diplom (638790), страница 2

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 2)

Сторонники звукоизобразительного праязыка обычно понимали звукоподражание широко – и как подражание звуком звуку (отражение в звучании слова звукового признака объекта-денотата), и как подражание звуком не-звуку (отражение в звучании слова какого-либо незвукового признака объекта-денотата), т.е. и как собственно звукоподражание («бац», «ква-ква»), и как звукосимволизм («бублик», «боб», «губа» - с губными звуками, характерными для обозначения чего-либо округлого, выпяченного).

Звукоподражательная теория была выдвинута стоиками (3 век до н. э.), получила развитие в трудах Г.В. Лейбница, И.Г. Гердера и др. Сильной стороной звукоподражательной теории было признание существования первоначальной связи между звуком и значением в словах языка и признание естественного, отприродного характера этой связи. Противники звукоподражательной теории, справедливо критикуя ее за недооценку социальных условий возникновения языка и за абсолютизация принципа звукоподражания, вместе с тем необоснованно принижали значение звукоподражания и отказывались признать существование звукосимволизма.

Исследования 50-80-х гг. дают веские доказательства в пользу того, что собственно звукоподражание и звукосимволизм играли, наряду с жестом, важнейшую роль при возникновении языка.

Тем не менее, в современном языкознании остается открытым вопрос о звукоизобразительной природе языка. А.М. Газов-Гинзберг [4; 3], например, выделяет 4 возможных истока звукоизобразительности: это воспроизведение естественных звуков, сопутствующих жизнедеятельности человеческого организма (междометий в узком смысле – «внутреннее звукоизображение»); подражание звукам внешней природы («внешнее звукоизображение»); озвучивание первоначально беззвучных «подражательных жестов рта и носа» (явление кинемики в современной психофизиологии); и, наконец, «лепетные детские слова», где наиболее легкие для ребенка звукосочетания становятся обозначениями различных предметов и явлений. Как замечает сам исследователь, последний исток, очевидно, имел наименьшее значение.

В последние столетия значительное распространение имели теории «звукоподражательная», «ономатопеическая», «междометий», «трудовых выкри­ков» и различные их варианты, в вопросе образования связи звука со смыслом более или менее широко при­влекавшие изложенные звукоизобразительные истоки.

Эти теории, занимаясь вопросом о происхождении материала языка, механизма образования речи, но не занимались в сущности проблемой условий появления языка. В противоположность им, в трудах классиков марксизма, дающих определение условий появления речи, вопрос о происхождении материала языка, о механизме образования связи звука со смыслом непосредственно не затрагивался.

В своей знаменитой работе «Происхождение языка и его роль в формировании мышления» А.Г. Спиркин выделяет вопрос об «исходном материале» речи, о «механизме образования связи между звуками и образами». Главным источником звукового материала языка автор называет «унаследованные от животных предков звуки», которые и «послужили основным материалом, или биологической предпосылкой, формирования звуковой речи человека» [18; 26-33].

Иными словами, невозможно отрицать существование времени, когда каждый языковой знак был естественно обусловленным, непроизвольным.

Элементы изучения конкретно засвидетель­ствованных в человеческой речи звукоизобразительных слов заложены в трудах многих языковедов, начи­ная с античности. Однако специальные работы по этому вопросу стали появляться, видимо, лишь на грани прошлого века.

За границей этой теме посвятили специальные рабо­ты В. Эль (W. Oehl), В. Астон, М.Граммон, А. Лескин, X. Хильмер, К. Броккельманн, Я. Коржринек, Дж. Гонда, Г.Рамстедт, X. Марчанд, Ф. Бруни, Зд. Виттох и др.

В России целый ряд работ в этой области был создан тюркологами Н.И. Ашмариным и Н.К. Дмитриевым. После 1950 г. число работ, посвященных изобрази­тельным словам в языках народов СССР, начинает быстро расти, что и продолжается до нашего времени. Прав­да, работы этого периода, как правило, затрагивают лишь фактический материал слов, наиболее «свежих» в своих подражательных качествах, наиболее отличаю­щихся от «нормальных» слов языка. Ни развития таких изобразительных корней во времени, ни общих для раз­ных языков законов происхождения подобных слов эти работы почти не касаются.

Таким образом, к настоящему времени собран большой фактический материал из области звукоизобразительных слов; что же касается его изучения, то по-преж­нему справедливым остается утверждение о том, что никто никогда не пытался исчерпывающе и систематически исследовать этот материал.

1.3 Три теории порождения звукосимволизма

После ознакомления со всеми основными фактами, накопленными наукой в области изучения звукового символизма, можно приступить к рассмотрению одного из самых сложных и самых важных вопросов, связанных с этой проблемой, - вопросу о природе звукосимволизма.

В настоящее время существуют три основные точки зрения на причины, порождающие звукосимволизм.

1. Точка зрения С. Ньюмэна, М. Бентли и Е. Вейрон, М.С. Майрона и др. В основе звукосимволизма лежат физические (акустические и артикуляционные) свойства звуков. «Открытый рот, выдвинутые вперед челюсти, сжатые губы, производят… значения, характеризующие произносимые звуки» [22, 86]. «При произнесении высокого тона, - замечает Ф. Кайнц, в гортани появляется чувство напряжения и тесного контакта, в то время как при произнесении низкого тона голосовые органы оказываются в более расслабленном положении» [28, 205]. Таким образом, в данном случае мы имеем дело, пользуясь терминологией Ф. Кайнца, с транспозицией одних видов ощущений в другие (моторные в акустические, акустические в зрительные и т.д.), т.е. с синестезией.

К первой точке зрения примыкает так называемая «физиономическая» концепция Г.Вернера (1932, 1963), остро критикуемая в целом ряде работ.

Дети, животные, утомленные или больные люди воспринимают иногда объекты внешнего мира не такими, какие они есть на самом деле, а как бы наделенными душой, т.е. физиономически. Фары автомобиля представляются, например, как два страшных глаза какого-то животного. Это свойство предметов обладать «физиономическими качествами» и лежит, по мнению Г. Вернера, в основе всякой символизации, в том числе и звуковой [38, 87]. В вернеровской теории образования символов, тем не менее, все поставлено с ног на голову. Обычно человек находит два не связанных друг с другом природной связью объекта, условно сопоставляет их и делает один символом другого. У Г. Вернера все выглядит наоборот: существует один нерасчлененный, физиогномически цельный объект, из которого постепенно вычленяются два от природы связанных объекта, один из которых становится символом другого. Очевидно, теория Г. Вернера лежит за пределами науки. Тем не менее, по чисто внешним признакам ее следует отнести к «синестетической» теории.

1. Теория Р. Брауна (1958, 1959). С точки зрения Р. Брауна, в основе звукосимволизма лежит не что-то неуловимо-таинственное, а опыт, приобретенный человеком в процессе своей практической деятельности. Человек «научается» тому, что большие предметы (например, тяжелый шкаф) издают (например, при передвижении) низкие и грубые звуки, а маленькие предметы – приятные и высокие звуки. По этой причине испытуемые связывают в ходе эксперимента высокие звуки с чем-то маленьким, а низкие – с чем-то большим.

2. Концепция И. Тэйлор. В основе звукосимволизма лежит, с точки зрения И. Тэйлор(1967), языковая привычка, лингвистический «тренинг». В английском языке фонема [g] встречается в словах со значением «большой» (great, grand, gargantuan, grow), а поэтому испытуемые (разумеется подсознательно) оценивают сочетания с начальным [g] как нечто большое.

Эти три теории С.М. Эрвин-Трипп и Д.И. Слободин [26; 42] называют соответственно синестетической (концепция С. Ньюмана, М. Бентли, Э. Вэрон, Г. Вернера и др.), референтной (концепция Р. Брауна) и ассоциативной (концепция И. Тэйлор). Синестетическая и ассоциативная теория сходны тем, что они обе «предполагают» значения, а не референт. Синестетическая и референтная теории, с другой стороны, сходны тем, что обе предполагают существование универсальности звукосимволичных правил, в то время как ассоциативная теория исключает универсальность.

Все эти три теории можно свести к двум основным: а) в основе звукосимволизма лежит транспозиция (в широком смысле слова) одних ощущений в другие (независимо от того, переносим ли мы на произносимые звуки зрительные, акустические, моторные и т.п. ощущения с объекта внешней действительности или с собственного речевого аппарата, или после многократного, обоюдного и сложного переноса с объекта на движение частей тела – на движение речевого аппарата и т.д.); б) в основе звукосимволизма лежит языковая привычка.

Автор данной работы выдвигает свою концепцию материальной и психологической основы звукового символизма, о чем пойдет речь в последующей главе. Эта концепция, формально находясь в рамках первой теории, расширяет ее, задействуя теоретический и фактический материал смежных наук (психолингвистика, лингвистическая типология) и наук, не родственных языкознанию (физика, психофизиология и т.д.).

Что же касается правильности первой (основанной на транспозиции) и второй (основанной на языковой привычке) теории, то В.В. Левицкий (1973), исследовавший данную проблему, делает вывод о том, что первая концепция больше соответствует имеющимся в распоряжении сегодняшней науки фактам. В пользу своей теории И. Тэйлор выдвигает следующие доказательства:

1. Оценки фонем, измеряемых по одной и той же шкале, в разных языках не совпадают; в английском самой «маленькой» оказалась [i], в японском - [U].

2. В силу несовпадения оценок отсутствует корреляция (по одной и той же шкале) между разными языками. Такая корреляция должна, однако, возрастать пропорционально степени родства языков.

3. Звуки, связываемые в некоторых языках (например, в английском) с понятием «большой» или «маленький», встречаются в обозначениях этих понятий в данном языке: начальное [g] – в словах great, grand, grow и т.д.; [t] – в словах tiny, little и т.д.

Несмотря на стройность и логичность перечисленных аргументов, факты, приведенные И. Тэйлор, либо не соответствуют действительности, либо не обладают доказательной силой.

Первое. Инструкция Тэйлор поощряла испытуемых к формальному сравнению предлагаемых сочетаний со словами родного или английского языка. Это уже само по себе ставит под сомнение надежность полученных И. Тэйлор результатов. М. Майрон (1961) установил, в противоположность И. Тэйлор, что между оценками гласных [i], [e], [a], [o], [u] японцами и американцами существует статистически достоверное сходство. И в японском, и в английском языке передние (т.е. например [i]) ассоциируются с приятным и слабым, а задние (т.е. [u]) – с неприятным и сильным. Для индоевропейских языков существует неоспоримое сходство как на уровне фонемы, так и на уровне дифференциальных признаков; для языков разных семей существует статистически достоверное сходство на уровне дифференциальных признаков согласных.

Второе. Корреляция между языками различного строя на уровне фонемы, действительно, отсутствует. Однако эта корреляция зависит не от степени родства языков, а от физических свойств звуков.

Третье. Выдвигая гипотезу о том, что оценка звука зависит от встречаемости этого звука в обозначениях соответствующего понятия, сама И. Тэйлор никаких исследований лексического материала не проводила. Неиндоевропейские языки не затрагивались вообще.

С. Ньюман (1933) и Р. Браун (1959) указывают на тот факт, что фонема [i], имеющая значение большой, встречается в словах с противоположным значением (little, но и big), с другой стороны small «маленький» включает не [i], а [o] и т.д.

И все же между некоторыми группами антонимов в английском и русском языках наблюдаются близкие к достоверным различия по составу фонем. Так, в английском языке в группе синонимов со значением «маленький» чаще теоретически ожидаемого встречаются фонемы [i:], [i], [l], [m], а в группе синонимов со значением «большой» - фонемы [æ], [a], [b], [g], [d ]. Этот лингвистический факт можно интерпретировать двояко: а) перечисленные фонемы встречаются часто потому, что в силу своих физических свойств, по «мнению» говорящих, они больше подходят для обозначения соответствующего понятия (точка зрения С. Ньюмена); б) фонемы [i:], [i], [b], [g] и т.д. оцениваются испытуемыми как «маленькие» или «большие» потому, что они часто встречаются в обозначениях соответствующих понятий, а не в силу своих физических свойств (точка зрения И. Тэйлор).

Таким образом, перед нами еще один вариант порочного круга. Следующие рассуждения помогут выйти из него: если права Тэйлор, то тогда повышенной частотой встречаемости в разных языках будут обладать разные фонемы. Но, оказывается фонемы [i], [l], [m] являются «маленькими» не только в английском, но и в русском, и в немецком (по данным лингвистического анализа). Точно также по данным, которые дает в наше распоряжение психолингвистика, [g] является «большой» не только в английском, как утверждала И. Тэйлор, но и в русском, и в японском; [s] является «маленькой» в русском, украинском, молдаванском, японском; [d] оказалась «большой» в русском, украинском, молдаванском, японском (а по лингвистическим данным еще и в английском и немецком), а [b] оказалась «большой» во всех языках, кроме корейского.

Характеристики

Список файлов сочинения