54404 (669704), страница 5

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 5)

М. П. Бок писала, что ее отец говорил: "Не в крупном землевладении сила России. Большие имения отжили свой век. Их, как бездоходные, уже сами владельцы начали про­давать Крестьянскому банку. Опора России не в них, а в царе". Все это правильно в чисто экономическом смыс­ле для того времени. Наиболее развитые страны Евро­пы давно это прошли, а Россия задержалась, и дело закончилось кровавой революцией.

В 1909 г. П. Столыпин говорил в интервью газете "Вол­га": "Вероятно, крупные земельные собственности несколь­ко сократятся, вокруг нынешних помещичьих усадеб начнут

возникать многочисленные средние и мелкие культурные хо­зяйства, столь необходимые как оплот для государственно­сти на местах".

Можно сделать вывод, что предшественники часто больше боролись с общиной как с рассадником рево­люции, а премьер-министр Петр Столыпин в основном пытался решить глобальную экономическую проблему. Соединение различных подходов и создало то, что на­зывается сегодня "столыпинской аграрной реформой".

Нельзя забывать и других (очень разных) "отцов" реформы, в частности А. В. Кривошеина и К. А. Кофода. О первом будет сказано ниже, а второй - сравни­тельно скромный чиновник - был абсолютно незаме­ним в решении технических проблем землеустройства, развертывания земель общин, пораженных череспо­лосицей.

К. А. Кофод пережил семь министров земледелия, но именно его голос, произношение, терминологию любил добродушно имитировать П. Столыпин в бесе­дах с общими знакомыми. К. А. Кофод много позднее писал, что это считалось знаком благосклонности премьер-министра¹

Таким образом, у Петра Аркадьевича была доста­точно четкая концепция реформы на основе опыта в Ковно, Гродно, Саратове. Ложь, что у него не было сложившихся взглядов на аграрные преобразования при приезде в Санкт-Петербург. Другое дело, что эта кон­цепция совпадала с мнением многих компетентных людей и вытекала из самой жизни.

Когда мы говорим, допустим, "гайдаровская рефор­ма", никто не подразумевает, что Е. Т. Гайдар выдумал что-то принципиально новое. Имеется в виду человек, который взял на себя ответственность за решительные действия. Точно так же выражение "ельцинские" или "горбачевские" реформы ни у кого из разумных людей ассоциируется с Б. Ельциным и М. Горбачевым как с непосредственными авторами реформ. Реформы по­чти всегда называются по имени тех, кто принимает политические решения, - такова ирония судьбы.

2)Перед реформой: община и помещики.

Российская община (или, как говорили сами крестья­не, "общество", "мир") была довольно необычным об­разованием. Все разговоры об исконно русской веко­вой природе общины - по меньшей мере, недоказуемая теория. Есть основания считать, что община стала пре­обладать после введения Петром I подушной подати и принципа коллективной ответственности жителей каждой деревни за его уплату. Отсюда пошли и периодические подушные переделы (перераспределе­ние) земли внутри общины. Так налоги драматически сказались на судьбе России, и об этом уроке следовало бы помнить нынешним политикам.

С другой стороны, община в любой стране имела изначально и чисто технологическую причину - необ­ходимость объединения усилий для обработки земли и решения других проблем. То есть по мере совершен­ствования аграрных технологий община объективно должна была терять свое значение.

Наиболее характерные черты российской общины: че­респолосица, круговая порука (все отвечают по обязатель­ствам одного), трехпольная система земледелия, застав­лявшая всех проводить сельскохозяйственные работы одновременно. Пашня закреплялась за конкретным че­ловеком (семьей), но всегда был риск, что эту землю в будущем передадут другому хозяину, то есть земля не была по настоящему своей. Удаленность жилья от обра­батываемой земли, невозможность залога земли, малоземельность в результате быстрого роста аграрного населе­ния и многое другое сдерживало технический прогресс, уничтожало стимулы к производительному труду. Во всем царствовала уравниловка, которая не давала простора более смышленым и трудолюбивым крестьянам, защи­щала лентяев и пьяниц. Все это сдерживало прогресс сель­ского хозяйства и порождало застой.

В результате крестьянин с ненавистью смотрел на со­седнего помещика и его обширные земли, которые, в свою очередь, также искусственно охранялись различными льготами и отсутствием реальных налогов, которые сде­лали бы невозможным содержание огромных непродук­тивных поместий (как это случилось в других странах). В этом была трагическая ущербность всей системы

Земля каждой семье предоставлялась узкими полосками (до 8-10 и более) в разных местах угодий данной общины, что, разуме­ется, существенно затрудняло обработку.

В принципе, крестьянин имел теоретическое право выхода из общины в результате реформы 1861 г., но только после выплаты выкупных платежей помещикам в течение сорока девяти лет. То есть этот процесс дол­жен был завершиться только в 1912-1930 гг. Понятно, что людей, способных сразу осуществить выкуп, оказа­лось немного. Кроме того, сама община всячески со­противлялась выходу из нее наиболее работящих и за­житочных крестьян, так как в результате этого она значительно слабела.

Таким образом, общинное землепользование продол­жало доминировать, а главные недостатки общины за­ключались в сохранении малоэффективной системы хозяйствования, отсутствии стимулов к повышению производительности труда, ограничению индивидуаль­ной свободы человека.

С другой стороны, община с ее круговой порукой и дисциплиной долгое время казалась выгодной государ­ству с точки зрения налогов, администрирования, на­бора солдат, борьбы с неблагонадежными элементами и т. д. Отсюда же популярный и сегодня аргумент о том, что община была якобы фактором социальной стабильности. После реформы 1861 г. этот политичес­кий фактор стал ослабевать, так как помещики лиши­лись реальной власти в деревне, и у государственной системы России выбили одну из подпорок.

Левые политики и либеральная интеллигенция до самого 1917 г. продолжали идеализировать общину, но правящую верхушку страны в ее негативной роли в целом убедили восстания, нарастающее малоземелье и обнищание крестьян, явное отставание российского сель­ского хозяйства от Европы и США.

На начало двадцатого века в России существовало 12,3 млн. крестьянских дворов. Из них на общинном праве было 9,2 млн. дворов (то есть подавляющее боль­шинство), на подворном праве - 2,8 млн. дворов, а еще 0,3 млн. насчитывали казачьи дворы.

Разумеется, надо учитывать, что в Прибалтике и в целом в западных губерниях, а также кое-где на юге община никогда не была столь уж доминирующей. В родной для Петра Столыпина Ковенской губернии уже давно была отчетливая тенденция к переходу на хутор­ную организацию сельского хозяйства.

Слабела община и вблизи больших городов типа Москвы и Санкт-Петербурга, где крестьяне в массовом порядке переходили к иным видам деятельности. Про­цесс разложения общины имел и другие проявления: например, примерно 40% общин в течение десятилетий не имели переделов, то есть земля фактически была закреплена за отдельными семьями.

Однако в целом в России (особенно в центре) непово­ротливая и неэффективная община цепко опутывала гигантское большинство населения, а экономическая отсталость России в значительной мере определялась именно чудовищной отсталостью села. Две трети всей земли были в коллективном пользовании, хотя в сосед­ней Европе почти вся земля была уже частной. Абсо­лютно логично было попытаться рывком перейти к со­временной и эффективной индустриальной экономике, хотя понятно, что рывок не мог не быть болезненным.

Меня всегда поражала логика, при которой главная проблема российского сельского хозяйства якобы была не в производительности труда, а в земельной тесноте, в малоземелье. То есть все просто: дайте больше зем­ли, и все наладится. Об этом можно услышать и сегод­ня. На самом деле, это был экстенсивный путь в "нику­да". В той же России немецкие или чешские колонисты получали на той же земле, в тех же экономических условиях многократно лучшие результаты. Но община продолжала и продолжает идеализироваться даже се­годня.

Например, научный сотрудник Л. И. Зайцева и в 1995 г. упорно доказывала, что для спасения России в начале века надо было всемерно поддерживать и развивать общину!¹ Даже 80-90 лет спустя, имея перед со­бой опыт десятков государств, наблюдая ужасающее состояние нашего сельского хозяйства после создания искусственной псевдообщины в виде колхозов (на са­мом деле государственных предприятий), у нас продол­жают говорить, мягко говоря, странные вещи.

Критика столыпинской аграрной реформы почти всегда включает заявления, что община спасала от го­лода, что чересполосица давала крестьянам разные по качеству и местоположению участки земли и спасала при чередовании засушливых и дождливых годов, то есть недостатков вроде бы и нет. Все это не убеждает и лишь свидетельствует об экономической безграмотно­сти критиков.

Наверное, какие-то позитивные черты были (напри­мер, реальная взаимовыручка в тяжелое время). Как есть они в любой ситуации и у любого явления, как, например, можно найти отдельные плюсы для людей даже при самой жестокой диктатуре. Однако, с точки зрения экономики, община была в тот период тормо­зом, камнем на ногах у русского народа. Община тяну­ла страну в прошлое, сдерживала развитие экономики.

Точно так же и сегодня переформированные колхо­зы с чуть подкрашенными фасадами (название АО или ТОО мало что изменило) тормозят реформы в России в конце двадцатого и начале двадцать первого века. Конечно, колхозы и община имеют принципиально раз­ную природу, но негативное влияние сопоставимо. По сути, мы сегодня стоим перед теми же проблемами аг­рарной реформы, но при почти полном отсутствии сель­ского населения, способного на проявление инициати­вы и на энергичную работу.

К моменту начала столыпинской аграрной реформы большая часть всей сельскохозяйственной земли принадлежала крестьянским общинам (138,7 млн. десятин в Европейской России в 1905 г.), а вторая по размеру часть удобной земли являлась частновладельческой (101,8 млн. десятин). Удельные земли (императорской семьи), церковные и монастырские земли, городские и посадские земли имели небольшой удельный вес (при­мерно 16 млн. десятин). Львиная доля всех земель при­ходилась на казенные и кабинетные земли, но в основ­ном это были леса и неудобья.

Поэтому основными владельцами сельскохозяйствен­ной земли были помещики, причем в своей массе мел­кие и средние, которые по объективным причинам не были способны высокоэффективно вести хозяйство. Небольшие имения чисто экономически не могли, как правило, стать эффективными капиталистическими хозяйствами и прокормить владельцев.

Помещичьему (дворянскому) землевладению серь­езный удар нанесла еще реформа 1861 г. Удельный вес их земель в частных землях непрерывно сокра­щался со 100% до 79% в 1877 г. (73 млн. десятин) и 61,5% в 1905 г. (63 млн. десятин), но оставался домини­рующим. Темпы сокращения были слишком медлен­ными. Значительная часть дворян не была способна управлять своими землями, в лучшем случае они их сдавали в аренду.

Почему этот процесс шел медленно, также понят­но: привилегированный статус дворянства, которое не должно было платить подати, отсутствие денег у кре­стьян и невозможность получить кредит, общинная организация крестьян. Тем не менее, удельный вес крестьян в частном земельном фонде заметно вырос

до 5,5 % в 1877 г. и 15 % в 1905 г., но все еще оставался ничтожным.

Поместная аристократия никогда и нигде эволюционно не превратилась в фермеров и агропромышленников. Они должны были потерять большую часть зе­мель, как и в других странах. Но в России все делалось слишком медленно. Реформа 1861 г. запоздала на сто лет, и только еще через сорок пять лет после ее начала власть сподобилась попытаться ее ускорить. Мы поте­ряли примерно лет сто пятьдесят!

Очевидно, что П. Столыпину удалось сдвинуть камень с места, так как за десять лет его реформы удельный вес крестьянских земель вырос до 37 % (с 15%), а земель помещиков упал до 43,6% (с 61,5%). Нужен был последний рывок и мирное перераспределение еще 20-25 % земель по­мещиков, чтобы проблема была бы решена. Революция имела бы меньшую социальную базу, и Россия была бы спа­сена. Помешали трагическая смерть П. Столыпина, Первая мировая война, поразительная некомпетент­ность высшей власти.

Нужно сказать несколько слов и том, почему так остро была необходима аграрная реформа. Дело в том, что непрерывно увеличивался разрыв между богатыми крестьянами, крупными помещиками и ос­тальной крестьянской массой, прежде всего в облас­ти урожайности, технического оснащения, агротех­ники.

В России постоянно наблюдались перепроизводство сельхозпродукции и одновременно периодический го­лод в связи с неурожаем в том или ином регионе. Все видели деградацию и обнищание русской деревни, но ничего не делали (как и в последние годы). Парадок­сально, но экспорт хлеба при этом никогда не прекра­щался, что частично было связано с отсутствием плате­жеспособного спроса на него внутри страны. А различные комитеты помощи голодающим под высо­ким покровительством (часто членов царской семьи) в тот период стали неотъемлемой частью повседневной жизни России. Никто даже не удивлялся такому ненор­мальному положению вещей!

В результате с крестьян невозможно было собирать налоги. Преимущественно крестьянская страна имела ничтожный бюджет, и тем самым наносился ущерб все­му государству (например, невозможно было решать вопросы образования, культуры, инфраструктуры, ар­мии).

Но главная причина, побудившая, наконец, присту­пить к реформам, - непрерывные крестьянские вол­нения, погромы имений и кровопролитие. Причем постоянно наблюдался рост числа крестьянских вос­станий и бунтов. В 1900-1904 гг. таких событий было отмечено 1205 (столько же, сколько за предыдущие 20 лет).

Характеристики

Список файлов реферата