисляться в свободные городские сословия. Указ 1847 г. о праве крестьян выкупаться на волю с наделами при продаже имений с торгов за долги. Судьба этих указов чрезвычайно показательна. Оба вызвали негодование господ помещиков. Оба встретили множество бюрократических препон на пути действия. Наконец, оба исчезли из законодательства империи, хотя верховной властью отменены не были. Просто во втором издании Свода законов (1848-1849 гг.) столь неприятных чиновному дворянству указов не оказалось. В.О. Ключевский по этому поводу заметил: «Бюрократия, устроенная для установления строгого порядка во всем, представляла единственное в мире правительство, которое крадет у народа законы; изданные высшей властью; этого никогда не было ни в одну эпоху, кроме царствования Николая...» [5]
Итак, к началу 1840-х гг. от первоначальной уверенности Николая I в неограниченных возможностях самодержца всероссийского в деле управления и преобразования империи, видимо, мало что осталось. Понимание невозможности справиться со злоупотреблениями и казнокрадством, провести преобразования,/которых властно требовала сама жизнь, противостоять неуклонному распространению инакомыслия в разных слоях, русского общества, о котором сообщали ежегодные отчеты III отделения, — все это отравляло сознание императора. Подавленность настроения Николая, склонность к хандре и ипохондрии бросались в глаза и наблюдательным придворным. Сам царь иной раз жаловался на непосильный груз принятых на себя обязанностей. Так, своему постоянному корреспонденту Фридриху-Вильгельму он писал: «Я работаю, чтобы оглушить себя, но сердце будет надрываться, пока я жив».
В сороковые годы осложнилась и внешнеполитическая ситуация. Постепенно складывалась дипломатическая изоляция России, вызванная успехами ее восточной политики в первые годы царствования Николая I. В результате победы над Ираном в 1828 г. России отошла территория Армении и северная часть Азербайджана. Итогом успешной войны с Турцией стало обретение автономии Грецией и Сербией, были расширены права дунайских княжеств. Собственно российские территориальные приобретения по Адриапольскому миру 1829 г. незначительны Российская дипломатия и сам Николай исходили из того, что сохранение Османской империи выгоднее, нежели ее разрушение. Такая дальновидность и осторожность вызвали раздражение европейских держав, имевших собственные корыстные интересы в европейских провинциях Турции. Австрийский канцлер К. Мёттерних заявлял по этому поводу: «Император посредством денежной сделки, без существенных жертв, окружив себя ореолом великодушия, доказал, что умеет простирать далеко искусство пользоваться ложными положениями». Гибкость при подведении итогов войны способствовала быстрому восстановлению дружественных отношений с Турцией. Конец 20-х начало 30-х гг. время наибольшего влияния России в Османской империи.
Зримое проявление его - оказание Россией военной помощи Султану в
1833 г. в связи с кризисом, вызванным восстанием Мухаммеда-Али в Египте, и заключение затем союзного русско-турецкого договора, редакция которого были подготовлена в Петербурге и одобрена Николаем. Договор предусматривал политические консультации сторон и военную помощь друг другу в случае угрозы извне или изнутри. Османская империя обязывалась закрывать проливы для военных Судов третьих стран в случае вооруженных конфликтов.
В последующие годы дипломатия этих стран сделала все возможное, чтобы русско-турецкого союза не был продлен по истечении восьми лет, предусмотренных при его подписании. На смену ему пришла система коллективных гарантий безопасности Турции по Лондонским конвенциям 1840 и 1841 гг. Последними был определен иной, менее удобный для России режим проливов. Они ставились под международный контроль, и мирное время были открыты для торговых и военных судов всех стран. В военное время проход их определялся по усмотрению. Турции. Николай I, санкционируя подписание .этих конвенций, по существу, признавал и вопрос о режиме средиземноморских проливов, и балканские дела в целом общим делом европейских держав, а не только России и Турции. Однако вряд ли он сам достаточно ясно осознавал международно-правовую значимость подобных соглашений.
Руководя русской дипломатией, император тяготел к архаичным, не соответствовавшим эпохе приемам внешней политики. Он придавал решающую роль личным отношениям правящих лиц, смешивал значение международных обязательств держав и частных писем власть предержащих лиц друг другу переоценивал значимость династических связей и т. п.
Политические потрясения и международно-правовые изменения в Европе 1830—1840-х гг., связанные с эпохой буржуазно-демократических революций, вызывали у Николая I, как правило, острую и неадекватную реакцию. Он пытался противодействовать им различными способами, однако под давлением обстоятельств приходилось идти на уступки: признавать законной смену власти во Франции ив 1830 г., и в 1848 г., смириться с крахом системы соглашений 1815 г., с невозможностью реакции на революционные потрясения в духе конгрессов Священного союза и т. д.
В результате именно в годы его царствования в европейском общественном мнении Россия, «спасительница Европы» в 1812-1815 гг., превратилась в «жандарма Европы», причем репутация эта оказалась весьма устойчивой и почти до конца столетия мешала усилиям русской дипломатии на континенте. Следует отметить, что и формированию антирусских настроений в Европе, и появлению малопочтенного для страны названия «жандарм» немало способствовала польская эмиграция 1830-х гг. с ее блистательными поэтами и музыкантами, с ее известными военными, государственными деятелями и представителями старинных аристократических фамилий. Со стороны изгнанников это был своеобразный реванш за поражение повстанцев 1830-1831 гг. Все это лишь усиливало изоляцию России, и дипломатическую, и самоизоляцию самодержавной власти, отчетливо проявившуюся в реакции Николая I на европейские «мятежи и безначалие» 1848 г. А роль российского Самодержавия в политических событиях очередной волны революционных потрясений: оккупация дунайских княжеств в 1848-м, участие русского экспедиционного 1849-м, лишь укрепила уже сложившееся реноме континентального жандарма и усилила дипломатическую изоляцию страны.[6}
Тем не менее, в начале 1850-х гг. Николай I демонстративно противопоставил восточную политику России европейскому политическому миру. Притязая на монопольное покровительство православному населению Османской империи, он явно ошибался, считая, что ни Англия, ни Франция не пойдут на решительную борьбу против традиционного, в эпоху Екатерины II завоеванного, российского протектората над христианскими диссидентами. Порты, что австрийское правительство поддержит его притязания в благодарность за подавление венгерских повстанцев; что династическая дружба с Пруссией является, безусловно, прочной, несмотря на имевшее место успешное противодействие российской дипломатии объединительным процессам в германских землях, и т.д. Расчеты эти оказались не более чем иллюзией императора, жившего, по словам его немецкого биографа, в мире «династической мифологии».
Трагизм положения Николай I вполне ощутил лишь в начале войны, когда стало ясно, что воевать придется в дипломатической изоляции и не со слабой Османской империей, а против коалиции ведущих европейских держав, и не на Дунае и Балканах, а на российской территории, в Крыму, где почти миллионная русская армия оказалась не в состоянии одолеть 70-тысячный экспедиционный корпус англичан и французов. Суровая муштровка армии подорвала энергию и способность самостоятельного действия отдельных ее тактических единиц в условиях боя, где навыки парадного строя были совершенно бесполезны. Выявились крайняя дезорганизация системы снабжения войск, санитарной и инженерной частей, архаичность парусного флота и огнестрельного оружия.
Для Николая военная катастрофа стала личной трагедией. На его глазах рушился порядок, поддержание и охранение которого он считал делом своей жизни. Вспомним его предсмертные слова сыну: «Сдаю тебе команду не в лучшем виде». Вспомним и то, что сами обстоятельства смерти породили сразу же весьма упорные слухи о самоубийстве императора. Они нашли отражение в мемуарах и в исторической литературе, как прошлого века, так и в современной.
Смерть Николая I произошла тогда, когда в дворянском обществе росло недовольство политикой власти. Общество это привыкло считать военную силу главным достоинством государства, а военные успехи — синонимом его благополучия. Неудачи русского оружия легко порождали возмущение власть предержащими.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
